Почему по ночам я не сплю? Потому что вот они спят за меня
Давно во мне созревали сны этой троицы. По тэгу о них что-то есть, в том числе треки, но вкратце напомню: Лэриан - невольник, не успевший поступить в Академию, Гилеар - целитель, потерявший друга, Элькар - пират, слегка помешанный на своём капитане. Слегка.
Салитэрия и всё в ней созданы Игнисом, а мои тут только персонажи и их буйная фантазия.
Из равнодушного предутреннего бормотания, из жёстких складок остывающих простыней, из гулкой пустоты в словно чужом, как обронённый чьими-то пальцами измятый кусок воска, теле – сплетается чуткий сон, спутывается узелками и колтунами, рвётся, едва ухватишься, истлевшей ниткой. Но если крепко закрыть глаза, на этой дрожащей, полупрозрачной нити начинают мерцать, как капли росы, приставшие к паутине, солнечные блики. И эти блики всё ближе, всё ярче, подмигивают, слепят, и Лэриан щурится, смаргивает слезинки, открывает глаза. More
Он стоит, запрокинув голову, тяжесть волос оттягивает затылок, и от жара немного кружится голова. Он пытается рассмотреть сквозь колышущийся занавес солнца, развернувшийся от бездонного безоблачного неба до водостоков, по которым струятся и вспыхивают блики ожившими рыбками, как над городом парит, ничуть его не подавляя, здание Академии – нет, дом Академии, но один дом – как целый город. Не охватишь одним взглядом, и горячий воздух плывёт в глазах, так что кажется – над тобой, тебе навстречу Академия несётся кораблём по волнам света, оставаясь одновременно неподвижной, не приближаясь ни на толику расстояния.
А опустить взгляд – умытые солнцем камни мостовой матово блестят, как новенькие монеты, чётко и ясно лежат бок к боку, округлые, напоминают леденцы в жестяной коробочке, а вовсе не булыжники, которые каждый день топчут пыльными подошвами. Оглядеться – вокруг фонтана на площади, – память не может подсказать, что это за место, такое знакомое, такое открытое небу, как гавань открыта морю, – снуют студенты, поодиночке, парами, компаниями, переговариваются, беззаботными аккордами рассыпается смех, спугнутые птицы хлопают крыльями. Хочется окликнуть – а они исчезают за гладким каменным боком фонтана, за радугами, переливающимися в нём, и за баюкающим шумом воды не слышно, о чём говорят.
И Лэриан чувствует себя таким лёгким, и словно сами камни приподнимают его над музыкой суеты, мягко выгибается под ногами центр площади, как бок привычного домашнего глобуса, и стоит только оттолкнуться, чтобы взлететь, всё выше и выше по лестнице, перемахивая по десятку ступеней, в дом, стоящий так высоко, что оттуда будет виден весь мир. Площадь плавно кружится вокруг него каруселью, покачивается, подставляя солнцу стены и окна, проносятся мимо счастливые лица, скользит мостовая, как чешуя дракона с картинки из книги сказок. Солнечные лучи превращаются в золотой песок, утекающий из-под ног, увлекающий куда-то вниз, а Академия возносится всё выше – и только ступени мелькают перед глазами, как падающие одна на другую пустые костяшки, выточенные для южной игры.
Всё быстрее отдаляются голоса, свет, тепло, вкус полнокровного чистого воздуха, короткий сон выдыхается, растворяется, как обронённый кусочек сахара в мутной воде – не ухватишь, не вычерпаешь. Возвращается давящая усталость, сосущий голод, душное тепло от светильников, пахнущих нагретым металлом. И сколько ни старайся – больше не закроются глаза, не отпустит от себя ноющее тело, не позволит повторить кривое, неловкое плетение ловушки из солнечных нитей, непрошеного зыбкого сна.
Отдаться работе до донышка – лучший способ забыться, под саднящими веками мелькают обрывки давно заученных заклинаний, подрагивающие от усталости пальцы едко пахнут зельями, под короткими ногтями осталась чья-то кровь – на себя самого снова не остаётся времени. Гилеар проваливается в сон почти сразу же, едва сворачивается на узкой кровати, скомкав бахромчатый край пледа в ладонях. Но вместо того, чтобы очнуться уже утром, чувствует, вздрогнув, как его увлекает куда-то, словно потоком, сопротивляться которому нет сил. Он только слышит собственное размеренное дыхание в темноте, и это неожиданно успокаивает – а потом, остановившись, открывает глаза и видит над собой, вокруг себя бархатисто-лиловый небесный купол. More
Легко поднявшись на ноги, оглядывается – не видно ни солнца, ни луны, ни звёзд, но разлитый в воздухе серебристый свет обтекает его, словно вода – весло, свивается волнистыми прядями, путаясь в его волосах. И, насколько хватает взгляда, в одну сторону простирается сияющая зеркальная гладь, и в ней отражается небо, и кажется – под босыми ногами такая же бескрайняя небесная глубина, а отделяет от неё лишь прозрачная, тонкая, как первый весенний лёд, поверхность не то воды, не то света. А в другой стороне – край неба касается этой глади, и грань между ними, узкая кромка, плавится и тает, и невозможно понять, где кончается одно и начинается другое.
Гилеар никогда не верил, что можно уйти навсегда. Всегда представлялось: если отец ушёл в свой мир, и надо лишь знать дорогу, чтобы последовать за ним, – значит, и ушедших в смерть найти можно. И вот он – предел, вернее, предела никакого и нет, достаточно перешагнуть этот порог, колеблющийся натянутой струной, за которым сливаются все миры, как реки, впадающие в один океан. И Гилеар делает шаг навстречу, затем другой – по хрупкой зыби, и в отражении расходятся круги, а в звенящей тишине что-то пульсирует мягкими толчками, кажется, собственное сердце – словно отдельно от тела, или это тело сейчас – отдельно?
Стоит лишь перестать помнить, что воздушная гладь удержит, и можно рухнуть, сорваться в бездну, но Гилеар невесом, словно всё, что ни было в нём, осталось позади, словно белую рубаху, как парус, не наполняет ничего, кроме ветра. И он приближается, или это граница – приближается к нему, а за ней свет клубится туманом, живым и плотным, как мокрая овчина, и он замирает, как будто ожидал иного. Он стоит, спиной к восхитительной, головокружительной пустоте, а за туманом пахнет хвоей, и слышен шорох, с которым падают тяжёлые капли расходящегося дождя, и глухой плеск воды в мягкий камышовый берег, и урчание лягушек, и голоса – и один знакомый, который ни с чем не спутаешь, голос…
И он отшатывается – и просыпается рывком, на рваном выдохе, словно вынырнув, смотрит невидящим взглядом сквозь светлый от утренних сумерек каменный потолок, а на горячих висках высыхают две влажные дорожки, а в горле солёный привкус нездешнего воздуха, горькой лесной свежести, которой не пил с детства. И, остро чувствуя, что этого не вернуть, встаёт, чтобы распахнуть окно и первыми звуками просыпающегося города спугнуть привязавшуюся мелодию дождя и заблудившегося в кронах ветра.
Сон – не более чем необходимость короткого отдыха, тяжесть тела оттягивает парусиновый гамак, плотная темнота накрывает сверху, и доносятся чужие вздохи, всхрапывания, сиплое покашливание. Элькар закрывает глаза – и перед глазами покачивается море, качка отзывается во всём теле, и не замечаешь, когда уже спишь, потому что во сне – всё та же обжитая дышащая тьма, подступающая вплотную, укутывающая ленью, всё тот же бессмысленный ритм, проходящий сквозь него. Лишь одно отличает от яви: слышится шорох приближающегося живого существа, и едва глаза привыкают, как из тени с ними встречается кошачий взгляд – два немигающих зеленоватых огонька, не отражающих ничего, подобно морским светлячкам. More
Он протягивает руку, но кошка, развернувшись, ускользает, и Элькар следует за ней, бесшумно ступая по гладким доскам, не сомневаясь ни на миг – в мыслях только бегущие волны, неведомо откуда, неведомо куда, просто накатывающие одна на другую, словно для того и созданные, чтобы двигаться вместе с ними без остановки, без оглядки к извечно недостижимому горизонту. Из всех, кто поддался им, назад не вернулся ни один, но Элькар идёт за своим провожатым, и без него зная, куда идти, и зная, что дверь будет открыта. Стоит толкнуть ладонью – и можно войти, а качка становится сильнее, и тьма, как чёрный ром, который встряхнули в бутылке, перекатывается из угла в угол, плещет на стены, смешивается с сочащимся из окна лунным светом, разбавляется им, поглощает его, мелькают и вновь исчезают очертания капитанской каюты.
И посреди всего – светлый силуэт, неподвижный, чёткий, спиной к нему. И звали ли его, ждали ли – Элькару сейчас не важно, он ступает, не торопясь, по полу, норовящему уйти из-под ног, удерживает этот пол собой, как держат, стоя, дно лодки ногами, чтоб не перевернулась на один бок. Садится рядом, касается пальцами предплечий, словно боясь, что исчезнет, как мираж, – но, чувствуя тепло, осмелев, обнимает, зарывается лицом в волосы, всей грудью вдыхает, и скорее чувствует, чем видит, как мечутся и гаснут последние отблески света, как штормовые волны играючи подбрасывают корабль, само время ускоряя, вырывая одно мгновение за другим. И не то море шумит за окном, не то – сердце в ушах, не поспевая за гонящим себя самого, безнадёжным течением, рвущимся в пропасть, как если бы у мира был край.
Всё погружается во тьму, но нечего спасать, и нет ничего, кроме того, к кому прижимаешься одними ладонями и губами – а он вдруг оборачивается, по-прежнему молча, и Элькар заглядывает, как никогда близко, в глаза, и вопреки окружающей размытой бесцветности видит свет – неуловимый, притягивающий, как дорога лунного сияния на глади моря. И решает, не спрашивая позволения: нет, не уйду, останусь до утра, а если не наступит утро – до самого дна, которое всё ближе, вот уже захлёстывает мраком над самой головой, но тьме не под силу отнять, а значит, и тьмы тоже нет. И Элькар, не отрываясь взглядом от взгляда, опускается куда-то спиной, и грудь так переполняет теплом, что не задержаться в этом сне, и неумолимо проясняется вокруг спокойная действительность.
И Элькар просыпается, задыхаясь, досадуя на себя за то, что понял, что это сон, и не может такого быть, – оттого и сон закончился, осталась лишь память, плоская, ненастоящая. Но не мог этот сон продолжиться, и без того не вместить в одном сердце бьющегося прибоя, и каюта вдруг кажется тесной и душной. Элькар выходит на палубу и смотрит, долго смотрит, как ласкаются к бортам обманчиво смирные волны с по-кошачьи белой от пены грудкой, как звёздная ночь сменяется огнедышащим рассветом. Так же когда-то стоял он на тёплой гальке, отдавая морю все свои мысли и насыщаясь взамен беспричинной и беспрерывной тягой туда, вдаль и ввысь, и мать качала головой: не нужно тебе того, что рядом, того, что само в руки даётся, тебе подавай звезду с неба, сказку наяву, которой, может, и нет вовсе на свете…
Но без соли – пресно, и уже нельзя – иначе, и каждую ночь баюкает море своего приёмыша, обещая несбыточное.