...airЯ закрываю глаза и вижу воздух – воздух, колеблющийся от тепла, влажный, как конский бок. Воздух, залитый солнцем до краёв, как густым золотым вином, липнущим к губам, стекающим по лицу. Пахнущий перезрелым яблоком – терпко, увядающими лепестками – горько, нагретым деревом и вездесущей пылью. Воздух не замечаешь, когда он есть. Не думаешь о том, что его может не быть. Так же со счастьем – ты просто дышишь, потому что нельзя иначе, то медленно, то торопливо, жадно, дышишь взахлёб, вдох и выдох и сладкая пауза между ними, как шаги в танце, как удары копыт о землю. Дышать не странно, не страшно и не грешно, дышать ослепительным днём и душной короткой ночью, дышать допьяна и досыта, вдыхать с улыбкой и выдыхать – бездумно, беззвучно или громко.
Какая разница – несколько дней или несколько лет, всё равно не надышишься впрок. Я в те дни поначалу не чувствовал тела – только сердце, и лёгкость горячего воздуха, и свет, растворённый в нём, заполняющий всё, как краски заполняют холст, – яркими масляными мазками. Я дышал тобой, и воздух мягко касался беличьей кистью живописца, воздух звучал неутомимой истомой невидимок-цикад, воздух пропитывался померанцевым ароматом. Вдох и выдох и два удара сердца между ними, простой счёт, кружащий голову ритм, так естественно и необходимо – не останавливаться, дышать бесконечной щедростью этих коротких дней.
Я так и не разучился дышать. Какая разница, насколько ты был далеко, – воздух оставался всё тем же, я помнил его вкус, я узнавал его с каждым вдохом, я вдыхал его полной грудью и ни с кем его не делил. Я вдыхал его насквозь прозрачным после дождя, вдыхал застоявшимся среди распустившихся роз, находил притаившимся в прохладе библиотеки и в лоснящемся зное сырного прилавка. Воздух был со мной, стелился между пальцами и бумагой, как несочинённые стихи, ласкался и вдруг обжигал воспоминанием, как упавшая со свечи капля воска. Я дышал, я чувствовал, и я жил, и воздух всегда был чист.
Я всё понял только тогда, когда воздух начал исчезать – неудержимо, утекая в неизвестность, как вода – в вязкий сырой песок. Я судорожно ловил глотки тепла, но они застревали в горле, словно осадок со дна пустого бокала. Я задыхался, тонул в запёкшемся безвременье, из которого с кровью вышла свежесть, вышли краски и мелодии дождей и птиц, вышли запахи миндаля и кожи. В своих снах я по-прежнему целую пальцы, снова и снова, а когда просыпаюсь – давит на грудь едкая, как дым потухших, но не прогоревших до конца углей, пустота. В глухой тишине, забивающей уши, я уже не слышу своего сердца, в глазах мельчают цвета, как затянутые паутиной, а во рту – металлический привкус крови, будто под язык уже положили монету. Здесь холодно, и я больше не хочу просыпаться.
Говорят, высоко в горах, где воздуха совсем мало, – так же трудно мыслить, трудно двигаться, что-либо делать, трудно жить, и думаешь об одной только цели. Я не знаю, поднимаюсь ли я к вершине или же спускаюсь в преисподнюю – вдох, выдох, шаг, ещё шаг, – но я уже близко, и я желаю лишь одного: снова дышать.
(c) здесь был Хоэльо и его записи. попытка воспоминаний.
Моя персонажная галёрка идеально описывается фразой "лучше бы там была Нарния, чем этот пиздец", так что и этот текст, возможно, ещё не последний. Но торопить меня не надо, ибо вербализация даётся немалой кровью, а вот мотивировать можно и даже нужно.)
Какая разница – несколько дней или несколько лет, всё равно не надышишься впрок. Я в те дни поначалу не чувствовал тела – только сердце, и лёгкость горячего воздуха, и свет, растворённый в нём, заполняющий всё, как краски заполняют холст, – яркими масляными мазками. Я дышал тобой, и воздух мягко касался беличьей кистью живописца, воздух звучал неутомимой истомой невидимок-цикад, воздух пропитывался померанцевым ароматом. Вдох и выдох и два удара сердца между ними, простой счёт, кружащий голову ритм, так естественно и необходимо – не останавливаться, дышать бесконечной щедростью этих коротких дней.
Я так и не разучился дышать. Какая разница, насколько ты был далеко, – воздух оставался всё тем же, я помнил его вкус, я узнавал его с каждым вдохом, я вдыхал его полной грудью и ни с кем его не делил. Я вдыхал его насквозь прозрачным после дождя, вдыхал застоявшимся среди распустившихся роз, находил притаившимся в прохладе библиотеки и в лоснящемся зное сырного прилавка. Воздух был со мной, стелился между пальцами и бумагой, как несочинённые стихи, ласкался и вдруг обжигал воспоминанием, как упавшая со свечи капля воска. Я дышал, я чувствовал, и я жил, и воздух всегда был чист.
Я всё понял только тогда, когда воздух начал исчезать – неудержимо, утекая в неизвестность, как вода – в вязкий сырой песок. Я судорожно ловил глотки тепла, но они застревали в горле, словно осадок со дна пустого бокала. Я задыхался, тонул в запёкшемся безвременье, из которого с кровью вышла свежесть, вышли краски и мелодии дождей и птиц, вышли запахи миндаля и кожи. В своих снах я по-прежнему целую пальцы, снова и снова, а когда просыпаюсь – давит на грудь едкая, как дым потухших, но не прогоревших до конца углей, пустота. В глухой тишине, забивающей уши, я уже не слышу своего сердца, в глазах мельчают цвета, как затянутые паутиной, а во рту – металлический привкус крови, будто под язык уже положили монету. Здесь холодно, и я больше не хочу просыпаться.
Говорят, высоко в горах, где воздуха совсем мало, – так же трудно мыслить, трудно двигаться, что-либо делать, трудно жить, и думаешь об одной только цели. Я не знаю, поднимаюсь ли я к вершине или же спускаюсь в преисподнюю – вдох, выдох, шаг, ещё шаг, – но я уже близко, и я желаю лишь одного: снова дышать.
(c) здесь был Хоэльо и его записи. попытка воспоминаний.
Моя персонажная галёрка идеально описывается фразой "лучше бы там была Нарния, чем этот пиздец", так что и этот текст, возможно, ещё не последний. Но торопить меня не надо, ибо вербализация даётся немалой кровью, а вот мотивировать можно и даже нужно.)