"Скорая театральная помощь" сама по вызову не приезжает - я поднял себя в девять, полтора часа ехал до станции Достоевская. Минут 20 кружил вокруг Суворовской площади - ибо Москва кривая, здесь у одной улицы не два направления, а пять, и Гугль, советуя идти "на восток", не подозревал, что у меня нет компаса.
Ровно в 12, когда должен был начаться спектакль, я вырулил к театру "Тень" и издалека заметил машину "скорой" - микроавтобус, багажник которого использовался вместо фургона театральных балаганов прошлого. Окна были задраены клеёнкой, багажные створки распахнуты, и перед ними расположилась съёмочная группа, заслоняя салон собой. Чтобы не попасть в кадр, отошёл в сторонку, стал ждать отмашки на начало представления, наивно полагая, что спектакль будет в багажнике, а публика - снаружи. И что мы с телевизионщиками - единственные зрители.
Из театра появилось двое бородатых мужчин, и я подошёл к коллегам из ящика поближе. И тут они погрузились в свою машину и уехали, а мужчины залезли в багажник и закрыли двери за собой. Вскоре изнутри послышалась музыка - играли "Евгения Онегина" под запись оперы Чайковского. Видимо, спектакль начался без меня. Когда я дошёл обратно до конца переулка, фургон снова открылся, мужчины вылезли и опять закрыли его за собой.
Позор, тоска, о жалкий жребий мой.

Зато вечером - после продуктивной работы (часа три в одной Шоколаднице и часа три в другой, чтоб не подумали, что я у них жить остался) - у меня было моё третье Графство. Первые два - здесь.)

Август: графство Осейдж (2011)
Молодёжный театр "Глобус" (Новосибирск)
"Спокойной ночи, сволочь"
Многолюдную и многословную пьесу Трейси Леттса Марат Гацалов делает максимально удобоваримой для зрителя: сокращает текст и переносит привыкшую к большим сценам постановку в камерное пространство. Публику рассаживает вокруг дома Уэстонов, стены которого обозначены рядами камней, через которые легко перешагнуть при необходимости. Внутри - бардак и запустение: в одном углу - холодильник, ржавая садовая тележка - в другом. Множество неработающих вентиляторов. Источники света - только "естественные": люстра, настольные лампы и светильники, экраны мобильных телефонов. Впрочем, с подвохом: одна из ламп постоянно светит на приставленный к ней железный поднос.
Несколько телевизоров транслируют видео в режиме реального времени: некоторые камеры припрятаны в комнатах, одна - в руках домработницы Джонны. Молчаливая девушка из индейского племени незаметно фиксирует всё, что видит - снимает она и последнюю речь хозяина дома, Беверли, затем проигрывает запись ещё раз. "Вот и всё", - говорит он и уходит, чтобы больше никогда не вернуться. Единственный запущенный им вентилятор - мотор лодки, на которой он уплывёт навстречу смерти.
Его супруга Вайолет, по случаю пропажи мужа наевшаяся амфетаминов, столь безнадёжно погружена в наркотический бред, что попросту не может восприниматься, как в других постановках, источником добра или зла. Она восседает в облупленной ванне, наполненной мусором - пустыми и полупустыми картонными упаковками от лекарств, - и закапывается в него, как зверь в гнездо. При этом сама она считает "мусором" книги и тетради Беверли, сбрасывая их со стола и на стуле, как на тележке, норовя вывезти их на свою домашнюю свалку. Её не интересует ничего, кроме ревностной охраны своей территории от всех прочих людей - включая прибывающих родственников. Но особенно, конечно, её раздражает Джонна - "чужой человек", на самом деле находящийся на земле своих предков. В ночь, когда все узнали о смерти Беверли, Вайолет пляшет под громкую музыку, крича: "Беверли вернулся!", катается по столу, ползает под столом. А Джонна развешивает ловцы снов, с которых вместо перьев свисает всякий хлам: обереги для дома, покинутого хозяином, отравленного безумием хозяйки и житейскими разборками её семейства.
Читать дальше!Гацалову удаётся удержать динамику спектакля не вопреки, а благодаря отсутствию ставших традиционными истерик и скандалов: к чему крики, когда зритель услышит шёпот? Лишь несколько кратких вспышек прорвут всеобщее напряжение, в котором людям, скорее, необходимо выговориться, нежели вцепиться друг другу в глотки. Они слишком долго прожили вместе и слишком хорошо знают друг друга, чтобы испытывать такое сильное чувство, как ненависть, к родителям, сёстрам, мужьям и детям. Вынужденно сосуществуя под одной крышей с теми, кто пробуждает излишние воспоминания о несбывшихся мечтах и надеждах детства и юности, здесь каждый равнодушен к ближнему своему и, раздражаясь этой близостью, может сказать от души только одно: уезжай. Прямо сейчас.
Вайолет тоже есть, что вспомнить. И, похоже, трудное прошлое диктует все её поступки, как навязчивая идея маньяка: от жгучей зависти к малейшему, даже мнимому, благополучию отпрысков до косвенного убийства Беверли, которого она, как известно, предпочла не удерживать от самоубийства. Не верится в рациональный расчёт этой впавшей в детство старухи: она явно не осознаёт, что творит, зациклившись на единственной цели - получении наследства, которое спасёт её от вымышленной бедности, угнетавшей её, когда она была ещё ребёнком. Под дозой она не замечает ни смерти, ни траура, ни похорон - за поминальным столом, где все плачут, она хохочет. Остальные вынуждены поддерживать хлипкую видимость беседы в присутствии неадекватной наркоманки - пока терпение не лопается.
Разношёрстные стулья и прочая мебель из-за стола сразу отправляются на свалку. Туда же, в мусорных мешках, - все таблетки Вайолет. Разъезжаясь, гости берут с собой что-нибудь на память - как люди, в спешке бегущие из зачумлённого города и ещё не заметившие, что больны, уносят с собой заразу, готовую распространиться по всему миру. Вайолет Уэстон уже потеряла человеческий облик, её дни сочтены, но её инстинкт - любой ценой урвать то, что недодали - постепенно проявляется в её потомстве. Барбара, услышав от шерифа о смерти отца, вздыхает о том, как целовалась с будущим шерифом на выпускном. Карен, девочкой воображавшая, как муж повезёт её в Белиз, готова выйти замуж за наркомана и совратителя малолетних - ради поездки в Белиз. Даже внучка Вайолет - и та не упускает возможности покурить травы со взрослым дядей.
Как и её мать, Барбара оказывается покинутой мужем и дочерью. Как и в других постановках, она превращается в копию Вайолет - и вместе они составляют жуткий дуэт паясничающих маразматиков, осточертевших друг другу до помешательства. Только здесь её романтический шериф, которого дожидается Барбара, едва не насилует её. По сюжету, Барбара уезжает, разочаровавшись в матери, когда вскрывается последняя тайна - причина исчезновения Беверли (с истинно детской непосредственностью Вайолет сваливает всю вину на других и искренне в это верит). В этом спектакле она уезжает, разочаровавшись в себе.
В опустевшем доме - всё вынесено на свалку, как она и желала - Вайолет ложится на пол, отгородившись стулом. Терпеливая Джонна дождалась своего часа - игнорируя убийственно громкую музыку из магнитолы Вайолет, она завешивает коврами все телевизоры. Вновь начинают работать все вентиляторы - в затхлый дом врывается свежий воздух. На ветру позвякивают обереги: не иначе как духи предков возвращаются к родным камням. Рухнуло не просто семейное гнездо Уэстонов - рухнула цивилизация, в которой принято в слабом видеть добычу: пожирать своих детей и стариков. Населявшие этот дом инфантилы и эгоисты, мстительные неудачники и жалкие бунтари - нежизнеспособные особи. Марат Гацалов, возможно непредумышленно, подарил истории упадка оптимистичный финал: очищение, оздоровление почвы.

Несмотря на все радости дня минувшего я таки напишу про сегодняшнего (уже вчерашнего) масочного номинанта. Ибо благодаря им же, радостям, мозг не в состоянии переключиться, то есть я всё равно не смог бы писать посты. Извиняюсь за задержку, но мои выходные такие выходные. Зато завтра у меня полдня свободных. Перед четырёхчасовой чеховщиной, kmp

Кукушки (201?)
Танцевальная компания "Каннон данс" (Санкт-Петербург)
Не наседки
Восемь женщин появляются как племя незнакомое и одновременно узнаваемо-стереотипное: яркие платья, синхронные движения в стиле фитнесс-зарядки с примитивным эротизмом. Развешивают шторки в цветочек, устанавливают столик и диван, стелят ковёр - минимальный уют создан. Всё время что-то теряют ("Где моё ку-ку?") и находят (под диваном обнаруживаются трусы). Разговаривают о недостатках - чужих ("Какой у меня нос? - Картошечкой") и своих собственных ("У меня дряблые мышцы!"), переходя на хоровое щебетание вразнобой, постоянно конкурируя - и побеждает наиболее уверенная в своём совершенстве. Азартно навешивают ярлыки на сидящих в зале мужчин, тыкая пальцем ("Козёл!") или строя глазки ("Котик!"), выкрикивают-зовут романтические имена выдуманных возлюбленных ("Стефан! Рауль! Сусанна!"). Постепенно у каждой проявляется индивидуальность - а две близняшки во всём дополняют друг друга.
Время от времени героини рассаживаются на диване - и начинают по очереди вспоминать своих прародительниц, даже это превращая в соревнование. Как меня хотела назвать мама? Кем работала моя бабушка? - отвечая на эти вопросы, они будто хвастаются. Но когда очередь дойдёт до третьего поколения, выяснится, что далеко не все помнят что-то о своих прабабушках. Разочарованные, они молча уходят.
Диалоги и реплики между танцами часто смешны, да и сами танцевальные номера остроумно обыгрывают повседневную женскую деятельность - например, уборку, приготовление куриной тушки, огуречные маски, продолжительные телефонные разговоры. Не сразу обращаешь внимание на высокое мастерство постановки - ни суетливого мельтешения, ни провисания темпа она не допускает, а слаженность столь высока, что при должном освещении мизансцены выглядят как плавно движущиеся картины с идеально выстроенной композицией. Удачно подобранная музыка задаёт настроение и атмосферу в целом - вместе с мелодией усложняется танец, усложняются конфликты между женщинами.
Читать дальше!Одна из них мечтает о Париже - он предстаёт перед ней в образе дамы, то сладострастно жующей багет, то коварно режущей ножом плакат с Эйфелевой башней. Переодеваясь в дам, современные женщины словно примеряют на себя жизнь своих прабабушек, хотя отличия невелики. Под Чайковского, прорывающегося из допотопного телевизора сквозь шумы и хрипы, они вновь разыгрывают вечное противостояние - лишь более изысканное и величественное. Даже когда ковёр становится импровизированным татами, это не кажется противоестественным. За что сражаются насмерть эти хищницы, закусывающие змеями? За то, чтобы выпихнуть из гнезда чужих птенцов, чтобы выжить в таком тесном мире?
Чайковский уступает "Реквиему" Моцарта, азарт расталкивания толпы - трагизму одиночества. Достаточно одной лишь паузы в движении, чтобы героиня, остановившись посреди сцены, предшествовавшим пароксизмом всеобщей ярости очищенной от мебели, запорошенной снегом, вызвала сочувствие - и узнавание в ней уже совсем другой женщины. Той, которая на протяжении всей истории культуры вглядывается куда-то, не то провожая, не то ожидая возвращения.
К сожалению, столь прекрасный финал мне немного подмочили. Когда женщины вновь рассаживаются на диване, перед ними появляется гнездо с птичьими яйцами. Последние реплики - о том, какими могли бы быть или будут глаза дочери или сына. После этого дамы, сняв платья и оставшись в нижнем белье, с весёлыми-отчаянными-страшными воплями бьют яйца о сцену. И зеркало, слепящее зрителей отблеском от софита, и прозрачный зонт, которым пытаются закрыться, - уместные метафоры, легко вписывающиеся в лаконичную эстетику спектакля, выверенного и сыгранного на европейском уровне драматургии контемпа. Брызги же яичного содержимого грубо выламываются из глубины исследования женской агрессивной природы в банальную плоскость дискуссии вокруг чайлдфри. Прабабушки, бабушки, мамы... и вот - род прервался. Но где в этом трагедия? Главное - будьте здоровы, дорогие наши женщины.

Влюбился. Вернулся. Купил.
На скъёрров я, конечно, уже опоздал - когда прибежал, весь прилавок BakeNeko был раскуплен и я смог только посмотреть на чужого чёрного скъёрра. Да, надо было хватать вчера, но я, видимо, устал, во-вторых - боялся, что не хватит денег, и в-третьих - боялся, что домашние встретят тварьку в штыки. Но я не расстроен и буду теперь ловить своего скъёрра осенью, на выставке в Манеже, а то и раньше - смотря где появится их неуловимая создательница, давно не реагирующая на электронные воззвания слишком многочисленных поклонников скъёрров.
Зато маленькая Ёрк из Ярославля, из семейства монстров Инны Ивановой, меня дождалась, и это весьма достойное начало будущего монстрячника! Тушка у Ёшки белая и пушистая - из искусственного меха, а ушастая мордаха и когтистые лапы - из пластика. На ленточке на шее - розовая яшма.
По выставке Ёрк гуляла на ладони - я мог уже никуда не торопиться, не следить за тем, чтобы обежать всю экспозицию, и всё равно, кажется, побывал везде. Внимание художников привлекала повышенное - спрашивали, кто это, брали в руки поиграть, благо Ёрк сама ко всем тянула лапы. Большинство согласилось с тем, что она милая и добрая, несмотря на виднеющиеся в улыбке клычки, - хотя и "вампирёнышем" обозвали один раз. Ну, и с йети сравнили, конечно.)
Сейчас мы с Ёрк сидим в Шоколаднице, пьём капучино на соевом молоке, а потом поедем в театр. Передаём вам путевой фотоспойлер - а когда окажемся дома, снежная зверушка покажется во всей красе.)

Почему именно монстры? Не знаю. Наверное, потому что среди множества авторских игрушек, которыми я интересуюсь всю сознательную жизнь, собирая их фото и контакты мастеров, - игрушек красивых, шикарных, роскошных, умилительных, удивительных, причудливых etc., - они единственные - настоящие. Живые. С характером.
Остальных хочется видеть на витринах коллекционеров. Их - в изголовье кровати.
Скъёрры - и Ёрк - непосредственные и любопытные. Они похожи на ленивцев, напоминают книжку Where the Wild Things Go... и при этом - ни на кого не похожи.
Потому что не ты обнимаешь монстра, а монстр обнимает тебя

Опоздал сегодня в камерный музыкальный театр им. Покровского, потому что в КофеХаосах у официантов милая привычка не приносить сдачу до последнего в надежде, что ты уйдёшь и подаришь им 300 рублей. И перед ними, мирно щебечущими в далёком углу зала, надо минут 5-8 просидеть в пальто, сложа руки, чтобы они убедились в серьёзности твоих намерений дождаться любой ценой.
Администрация уже отошла, охранник меня пускать не собирался, но добрая тётя-кассирша продала мне билет за 150 рублей в последний ряд. Когда я что-то оттуда посмотрел и послушал, выяснилось, что сегодня в программе была не одна одноактная моноопера, а две, и, по счастью, та, которая фестивальная, - как раз во втором отделении. В антракте вышел купить программку, и меня сразу окружили две старушки с просьбой прочитать сюжет первой оперы. Такового не находилось, но они не верили. Я честно всё перелопатил - нашлось только слово режиссёра.
Тут они и спрашивают: а Вы сами-то как поняли, о чём это было?
И этот неловкий момент...

Русская тетрадь (201?) - либретто, составленное Валерием Гаврилиным из текстов восьми народных песен и положенное на музыку для фортепиано и струнного квартета. По сути, это даже не опера, а вокальный цикл, объединённый образом женщины из русской деревни. Хороводные, скорбные, обрядовые песни с простыми повторяющимися куплетами ("Ах моя зима, Ты морозная, Уходи, зима, Я боюсь тебя") превратились в арии, отделяемые одна от другой затемнением. Режиссёр Денис Азаров, по счастью или к сожалению, фольклорных элементов в оформление не допустил - в качестве декораций выступают чемоданы, в одном из них растут цветы. Исполнительница Екатерина Большакова (меццо-сопрано) щеголяет в телогрейке поверх белого платья, рассыпает по сцене ведро яблок, бросает игрушечного младенца (второй подвешен под колосниками), пританцовывает. Обращается к персонажу в чёрном с чайными блюдцем и чашечкой, с прикреплённым к лицу чёрным валенком наподобие клюва тукана. Вскоре я начал клевать носом и просто слушать)
Второй акт
Дневник Анны Франк (2011) - моноопера Григория Фрида, которому также не пришлось писать текст с нуля: из 230 страниц самого известного в Европе дневника он выбрал 10-12 самых главных и написал музыку для прозы. Партитура была окончена в 1969 году, но доныне опера не пользуется популярностью в России. Режиссёр и сценограф Екатерина Василёва на фоне задника с панорамой города поставила квадратную чёрную коробку убежища - без окон, вращающуюся на колёсах, наподобие фургонов для перевозки скота, только каждую стену можно открыть створкой, разворачивая коробку и складывая обратно. Внутри меняется мебель, снаружи суетятся женщины в чёрных платьях с белыми передниками - не то горничные, не то школьницы.
Анна (Мария Симакова, сопрано) в девчачьем платьице получает подарки на день рождения, хотя в процессии дарителей есть нечто траурное. Пишет и рисует мелом на стенах дома-куба, но появившуюся надпись "повестка из гестапо" пытается стереть белым платком и не может. Окно в убежище тоже становится нарисованным, но Анна не унывает - предаётся воспоминаниям, наблюдает за прохожими и инсценирует перепалку соседей. Однако напряжение постепенно нарастает, приходя со страхом непрошеных гостей, которые могут выдать, с кошмарными снами. Взрослея, Анна переодевается в алое платье и перемещается на крышу чёрного куба. Но до момента, когда он начнёт обозначать вагон последнего эшелона, я начинаю клевать носом.)

Каждый год, вот уже лет шесть как, мы с мамой посещаем международную выставку авторских игрушек (в основном мишек и кукол) Moscow Fair. На этой выставке я не фотографирую - иначе невозможно было бы выбрать, что интересней, пришлось бы снимать всё, а на всё не хватило бы времени: я и так завтра могу провести в залах Тишинки весь день с утра до спектакля.
Наверняка на выставке будет присутствовать Московский Аукционный Дом Кукол. Имеет ли смысл захватить с собой мерки своей будущей куклотушки и присмотреть приданое прежде, чем он прибудет, или покупать одежду без примерки чревато перепродажей не подошедшего?..

Злая девушка (2011)
Театр юных зрителей им. Брянцева и театр Post (Санкт-Петербург)
Hipster pride world wide
Ещё один спектакль из цикла совместных работ драматурга Павла Пряжко и режиссёра Дмитрия Волкострелова - в первую очередь презентация ещё одного способа написать пьесу так, чтобы она перестала соответствовать привычным принципам драматургии. Персонажи чаще зачитывают ремарки, чем реплики - сначала следует указание места действия, затем само действие, не несущее смысловой нагрузки, например: "улица. Паша идёт". На самом деле никакой улицы на сцене нет и никто никуда не идёт, сцены просто перелистываются вслух, как страницы странного киносценария, написанного на сюжет съёмки со скрытой камеры, - и нередко такая сцена состоит из одной ремарки или одной реплики. Бассейн обозначают синим пластиковым полотном и переодеванием в купальники, зато чебуреки едят настоящие, из микроволновки.
Герои модно одеты то в разноцветные брюки, то в комбинезоны, а сценография воспроизводит модную квартиру-студию - мебель из IKEA, огромный светильник, книжные полки с модными книжками, винтажный проигрыватель-радиола, кухня, старые киноафиши на стенах. Неизвестно, где работают или учатся Дима, Алёна и Денис, потому что их занятия исчерпываются следующим набором: сидеть на диване и ковыряться в айфоне, а также встречаться вместе в гостях (я так и не уловил, кому из них принадлежит квартира) с вином и закуской либо звонить, сообщать "я сегодня никуда не выхожу" и оставаться лежать на диване. Конечно, в промежутках они плутают по заснеженным улицам, ездят в общественном транспорте, посещают кафе, бассейн и некое место работы Оли.
Оля - "злая девушка", но субтитры на английском языке употребляют не прилагательное evil, а прилагательное bad. Вся в чёрном, без утрированности собранная на фоне разболтанных неприкаянных приятелей, она, видимо, в первый раз вливается в эту компанию. Произнеся наедине очень серьёзный и очень подробный монолог о своих взаимоотношениях со страницей вконтакте и внешним видом ноутбука, она садится репетировать за рояль, комментируя сложность мелодии, затем играет и поёт романс. Не привыкшие к подобному времяпрепровождению, остальные делятся впечатлениями на своём диване: "Злая девушка! - Реально злая!". Ещё раз ответственность её отношения к жизни подчеркнёт второй монолог Оли: рассказывая о том, как побывала на чьём-то дне рождения, она столь же кропотливо воспроизводит каждый свой шаг до квартиры именинника. А видение Дениса и Алёны совсем иное: "Что тебе запомнилось? - Я ничего не запомнила, просто хорошо провела время".
Читать дальше!На второй совместной встрече Дима берёт гитару и исполняет модную песню - а Оля вспоминает, в каком году она была написана, говоря об иммиграции 70-х - уехавших в США Вилли Токареве и других... возникает напряжение: никто не собирается поддерживать беседу. Но вот наступает ночь, герои раскладывают диваны, все засыпают - включая некоторых соскучившихся зрителей. Ночью "голос откуда-то сверху" посещает Олю с вопросом о методике тестирования, на который она развёрнуто отвечает, - видимо, психология - и есть сфера её профессиональной деятельности. Промахнувшись, тот же вопрос он задаёт и "бабушке" - второстепенному персонажу, чей "внук Костя", школьник, тоже второстепенный персонаж, видимо, приходится братом хозяину квартиры. Утром Оля предлагает распечатки с тестами приятелям.
После ночного эпизода уже невозможно перестать клевать носом - впрочем, пропустить нечто важное всё равно не получится, потому что в спектакле по-прежнему ничего не происходит, и так - в течение часа с лишним. Но для Волкострелова принципиально, что "кажущийся событийный мусор" - сесть на диване поудобнее, нарезать лук, etc - и есть жизнь. Также нам важно знать, что Дима любит делать случайные фотографии ничем не примечательных улиц, домов и просто стен спальных районов - эти снимки перелистывают при помощи проектора, и они всё же несут чуть больше художественной ценности, чем те, из которых Пряжко составил свою пьесу "Я свободен": попадается пара любопытных, для уровня блогера, кадров с граффити и табличкой "Возможно падение плитки". Фотомусор, как и мусор бытовых телодвижений, уравнивается с важным и знаковым, предлагается на осмысление. Вот только смысла, увы, не находится.
В финале спектакля - большая вечеринка: расставлены свечи, развешаны электрические гирлянды, поставлена модная виниловая пластинка, заезженная донельзя, на экране появляются кадры модного фильма - зрители сразу узнают Годара. Герои сидят на полу в кружок и играют в настольную игру, ремарка описывает некую массу народа, разбившуюся по группам и пьющую. Из тоста одного из собравшихся выясняется, что виновнику торжества стукнуло... сорок лет! И тут появляется Оля и раздаёт результаты тестов. "Оказывается, что вы все злые, а я очень добрая", - заявляет она, и очевидно, что это шутка, но, похоже, это было последней каплей. Последней ремаркой пьесы становится: "На следующий день Дима представил друзьям свою новую девушку".
Казалось бы, то, что "злая девушка" изначально оказывается лишней и неудобной среди великовозрастных бездельников и неучей, играющих в артистическую свободу, - ей только в плюс. Однако драматург поясняет, что его пьеса - о границах толерантности: "неприятную" девушку, "всем портящую настроение", остальные персонажи терпят потому, что они "цивилизованные", но после определённого предела у них, бедных, терпение кончается, потому что "злая девушка" не меняется. Публике несут мораль о том, что для того, чтобы быть в тренде, необходимо приспособиться к лёгкости бытия - поменьше умничать и занудствовать, и люди к тебе потянутся. Художник спектакля даже проводит параллели с мигрантами - видимо, теми, которые, эдакие нехорошие, не спешат вести себя "как мы" и тем самым раздражают "местных".
Современная хипстерская субкультура - не имеющая даже элементарного представления о своих предшественниках по названию из прошлого века - вообще отличается категорическим отказом от общения с иными субкультурами и социальными группами и от понимания их ценностей, вплоть до постулата фактического уничтожения всего устаревшего, неконцептуального и неэффективного. Не имея чёткой программы развития, а часто и вовсе нося в голове наваристую кашу из внушённых стереотипов, прикрытую красивыми словами и вещами, сиречь брендами, - хипстеры, интегрированные в городскую среду, в наиболее полной мере пользующиеся её благами, сочли своим долгом диктовать новые законы искусству. Ни Пряжко, ни Волкострелов, впрочем, агрессивной проповедью модернизации не страдают и близко. Зато их спектакль чётко показал невозможность диалога с теми, кто будет тебя не слушать и слышать, а терпеть. Пока им не надоест.

Снеговик (201?)
Театр кукол им. Образцова (Москва)
Этот удивительный спектакль заставляет вспомнить о тех временах, когда весь театр целиком можно было носить с собой - и играется он в очень маленьком пространстве музея, в окружении старинных кукол. Художник Евгений Шахотько создал увеличенную копию механической музыкальной шкатулки - чего в ней только нет, если её открыть! На вращающемся металлическом диске нарисовано небо - за один оборот день сменяется ночью, а насечки-отверстия становятся звёздами: сквозь них мерцает свет фонаря. На "заднике" - совершенно брейгелевский зимний пейзаж, оживающий в руках актёра Андрея Нечаева: по льду замёрзшего пруда скользят крошечные фигурки, со снежной горки скатывается деревянный мальчишка на санках, которого кукловод-сказочник, кажется детям, только что выточил из деревянного чурбачка, а опилки превратились в сыплющийся снег. Здесь голые деревья - покрытые инеем ветки - могут склоняться от ветра, сани проезжают с позвякиванием колокольчика, а кружащаяся пара разговаривает по-французски: один актёр играет за всех персонажей на виду у зрителей, дурачится и шутит - именно так, как привычно детям.
За створкой оказывается главный герой - тряпичный Снеговик. В будке напротив - косматый цепной Пёс с седой мордой, который однажды рассказывает свою историю. Щенком он жил в господском доме - и другая створка, дом со светящимися окошками, поворачивается к нам внутренней стороной. Комнаты-этажи выполнены так кропотливо, что разглядеть каждую деталь можно только вблизи: в детской покачивается колыбель, ниже - мальчик качается на лошадке, внизу взрослые мужчины читают газеты и курят трубки - все три поколения. А чтобы показать каморку ключницы, куда сослали выросшего пса, достаточно... протереть гладь озера рукавом, как запотевшее стекло. Внутри - объёмная монохромная панорама, по которой скользит силуэт - тень старушки-хозяйки. В центре красным огоньком светится печка - старый Пёс говорит, что нет большего блаженства, чем лежать рядом с ней.
Влюблённая парочка - тоже деревянная, живо напоминающая иллюстрации к сказкам Андерсена и ещё немножечко Шагала - сидит прямо на краешке неба. Снеговик начинает мечтать - и на их месте появляются фигурки снеговика и печки. Его сердце загорается огоньком, бросая на снег разноцветные зайчики, но Пёс старается их задуть: глупая мечта, ведь всем известно, что рядом с печкой снеговик растает. К тому же ему никогда не сдвинуться со своего места. А погода и так, того и гляди, переменится... Ещё одна из жестоких и нежных историй Андерсена, у которого в день спектакля как раз день рождения. Начинается капель, на озере вертится водяная мельница, на деревья прилетают грачи - а снеговик оседает, опускается к самой земле. Из леечки льётся вода в лужу с нарисованным на дне отражением облаков, похожих по форме на снеговика и печку, а дети могут запустить в неё кораблики, сложенные из настоящих датских газет.
Читать дальше?А сказка не закончилась - она только начинается: там, где раньше стоял Снеговик, находят кочергу - её когда-то мальчишки воткнули в снег как основу для снеговика, чтобы он не развалился. Именно она, оторванная от печки, стала его сердцем, так скоро после его рождения затосковавшим. Это у взрослых всё слишком просто: снеговика - к снеговику, печку - к печке, так положено, так правильно, так естественно. Детей ещё можно научить мыслить по-другому - и великий волшебник Андерсен учит, что любят не тем и не то, что снаружи, а тем и то, что внутри. Любит не тело, приросшее к земле, уязвимое, недолговечное и приближающееся к неизбежному концу, - любит душа, остающаяся и тогда, когда видимая оболочка исчезнет, уйдёт водой в землю.
Нет, мы не увидим, как кочергу, по весне ставшую мачтой для кораблика, отнесут и поставят возле печки. И не увидим, как мёрзнущего Пса снова впустят в дом. Андерсен не сочиняет хэппи-эндов, вместо этого он дарит бесценную возможность верить. И раз уж избитая формула про "вторую половинку" стала орудием предрассудков в руках взрослых материалистов, давайте представим, что, приходя в жизнь, мы не половину свою ищем - а маленькую, незаметную для других часть себя, скрытую в ком-то другом. Самую главную часть - своё сердце.

Одним десятиминутным спектаклем с обсуждением дело уже-вчера, конечно же, не ограничилось - в восемь начался следующий.

Двое в твоём доме (2011)
Театр.doc (Москва)
Забирай свои игрушки
Финская премьера спектакля - основанного, как всё в театре.doc, на документальных событиях - состоялась по свежим следам президентских выборов в Белоруссии в 2010 году. Синопсис знакомит нас с бесстрастной статистикой: было зарегистрировано 10 кандидатов, но действующий президент Лукашенко был переизбран, а результаты традиционно не признаны международными наблюдателями. Акция протеста была разогнана силами внутренних войск и спецназом, было задержано 639 человек, из них 22 проходили по уголовному делу, включая семерых уже бывших кандидатов. Четверо кандидатов получили сроки: Санников - 5 лет, Статкевич - 6 лет, Рымашевский - 2 года условно и Некляев - 2 года с отсрочкой на 2 года. Именно Владимир Некляев стал героем спектакля.
После предварительного тюремного заключения он вернулся под домашний арест - и отныне вынужден сосуществовать в маленькой квартирке (план жилища с указанием метража служит задником) с тремя КГБ-шниками, посменно дежурящими так, чтобы в доме постоянно находилось двое. Сам Владимир - инженер среднего возраста, интеллигент-инфантил, пишущий стихи и прозу - хочет обращаться с незваными соседями "по-человечески", а его типичная строгая мамочка-жена пытается "воспитывать" хамов, входящих в комнату без стука и бросающих мусор на пол. Холодная война поначалу комична: Ольга Некляева мстительно врубает погромче попсу - несчастные парни от отчаяния затягивают хором Шевчука. Едва оккупанты садятся смотреть матч - она переключает на сериал. Не зря она сравнивает себя с кошкой: за личную территорию она готова бороться до последней капли крови.
Осознавая постыдность своего занятия, самый младший из надсмотрщиков по общей милицейской привычке подслащивает речь уменьшительно-ласкательными: пунктик, футбольчик. Но Некляева, со своей манией порядка и контроля, и не замечает, как сама переходит на лексику карательной инстанции: тарелочки, чайнички - всё должно стоять на своих местах. Прекрасно приспособленная к существованию по законам джунглей - кто сильнее, тот и прав, она сразу же чует слабину: с нежной улыбочкой хищника набрасывается именно на среднего КГБ-шника, самого сознательного из всех, даже готового из вежливости к хозяевам протирать унитаз после своих коллег. Бьёт "тарелочки" об пол, выливает на противника ведро грязной воды... прибираться приходится покорному супругу. За уборкой Владимир и КГБ-шник начинают было разговаривать по душам - но стоит арестанту подойти слишком близко к входной двери, как собеседник валит его лицом на пол. Потому что пунктик шестой. "По-человечески" - не получается. А если и "по-ихнему" - не хочется?..
Читать дальше!"Тюрьма похожа на детство", - говорит Владимир. Утром подъём, зарядка, завтрак, до самого вечера нечем заняться, прогулка среди себе подобных, отбой, ночью свет зажигать нельзя... писать невозможно, потому что для творчества необходимо личное пространство, а у ребёнка и у заключённого нет ничего своего. И на огромной части земного шара детей по-прежнему не считают за людей - нет прав, нет безопасности, нет голоса. На огромной части земного шара ко всем людям относятся, как к детям, несамостоятельным и наразумным, да и сами люди привыкли жить, как в песочнице, отнимая друг у друга лопатку и ябедничая - многим вполне комфортно в тюремных условиях вечного детсада. На огромной части земного шара не умеют видеть чужую личность, не умеют уважать и сотрудничать - умеют только запрещать и разрешать. Ты можешь быть послушным, можешь обойти запрет, можешь даже избежать наказания. Но как забыть о том, что тебя не принимают за свободного человека? О том, что твой дом для кого-то - пустой звук?
Государственная система умело разжигает ненависть между своими гражданами: достаточно одних поставить в положение осаждённых, других - в положение захватчиков поневоле. Даже театр уже ощутил на себе подобную политику. Кто-то ещё верит в возможность диалога, но, например, старший КГБ-шник в спектакле твёрдо убеждён в наличии врага, на которого его натаскали. Когда младший признаётся, что его жена голосовала за Некляева, старший вырубает его одним ударом - "играть в демократию" не положено. Другому, высказавшему симпатию к подопечному, он советует уволиться и не позорить честь мундира. Логика общественных взаимоотношений попросту не работает там, где внедрены схемы насильственной иерархии. Принципы заменены животным подавлением и подчинением. И когда Некляева отпускают из зала суда домой, Ольга пользуется изменившейся расстановкой сил, заставляя КГБ-шников навести порядок в квартире. Рабы и хозяева поменялись местами.
"Мы победим потому, что мы нормальные", - пишет Дина Годер. Но нормальна ли в спектакле Ольга Некляева, с гордой радостью расписывающая иностранной журналистке злоключения своего мужа (её мальчик пострадал за правду, такой молодец!), объясняющая ей сложившийся в стране климат - и ненавидящая её же за то, что ей "всё пофиг, кроме йогурта и мюсли"? Нормально ли самоутверждаться за счёт положения жертвы, причём самоутверждаться агрессивно? Положительных героев здесь нет, и от этого особенно страшно. Автор пьесы Елена Гремина видит причину отсутствия героя в лояльности к насильникам, однако это не совсем верно. Героизм не в том, чтобы повесить угнетающего тебя на столбе, а в том, чтобы не позволять себя угнетать, подойти как к равному к бывшему барину.
Ольга Некляева испытывает удовлетворение, отыгрываясь на тех, кто ронял её чайник и ел её печенье, - и потому финальная сцена, словно изображая её фантазии, комически-эротична: трое КГБ-шников врубают пеномашину и танцуют с обнажёнными торсами. Сегодня ты меня, а завтра я тебя - мир вокруг нас неустанно решает вопросы доминирования, пока где-то в далёком цивилизованном мире нет "таких же" - есть "разные", сосуществующие в согласии. С йогуртом и мюсли вместо наручников и дубинок.

Ангел и психотерапевт (2011)
Театральный проект "Открытая сцена" (Москва)
Cовременную комическую оперу композитора Ефрема Подгайца с либретто Льва Яковлева явил миру грант правительства Москвы, однако выглядит постановка скромно. Белый кафель из картона, торчащие из него дуги красных резиновых труб, в дверном проёме виднеется оркестр - "Времена года", суетятся "серые люди"-санитары, массовка из четырёх человек. Обаятельный Бес (Илья Ушуллу, бас) в тельняшке сидит с удочкой перед эмалированными тазиками. Именно таким - похожим на предбанник, сиречь почти Чистилище - художник Александр Арефьев изобразил "космическое" пространство, обиталище бессмертных духов. Появляется Ангел (Екатерина Кирина, сопрано) с поролоновыми крылышками и серебряной сумочкой, в пернатом купальнике с капюшоном, напоминающем костюм овечки, и соблазняется искупаться. Едва она с резиновыми уточками в руках усаживается в таз, как Бес накрывает её сачком: купаться - грешновато, не слушайте Мойдодыра.
Но Ангел отказывает ему в близости, за что Бес отправляет её на Землю - семь лет провести в теле юной девы, лишиться непорочности и тогда уже вернуться к нему. Потерявшую крылья "ангелицу" уносит картонная ракета - прямиком в кабинет Психотерапевта (Алексей Ганьшин, тенор). На нём костюм доктора Франкенштейна: серый халат с чёрными ремнями, тёмные круги под глазами и красные носки под чёрными брюками. Страдающая жестокой амнезией пациентка спрашивает: "А это что?", поочерёдно указывая на различные части своего тела, принимает в кресле позы в духе порножурналов и норовит ощупать также и самого доктора, чем приводит беднягу в полный экстаз под комментарии Беса, обращающегося к зрителю как к соучастнику подглядывания ("Ведь ты клубничку любишь, как все на свете люди").
Видимо, тело Ангелу досталось чрезвычайно обуреваемое гормонами: после столь откровенного соблазнения (чтобы не выразиться грубее) они с Психотерапевтом быстро уединяются под прикрытием поролоновых кубов, затем тот радуется, что изобрёл новый эффективный метод исцеления. Подобная завязка настолько недалеко ушла даже не от антрепризы, а от юмористических скетчей где-нибудь на телеканале "Перец", что смеяться над ней способен только тот редкий зритель, для которого психотерапия - это что-то про Фрейда, а Фрейд - это что-то про (о ужас!) богомерзкий секс. Впрочем, нравственного падения автор не допустил: Психотерапевт желает немедленно подписать брачный контракт, и санитары уже несут цилиндр и фату.
А вот кому второй акт?Второе действие рисует нам семейную жизнь новоявленной "влюблённой пары": они отгоняют друг от друга любовниц и любовников (она - веником, он - табуретом), им выдают по паре свёртков с младенцами (ленточки почему-то траурные, чёрные и серебряные), зато в постели им определённо по-прежнему нескучно. Психотерапевт в сопровождении супруги, щеголяющей в модной смирительной рубашке, получает от научной общественности большой орден, а Ангел стирает ему носки. Я до последнего надеялся, что повторится сюжет "Пигмалиона" и Ангел, осознав, что она личность, а не клинический случай, уйдёт. Но пролетает семь лет, к ней наведывается Бес, и муж требует объяснений, начиная сомневаться в успехе лечения. Однако на признание реагирует адекватно: решает устроить засаду на Беса.
Психотерапевт ловит Беса за хвост, появившийся только в этой сцене, - верёвочный хлыст с кисточкой, прикреплённый к брюкам карабином, - и убеждает его в том, что хвост - причина его врождённой депрессии. Напуганный Бес умоляет об операции купирования, которую и проводят наш айболит с ассистенткой. Лишившись своего признака, Бес незамедлительно... торопится подписать брачный контракт с давно преследовавшей его прекрасной незнакомкой, скрывавшей лицо за чёрным веером с прорезями для глаз. Ефрем Подгайц сообщает, что в опере имеется "серьёзный социальный подтекст" - видимо, нам показали, что очеловечивание - весьма нежелательное событие для свободных и естественных созданий. Публика же получила то, что всегда ждёт от театра: фразы "вся жизнь - игра" с сопутствующими уверениями ни к чему не относиться всерьёз. Просто расслабиться и получать удовольствие.

Завтра третий день конференции. Кто мог бы похитить меня оттуда после полудня и до спектакля, который в семь? Или до спектакля, который в восемь?

Сегодня был первый день конференции Volume, впервые проводившейся в лектории бывшего Политехнического музея, ныне частично оккупированного ПолиТеатром. И первый гость - Евгения Шерменёва, зам-Капкова. Думал, буду много конспектировать, в итоге записал только одну фразу:
Мы вычеркнули из списка театров театры, которые противопоказаны людям.
Далее просто смотрел на человека, оперирующего исключительно понятиями "полезный театр / вредный театр". Тонкая стратегия московского правительства проста как омлет: "вредные" закрыть, "полезные" (штук 20 из 80 существующих) - популяризовать. Зам попеняла критикам, что мы пишем только для своей профессиональной среды и только о фестивальных спектаклях - слишком сложно и непонятно, а надо писать проще, для людей, писать в бесплатные районные газетёнки, чтобы люди ходили в "хорошие" театры. Надо зрителя воспитывать и выращивать, потому что зрители "плохих" театров скоро умрут, а молодёжь просто не знает о существовании "хороших".
Только один парниша с галёрки первым высказал здравую мысль - что для людей пишут люди, то есть блогеры, и если театровед начнёт писать простым языком, он ничем не будет от блогера отличаться. Что газетки из ящиков - компетенция журналистов, а компетенция профессионалов - и есть профессиональная среда. Шерменёва его перебила, что-де у журналистов образования нет и писать они будут плохо, а мы должны писать хорошо. Но, пардон, мы не для того образование получаем, чтобы доступными словами вести колонку о культуре между кроссвордом и гороскопом только потому, что Шерменёвой непонятна профессиональная лексика.
Остальные вопросы из зала сводились к "дайте нам денег, мы сделаем интернет-журнал", на что Шерменёва отвечала - пишите мне в фейсбук, но с условием, что это будет проект для людей, а не для одной театральной среды. Кто-то предложил сделать фестиваль для людей, с "несложными", "понятными" спектаклями. Ответ был гениален: Москва "не приспособлена" для фестивалей! - Почему? - Оказывается, потому, что "прошлая власть" понастроила торговых центров, нагребла денег в казну и испортила нам Москву. Лужков плохой, а Собянин хороший, потому что окружил себя такими хорошими людьми, как Капков. Нет, я не сочиняю, она так и сказала
Чем "полезный" и одновременно "простой" театр отличается от "вредного", никто так и не понял, но риторика Шерменёвой была бурной. Например, первым "вычеркнутым" оказался театр "Глас": дескать, "безнравственно" на деньги государства привлекать паству, "особенно детей". Пардон, но если человек купил билет на спектакль, то он уже сам "привлёкся" - ко мне театр "Глас" в дверь не звонит с предложением "давайте поговорим об Иисусе" Далее был помянут театр в Перово: "вот вы в него приходите - и неужели не возникает желания его немедленно закрыть? Неужели такое достойно существования?.." А вот представьте - не возникает.

Завтра - второй день конференции. Но я с радостями готов им пренебречь (с 12ти до оперки, которая в семь в ШДИ) за ваши предложения. Кто свободен в субботу, ау?..)