[marcuscain]

Король Лир (2008)
Коляда-театр (Екатеринбург)
Сугубо формально сегодняшний "Лир" очень напоминал позавчерашнего "Гамлета". Не только потому, что декорация во всех спектаклях Коляды одна и та же: музейно-зелёные стены и дверь. Снова действие начинается с массовки - зрители аплодируют в ритм громкой музыки, а перед ними проходит небольшое дефиле, демонстрирующее костюмы жителей очередного шекспировского мира. На сей раз стены увешаны не картинами, а помятыми жестяными корытами, королевские же подданные снова одеты в ошейники, а также обтягивающие майки и шорты телесного цвета, коричневые чулки и блестящие браслеты. С голов свисают бутафорские косы, напоминающие колготки. Снова они резвятся и корчат рожи, а затем облачаются в юбки, накидки и глубокие капюшоны из мятой мешковины, а из-под рукавов, как крылья, мелькают разноцветные платки, - изящная смесь бедуинского и цыганского наряда. У Лира-Коляды мешок - белый, из-под сахара, а "подбой" кровавый. Но он беспечен и весел, играя с любимой дочерью-Корделией, как некогда Гамлет-отец с Офелией, в бесхитростную игрушку - пушистую жёлтую птичку с пищиком внутри, которую надевают на ладонь. По одному мановению его руки вся свита наперебой щебечет такими же птичками или замолкает. Этот птичий повелитель пока не знает, что из трёх яиц высидел двух змей. Как и в "Гамлете", балаган обернётся катастрофой, - только ещё быстрее.
Королю хочется веселиться, а не править, и он легкомысленно уверен, что если править за него будут другие, это совсем не помешает ему веселиться. Затея с изъявлениями любви - всего лишь ещё одна игра, выдуманная Лиром, который не то что впал в детство, - нет, он попросту из него никогда не выходил. Две дочери прекрасно знают, когда надо подыграть, и не гнушаются перед гостями встать на стульчик и прочитать стишок, потешив отцовское самолюбие и гордость. Корделия, как ни пытался Лир сохранить хорошую мину, нарушила правила игры - и отправилась вон из песочницы, пригретая инфантильным дылдой-королём. Остальные домочадцы крепко вцепились в карту страны - огромную массу спутанных разноцветных ниток, напоминающую разорённое гнездо. А Лир уже изобрёл новую шутку: все засовывают скомканную мешковину к себе в шорты, так что объёмистыми и бесформенными становятся и зад, и перед. Как и в "Гамлете", шутку воспринимают всерьёз. Постепенно новую моду перенимают почти все. Внешнее уродство традиционно транслирует уродство внутреннее. Лир же триумфально уезжает в корыте, влекомом верными слугами, щеголяя засунутыми под майку клубками ниток в качестве грудей. Впрочем, от материнских функций он столь же далёк, как и от отцовских.

Читать дальше!

Снова - как и в "Гамлете", Коляда акцентирует те фразы, шутки, стишки, перебранки и громкие проклятия, которые обычно выкидывают из текста при постановке. И Шут, говорящий, что Лир сделал своих дочерей своими матерями и дал им в руки розги, точнее, чем можно было думать, определяет характер короля. Как избалованный ребёнок при трёх няньках, он будет больше любить ту, которая покупает больше конфет: "50 рыцарей - в два раза больше, чем 25, значит, ты в два раза лучше". Но и о сёстрах нам всё объясняет Шут: им легко было любить богатого, влиятельного короля, а старик без короны и королевства уже не вызывает никаких чувств. Вот только Лир, как и все дети, этого не понимает - он знает только то, что его обязаны любить все, безусловно и просто так, как бы он себя ни вёл. А ведёт он себя отнюдь не безупречно: "буйство", "балаган", "кабак" - все эти обвинения вполне справедливы в отношении его свиты. Служить ему можно "только в шутовском колпаке". И опальный мальчишка-Кент, дурачась, легко завоёвывает расположение своего короля, а Гонерилья с предложением вести себя "сообразно возрасту" встречает только гнев.
Сообразно возрасту... Лир постарел, не повзрослев, и не заметил этого. Слова Шута о том, что он "состарился раньше времени", становятся для него страшным открытием. Переходя от одного висящего корыта к другому, хныча, он вглядывается в них, как в кривые зеркала, словно не верит, что его лицо - уже не лицо проказливого мальчишки, который может безнаказанно показывать задницу старшим в компании таких же сорванцов, может капризничать и, не получив желаемое, топать ногами и сквернословить. Теперь к его выходкам строги, к его слабостям - безжалостны, а его нелепых угроз никто не боится. Именно это заставляет его восклицать: "Не дайте мне сойти с ума, о боги!". Так трагедия Лира, оставаясь трагедией отцов и детей, переворачивается с ног на голову, превращаясь в трагедию болезненного расставания с безоблачным детством. С Лиром происходит не безумие, а ускоренное, вызванное экстремальными обстоятельствами, взросление. Так искусственно состаривают клинки, повторно погружая их в огонь. И, конечно, вассалы, что волокут его всё дальше и дальше, хоть и гримасничают, как прежде, выглядят уже не карнавально, а жутко - а корыто, накрытое сверху другим, из королевских санок превращаются в гроб.
Тем временем на сцене, покинутой королём, воцаряется новый режиссёр - Эдмонд. В исполнении Ягодина он предсказуемо наделён бешеной энергией и едкой насмешкой над глупостью окружающих его холопов - похож на измельчавшего Гамлета, сведённого к одной-единственной функции: между ним и вожделенной им короной лучше не стоять, Гамлета в измельчавшем Эльсиноре, которым ещё проще манипулировать. Ему достаточно улыбнуться, чтобы стало ясно: он не остановится ни перед чем. Ему достаточно окунуть палец в красную краску, которой на лбу Лира и его дочерей написаны их имена, чтобы сойти за раненого и снискать покровительство прибывших Реганы и Корнуэла. И вот уже бродягу-Лира встречает подвешенный на верёвках за руки и за ноги Кент, наказанный за ссору с визгливым, отвратительным Освальдом, а провожает - змеиное шипение Реганы. Незаметно гримасы приросли к новым хозяевам государства, заменив лица скалящимися мордами, болтание языком из невинной дразнилки стало выражением похоти, и, наконец, сняв с себя чулки, набив их клубками и повесив на шеи, они на месте рук обзавелись второй парой ног.
Но прогнать старика в бурю - слишком мало для озверевшей компании, лишь оттягивающей тот момент, когда все вцепятся друг другу в глотки, не ужившись в одной берлоге. Старый Глостер из простодушного, наивного чудака, комически вздыхавшего и с ударением выговаривавшего каждый слог -по-, очеловечивается, когда решается помочь изгнанному Лиру - и ему вырывают глаза. Жадно расплёскивая из корыта его кровь, свора хороводит и пляшет, а Регана, возбуждённо тявкая, измазывает кровью Корнуэла - обозначает, что и его настигла смерть на этой кровавой вакханалии. Отныне убивать друг друга и себя они будут легко, лишь мазнув красной краской по груди и лицу. Даже Эдгар, из неуклюжего толстяка преобразившийся в сильного, неутомимого богатыря, тянущего за собой дерюгу со скорчившимся на ней ослеплённым отцом, словно походя убивает Освальда. Сделав слепоту своим гербом, Эдмонд сначала рисует на корытах красные глаза, а затем стирает их в кровавые пятна. Он и Гонерилья мечутся между ними, пачкаясь с головы до ног - одержимые не друг другом, а предстоящей войной.
Затравленные хищниками Лир со спутниками одеты в красное - как и встречающие их Корделия с мужем. Лир полумёртв - и всё же очевидно: он действительно повзрослел. Дочь протягивает ему игрушечную жёлтую птичку, и король засыпает, обнимая и целуя её, как своего единственного птенца. Но его сторонников слишком мало - как за щитами, они прячутся за корытами, в которые летят вражеские снаряды, разбивая оборону. И именно ставший мудрым Лир утешит Корделию на пороге тюрьмы: "Там мы, как птицы в клетке, будем петь".
Поверженные не унывают - а победители бодаются: пришла пора выяснять, кто будет главней. Руки уже вымазаны красной краской: сперва Гонерилья метит смертью Регану, затем Эдгар - Эдмонда, и Гонерилья следует за ними. Но Эдмонд не был бы Ягодиным, если бы его гибель не стала маленькой трагедией в трагедии: всецело осознавая, что вся кровавая каша развязалась во многом из-за него, он берёт на себя всю тяжесть этой вины - и берёт за руки обеих сестёр, уводя их за дверь, в смерть, где они и опускаются на колени, как перед алтарём. Он не забывает приказать освободить пленников - но уже слишком поздно. Перед выстроившимися в линию, потупившими головы вояками Лир выходит в современной, "человеческой" одежде, уже не принадлежа миру шекспировских бандерлогов, и вывозит мёртвую Корделию. Свою вину он также не отрицает - и сам наносит кровавые отметины на своё лицо и тёмную футболку.
И - да, так же, как в "Гамлете" - финал даёт надежду. Встав на колени перед пустыми корытами, все оставшиеся в живых снимают с себя ошейники и болтающиеся косы-уши, ложатся в корыта, свернувшись, и сверху на них сыплется снег. И, быть может, как Гамлет, потом они просто проснутся. Проснутся другими. Проснутся людьми.