Поверь, что ты мастер, - и ты - мастер. (с) Ричард Бах
За то, что этот персонаж жив, спасибо в первую очередь Игнису, равно как и за то, что я в целом начинаю верить в то, что я могу что-то написать. Это ведь я ещё не закончил квенту Гилеара, и персонажные сны даже не начинал, но обязательно всё напишу.
В общем, - вот он, тот, кто
сидит в пруду писал моим ужасным (надеюсь, он мне простит) почерком. Не виноватый я, он сам ворвался!) И я просидел с ним до шести утра, остановившись только потому, что надо и спать иногда.
О том, что звучит похоже на "Коэльо", я и не вспоминал до тех пор, когда ворд предложил мне замену. Ибо не искал имя нарочно и не знаю, правильное ли оно, и что значит.Вместо портрета из прошлогоВкусно, как сухой торф, пахла свежая, только что разлинованная тёмная бумага. Множество листов лежало на конторке и осыпалось с неё, как с яблонь под окнами – лепестки. На некоторых листах было по одному слову: самое сложное – выбрать, с чего начать. Мастер Хоэльо щурил на неровные пятна света зелёные, выцветшие от книг и южного солнца глаза. Затем, вздохнув, надписал чистый лист полным именем.
Это для учеников он был мастером Хоэльо, учителем естествознания с негромким, но твёрдым голосом да носом с горбинкой, а для всех прочих он – Хоэльо Кастелла де Верадо, небогатого дворянского рода, бастард, полубаск, признанный покойным отцом единственным наследником. Мать ушла в монастырь, и здесь, в поместье, оставалась с ним одна старая кормилица Марсия, по привычке всё тянущаяся расчесать жёсткие, друг с другом цепко путающиеся, будто опалённые на концах рыжиной пряди его тёмных волос.
Только и слышал он от неё, что «намучаешься с ним!». Это значило, например – с выкупленным серым жеребцом с покалеченными ногами, который бился, не даваясь на перевязку и рискуя проломить Хоэльо череп, а неделю-другую спустя впервые выходил на двор, падал, сам поднимался и шёл. Это значило – с кустом вьющихся роз, сморщенных от болезни, так что впору бы сжечь, чтоб не смущать случайных прохожих. Или – с каждым новым отстающим студентом, которого мастер Хоэльо сперва вёл на торговую площадь пить чёрное вино, от которого голова оставалась ясной, а ноги становились чужими дотемна, а потом уже – в библиотеку, и глаза у этого студента горели так, словно он никогда раньше не видел мир таким чётким.
Когда Хоэльо спешил в город через свои небольшие владения по петляющим между деревьями тропкам, он частенько пробегал мимо старухи, стоя молящейся на верхушке холма, среди молодых клёнов. А она лишь укоризненно оборачивалась на него – куда торопиться, коли жизнь без того короткая? Того и гляди, борода поседеет, а он всё в делах.
Но сюда он всегда возвращался. Всё здесь шло по простым, и без науки понятным законам: всему своё место и свой черёд, всё у хозяина на виду и на всё найдутся силы, если что не так – исправь, если чем доволен – сохрани. А наука… да что наука? Не для того ведь, чтобы с Творцом спорить, а для того, чтобы любоваться Его замыслом.
И время здесь отставало на пару месяцев – медленно доходили новости из большого внешнего мира, так что казалось, что это уже и не новости вовсе, а сразу история. Доходили с письмами от родни по отцу, от сестёр, от матери, от повзрослевших учеников – и Хоэльо терпеливо перечитывал чужие гордости и горести, как будто своих не имея. И то сказать, ни чинов, ни наград, ни жены – странный, как есть странный.Теперь кажется, что я могу говорить о нём бесконечно. Как будто он был всегда. Можно спрашивать.)