В пятницу я впервые побывал в новом Гарцующем Дредноуте, приехав уткнуться в Птаху в качестве мастера по мастеру. Так же, как и я, за компанию к нам присоединился Рыжий, после чего Птаха прогружала Ашера, а мы не слушали спойлеры. Дредноут антуражен, но больно шумен, ибо залы общие на несколько компаний одновременно.
В воскресенье я проводил Птаху к цетам, а вечером сам добрался в ГД на сбор-сыгровку барраярцев. Людей было немного, но получилось всё равно славно, и общее представление о персонажах сложилось. Тас, Нинкве, Мара, Морган, Хель, Ортхильда, спасибо, что были с нами

О снахИз снившегося в понедельник сумбура выудил один сюжет, в котором мне необходимо было симулировать амнезию - видимо, после какого-то происшествия опасно было показывать, что я о нём помню. Я вернулся домой - это была моя квартира, но в ней были мои родители и их собака. И я делал вид, что впервые вижу эту квартиру, эту собаку и книги на полках, знакомлюсь со всем заново. Войдя в свою комнату и обнаружив лежащую на полке пачку денег, удивился уже неподдельно, потому как на самом деле помнил, что не оставлял её там Но преодолел соблазн и не взял её - мало ли, откуда она там взялась в моё отсутствие. В общем, интересный ролевой опыт.

В остальные дни я в основном бегал за заказом и покупками к игре - диоды, верёвки, бинты. По случаю восьмого марта зашёл купить матушке цветов в ближайший магазинчик. И - этот момент, когда кажется, что живёшь в ситкоме - появляется старушка в шубе и ведёт за собой бритого шкафчика, косая сажень в плечах, с подвязанной рукой в гипсе и выше её раза в два. Плачущим голосом еврейской бабушки она сообщает:
- Вы знаете, он... погорячился. Он своей невесте вот это купил.
И трагически взмахивает в воздухе букетиком из пяти тюльпанов.
Продавщица заменила тюльпаны на розы. Первая мысль была о том, что ему невеста руку и сломала...

Пока я был у матушки и ходил в ФиксПрайс, Птаха начала смотреть WestWorld (Мир Дикого Запада). Вернувшись, я присоединился к ней. Мне сложно осиливать много серий подряд, но меня засосало. Очень красиво снято, шикарный саундтрек Джавади и великолепный актёрский состав (ради одного Хопкинса это стоит смотреть). Андроиды и их бесконечный день сурка, история про игры богов, про отсутствие разницы между человеком и машиной, про власть и поиск выхода из лабиринта. Мой абсолютный фаворит - ах@енная женщина Мэйв, которая, надеюсь, поимеет матрицу И да, аллюзии на Тёмную Башню - во все поля. Смотрю дальше...

@темы: moments of life, friendship is magic, moments of dream, кина не будет, електричество кончилось, андроидосексуальность

Дорогие все, у меня сдох скайп и не переустанавливается, заявляя, что "отсутствует api-ms-win-crt-runtime-l1-1-0.dll". Чистки не помогли, вирусы не ловятся, пока я доступен в умыл и в вк, если вам что-то напишут с моего скайпа - это не я.
О тваринце
У крыс тоже весна, впору фанфики писать. Слэшные. Финрод в силу плюшевости натуры продолжает благополучно зависать с рыжими, и Джокер ревниво отгоняет от него Андерса. Выглядит это так: Финрод сидит и прикидывается ветошью, пока над его головой братья-пасюканы стоят на задних лапах и меряются крутизной.
Также в ком-то из эльфов проснулся живописец. Он обнаружил лист бумаги, выпавший на пол из принтера, художественно его опИсал и, сцапав за краешек, бегом поволок в гнездо. Пришлось изъять.

О китайщинеNirvana on Fire хочется растаскивать на цитаты с прекрасными как рассвет недоговорками. "А такое вообще возможно - не хотеть менее платонических отношений с принцессой? Научите меня, как". И в этом я с ней солидарен - чтобы не хотеть такую принцессу, надо быть поистине пид имп железной воли человеком. Принцесса, в свою очередь, чудесна и понимает всё: "Не волнуйтесь из-за принца, Вы же знаете его характер. - Откуда бы мне знать его характер? - ... Опустим завесу жалости над попытками сохранять незаинтересованное лицо ".

О снахКажется, меня попустили свинки и начали сниться котики. Я притаскивал в дом кота, похожего на рыжего шотландца, называл то ли Нельсоном, то ли как-то ещё, и его встречали коты-старожилы, по большей части породные, включая сфинкса. Снилось наконец и что-то в китайском придворном антураже, но ничего сюжетного.

В субботу мы с Птахой заехали на Таганку, позавтракали в блиннице и отыскали новое здание школы Перспектива, которая больше не на Хавской, но - где играем, там и Хавская. Четыре этажа и множество классов в состоянии ремонта - самое то для моделирования бардака. В "церкви", где кислород кончился очень быстро и у меня начало темнеть в глазах, Птаха зашила меня в платье и повязала красный платок. Потом мы гуляли по помещениям, подыскивали место для пленэра и встречали людей. После парада я сразу забыл о придонном самочувствии и бегал Мари Лансьен, постепенно превращавшейся из девочки-с-альбомом в девочку-с-ружьём.
Спасибо Рино за одолженные рисунки - сам я не успевал ничего нарисовать, и едва ли нарисовал бы лучше!
Краткая история персонажа
Бланш родила дочь 17 лет назад, когда ей самой было 17. Мари почему-то уверена, что её отцом был заезжий итальянский тенор - должно быть, видела афиши в детстве. Первые пять лет жизни Мари провела в католическом приюте под патронажем отца Рене, поскольку Бланш не могла одновременно работать на фабрике и заботиться о дочери. В приюте Мари научилась читать и писать и слушала юного семинариста Бернара, которому доверяли возиться с малышнёй. Ребёнком она была шебутным, и удержать её на месте можно было, только выдав клочок бумаги и карандаш. Особой набожности она не приобрела, но отец Рене и Бернар стали для неё родными - как, впрочем, и некоторые другие жители квартала, кто был не прочь с ней поговорить.
Выйдя замуж и родив младшую дочь, Бланш забрала Мари из приюта - папаша Бонье сумел доказать попечительскому совету, при содействии отца Рене, что сможет обеспечивать детей. К отчиму Мари сильно не привязалась, больно он любил заложить за воротник и пособачиться, но "отец сестрёнки Жаннет" - всё же не последняя категория в её списке ценностей. Когда Мари исполнилось 14, она начала отлучаться от материнской юбки и появляться среди богемной публики - художников, поэтов и танцовщиц. Вскоре она стала подрабатывать натурщицей, а года полтора назад сделалась ученицей не самого популярного, но и не бедствующего художника - и его любовницей, о чём никто, кроме её подруги проститутки Лизетт, не знал.
Недавно Арман засобирался в Англию, подальше от войны, но Мари наотрез оказалась ехать с ним и, покинув его мастерскую, стала свободной художницей. Отчим успел пропасть на войне, у матушки Бонье появился новый кавалер - почтальон Жак, а Мари весь день допоздна шаталась с альбомом, рисовала, пыталась продавать картины и эскизы, порой везло и на небольшие заказы. В общем - старалась сама заработать себе на хлеб и матери с семьёй помочь по возможности.

Отчёт отперсонажныйГазета "Фонарь", что выходила обыкновенно каждый понедельник, подорожала и стала стоить целый франк - дешевле к вечеру достать из лужи и обсушить. Или прочесть в читальном клубе гражданки Левен - у неё в тот день должен был состояться диспут о положении женщин, с бесплатным чаем и мармеладом. Над кабинетом для чтения она содержала комнаты, где недавно поселился молодой художник Винсен - я часто встречалась с ним в дни Революции на открытых собраниях. В его каморке я могла оставлять и некоторые свои вещи, чтобы не загромождать квартиру матери картонами, и мне было по пути заходить туда. Когда я проходила мимо, Винсен увлечённо рисовал углём очертания Часовой башни прямо на выбеленной стене неподалёку от читальни. Видать, холсты и бумага были ему уже не по карману.
Лизетт я заметила подле одного офицера, который читал газету вслух. Там опубликовали новые декреты, в которых было столько воды и громоздких словесных конструкций, что я заглядывала из-за его локтя в мелкий типографский шрифт и читала вперёд, чтобы отыскать самую суть. Суть одного декрета сводилась к тому, что власти более не намерены давать церкви денег, а церковное имущество будет национализировано, то бишь передано во владение народа. Непонятно было, придётся ли священникам платить за аренду церквей, или же службы будут проводиться в катакомбах, как у первых христиан в Риме. Матушка сказала, что по канализации лазают только нищие и иногда задыхаются там насмерть, а ещё там порой взрывы бывают. Так ежели дерьмо взрывается, почему ещё не делают дерьмовых бомб?
Суть другого декрета состояла в том, что объявлена всеобщая мобилизация и мужчины от 20 до 40 лет могут вступить в Национальную гвардию добровольно, а 19-20 лет - точка и многозначительное пустое место. О чём-то они не допечатали - неужто о том, что будут всех парней под ружьё ставить, даже тех, кто и так в городе полезным делом занят? Кто же тогда останется? И третий декрет был про поиск версальских шпионов и про то, что на одну казнь в Версале мы будем отвечать тремя казнями или что-то вроде. Но ведь никаких шпионов у нас отродясь не было и казнить было некого. Газету, оказавшуюся вдруг в моих руках, пытались даже купить, но я с ней не расставалась, пока мы с Лизетт не разобрали все декреты - а затем поспешили назад в читальный клуб. Газету я показала Винсену - ему стоило быть осторожным, чтобы в гвардию не призвали.
На диспут собралось не так уж много женщин - мы с Лизетт, матушка Бонье, журналистка Анжелика Пикар да актриса Мари ля Белль. Некоторое число парней было привлечено мармеладом и возможностью пошуметь. Марианна Левен открыла собрание чтением газетного фельетона. Неизвестный автор указывал на то, что пока женщины трудятся на фабриках, воспитывают детей или блистают на сцене, их мужья пропивают деньги в кабаках, прогуливаются по бульварам или играют в карты. При этом платят на фабриках за одну и ту же работу мужчинам и женщинам не равно, а ребёнка, если работаешь, оставить негде - об этом матушка как никто хорошо знала. Курьер Жак стал невпопад кричать, что приют надобно распустить, потому что после приюта девицы идут на улицы, и сплетню заодно принёс, что к хозяйке кабака вернулся с фронта её покойный муж, а ей якобы пишет некий граф из Версаля, и оттого она мужа признавать не хочет. Но это уже враки - никогда почтальон Жак письма из Версаля носить бы не стал.
Так весь диспут едва не скатился к графьям и прочей пошлости, поскольку Жаку Бубле, с его фантазией, впору было романы писать, но гражданка Пикар всё же опросила всех женщин поочерёдно и записала программу, чтобы представить её Совету. Во-первых, чтобы оплата труда была равной и условия были надлежащими: предоставлять женщинам общежитие и открыть ясли для детей. Во-вторых, чтобы женщинам образование было доступно, потому как сошлись на том, что свобода - это не каждой на диване возлежать и принимать восхищения поклонников, а каждой иметь возможность выбрать занятие сообразно своему таланту и склонностям. В-третьих, чтобы у женщин были имущественные права и они могли сами своими средствами распоряжаться, а в случае развода не рисковали пойти по миру. И, наконец, чтобы было где искать защиты - создать нечто вроде совета трудящихся женщин, ведь мужчине пожаловаться бывает и стыдно, и он может насмеяться, а женщина женщину всегда поймёт. А то доводилось мне слышать, как швея на фабрике отказала своему начальнику, а он и выставил её на улицу без всякого пособия.
- Вы хотите сказать, - изумилась гражданка Пикар, - что на фабриках процветает проституция?
- Не проституция и не процветает, а происходят отдельные случаи злоупотребления начальствующим положением.
Все участницы так вдохновились, что не только гражданка Пикар, но и сама гражданка Левен захотела писать в газету статью по итогам диспута, и даже Лизетт купила у матушки Бонье дешёвой бумаги, чтобы написать письмо в Совет. Но долго, долго ещё придётся работать, прежде чем воплотить в жизнь хотя бы часть нашей программы, коль скоро парни то утверждали, что их участие в деторождении не менее важно, то, чуть им предложишь самим нянчиться с детьми, сразу прятались за юбку и говорили, будто забота о детях должна для женщины быть удовольствием, а не работой. Вот кого поучить бы держать ружьё, так это грубиянов и голодранцев вроде Бубле и разносчика Антуана, где всяк молодец против овец и умеют только напраслину возводить на честных людей. Диспут прерывался - Лизетт вызывали в Совет на опознание воскресшего мужа кабатчицы, люди расходились, - и продолжался вновь, и я выпила не одну чашку травяного чая, прежде чем последние гости ушли в кабак по соседству.
Винсен на диспут не явился - он закончил очертания городских крыш и рисовал на башне гаргулью. Сперва он сделал её похожей на птицу, затем безжалостно стёр её и начал рисовать силуэт согнутых колен и сложенных крыльев, напоминающий демона, присевшего отдохнуть. Я заметила, как Винсен разговаривал с каким-то усатым типом, после чего вид у художника был, словно у пыльным мешком прибитого. Я присела рядом, спросила, не заболел ли он, не случилось ли чего, не пришли ли дурные вести, - а он шепнул, что мне с ним видеться нельзя. Всё потому, что он - версальского полицейского Бонжана, чьего старшего сына недавно убили статуей по голове, как в газете писали, - младший сын, Франсуа Бонжан. Вот только он ни с отцом, ни с братом давным-давно не водился и понятия не имел, куда документы брата после его гибели делись. И раз он честно усатому делегату сказал, что не знает ничего, - то ничего ему не грозит. Только о его фамилии, конечно, нам молчать следовало, чтобы и его кто-нибудь сгоряча статуей не стукнул.
Цветы у сестрёнки Жаннет шли на ура, а квартал гудел от новостей. В здании церкви сперва учредили лазарет, а затем туда переехал Совет и заседал там, а для госпиталя выделили отдельное помещение. В кабаке "Матагот", где хозяйка бесплатно давала мне краюшку хлеба, слепой старик Жак-Малыш, живший подаянием в Часовой башне, взялся рассказывать очередную свою историю из наполеоновских походов. Он к Революции относился своеобразно и утверждал, что власть Наполеона тоже происходила от народа, как и власть Коммуны, потому что Маленький Капрал рядом с солдатами ел и спал, а монархи такого никогда не делали. А история была о том, как он с верной лошадью Фиалкой - так звали каждую его новую лошадь во всех рассказах - спасся от немецких партизан и подобрал раненого гвардейца, вёзшего важные бумаги. Тут, на самом интересном месте, когда гвардеец поручал нашему герою передать бумаги некоему графу, минуя злокозненную графиню, матушка позвала меня ей помочь, и я оставила старика с другими слушателями.
Матушка сказала мне брать белые повязки и пришивать к ним куски красной ленты крест-накрест, потому как от Люсьена, недавно вернувшегося с войны студента-иезуита, она узнала, что тех, кто носит на рукаве красный крест, пруссаки не трогают. Люсьен по возвращении носил чёрный балахон с капюшоном, заикался - видать, после контузии, - так что его слова я бы делила на два, но ленту отрезала. Эта лента была, конечно, не красной, а малиновой, атласной лентой для дамских шляпок и бантов, и пришивала я её белыми нитками криво, - но матушка надеялась, что красные кресты помогут вывести из города детей, хоть и не знала, что они означают. Крест не всегда означал церковь - я вспомнила, что у одного парижского епископа, не нынешнего, а в давние времена, был прибор в виде креста для наблюдения за звёздным небом. Правда, у того креста было три перекладины, и он с их помощью измерял расстояние между звёздами и на карте их рисовал. А что если красный крест - знак каких-то немецких заговорщиков? Вон, в рассказе отца Жака партизаны немецкие друг друга узнавали по букве Т, руками сложенной.
Матушка согласилась, что нужно сперва узнать, что это за крест такой, и обратилась к отцу Рене. Тот разъяснил, что организация Красного креста, основанная около десяти лет назад, - внеконфессиональна, то есть не имеет отношения к той или иной церкви, и что на детей этот знак надевать нельзя, поскольку носят его только врачи, добровольно помогающие раненым солдатам. Он посоветовал отдать сшитые нами повязки в лазарет, чтобы наши врачи могли вытаскивать раненых с поля боя. Я могла бы тоже подвизаться в лазарете, где уже работали и Люсьен, и Анжелика Пикар, и даже Лизетт помогала, - но если я так криво пришивала ленты, то как же я раны буду зашивать? Зато, когда заговорили о создании городской полиции, чтобы дезертиров и шпионов ловить, я вызвалась добровольцем.
Диана Пикар, организатор Комитета бдительности, дала мне ружьё и показала, как стрелять. Я знала, что в живых людей стрелять не сумею, страшно это, - разве что в воздух, чтобы напугать, потому как безоружную женщину ни один шпион слушаться не станет, а попросту столкнёт в канаву, - или по ногам, ежели злоумышленник убегать будет. Пал один из фортов, и мужа хозяйки кабака, который как раз из того форта вернулся, подозревали в том, что он коменданта предал, а сам сбежал. Как по мне, так кабы он был предатель, то бежал бы не к нам, а в Версаль, если только у него в кабаке не было чего ценного припрятано, - но всё равно следовало его задержать и допросить. Диана Пикар заняла пост поближе к баррикаде, а я выбрала тот, что на подступах к читальному клубу, кабаку да нашему дому, - тем рубежам, где было больше всего мне дорогого; а Лизетт увязалась со мной помощницей. Сама она не стала оружия в руки брать - дескать, плохая примета. Но одно дело - кровь проливать: тогда и вправду по ночам сниться будет, а другое дело - для порядку.
Но совсем неясно было, как пресловутых шпионов выявлять. Нам сказали - останавливать подозрительных, документы спрашивать и пароль, но у нас в квартале все были свои, чужие не ходили. Впрочем, я же не для того взяла ружьё, чтобы какого-нибудь шпиона непременно поймать и казнить. Уж лучше ошибиться и виноватого отпустить, чем невиновного расстрелять. Я для того училась ружьём владеть, чтобы, если версальцы прорвутся, собрать всех детей в самом крепком подвале и защищать их. В городе всё меньше оставалось тех, кого в Нацгвардию не забрали, и я уже всерьёз боялась за Винсена - куда его такого на фронт? Я всем говорила, что он, как и я, может плакаты рисовать, чтобы неграмотным гражданам разъяснять идеи Коммуны, а сам Винсен, увлечённый новой картиной, забывал о сне и еде и не замечал ничего и никого вокруг. Он взялся за краски, и сперва Париж на его стене окрасился в зелёно-синий - именно такого цвета сумерки перед рассветом; затем в оранжево-жёлтом небе поплыла рассветным солнцем алая ладья. Все недоумевали, почему корабль - и в небе, но какой же Париж без ладьи, какой же Париж - без солнца?
Когда Лизетт отлучилась, я подошла на картину посмотреть, так как она была прямо напротив моего поста. Закончив основную работу, Винсен выглядел очень утомлённым. Я напомнила ему, что стоило бы пообедать, тем паче что у меня было немного денег, но он отказывался. А потом вдруг посмотрел на меня внимательно и сказал, что я очень красивая и он бы меня нарисовал. Я чуть было не ответила, что он тоже красивый и мне его тоже рисовать хочется, но это вышло бы как-то неприлично. Хотя быть такого не могло, чтобы Винсен вдруг влюбился, - для него искусство было важней всего. Мне потому и было с ним так легко рисовать вместе, что он не смотрел на меня, как обычно смотрят парни на молодых девчонок. Тут же ему пришла идея нарисовать внизу, на фоне предрассветной синевы, растушёванной туманом с реки, всех-всех жителей нашего квартала - и я согласилась, чтобы он начал с меня. Ведь какой же Париж - без парижан? Для этой затеи ему пришлось оторваться от своей стены и пойти туда, где собирались люди, делать наброски лиц, - а собирались люди у баррикады, где жена фортепианного мастера Мартена пела под гитару.
Также Винсен попросил меня пообещать ничего не делать, если его арестуют из-за отца. Экие ужасы он себе выдумал, будто у нас всё ещё было монархическое самодурство, а не власть народа! В Коммуне дети за грехи родителей не расплачивались. Мало ли у кого был в Версале отец, или брат, или муж? За шпионов на этом участке отвечала я, а я Винсена арестовывать не собиралась - разве что за преступное пренебрежение отдыхом и пищей. И если бы кто-то другой мне сказал, что Винсен - шпион, я, во-первых, посмеялась бы, поскольку он на шпиона был похож в самую последнюю очередь, а во-вторых, всем бы рассказала, сколько вдохновения ему приносили революционные собрания. А теперь, пока он ушёл к баррикаде, я осталась устраивать благотворительную выставку наших картин в читальном клубе по просьбе гражданки Левен. Может, что-нибудь продать бы получилось - ведь Винсен давно ей за комнату не платил.
Самого Винсена, похоже, эта сторона вопроса вовсе не волновала - он доверил мне выбрать из его картин. Я выбрала поровну - свой революционный натюрморт с алой скатертью и лебедя в старом парке, его грача во ржи и пейзаж с полем маков в Бретани, который очень любила, а также наши кувшинки, которые мы рисовали в одном месте, но в разное время. Когда я повесила все картины, прикрепила таблички под ними и пришла к баррикаде, там уже не пели, а готовились к выступлению на возвращение занятого врагом форта. Винсен стоял со своим альбомом, хозяйка кабака гражданка Рамо пришла с кувшином и наливала всем красного вина для поднятия боевого духа, а её юная служанка Луиза, от которой обычно лишнего слова было не услышать, попросила меня научить её стрелять, сказав, что её направили именно ко мне. Мы отошли в сторону, и я показала ей, как стрелять из ружья по старому колодцу. Вот бы ей больше никогда не пришлось стрелять!..
Дед Жак тоже был у баррикады и рассказывал ещё одну историю - о том, как Наполеон проверил его и ещё нескольких офицеров на верность, подсмотрев, что они ответят некоему генералу на предложение его выдать, и как им было доверено получить ценные бумаги из кареты очередной графини. В этом рассказе снова фигурировала лошадь Фиалка, благодаря которой рассказчик догнал и подстрелил похитившего бумаги предателя. Когда-нибудь я непременно запишу все рассказы старика Жака, хотя ни один из них мне так и не довелось дослушать до конца. Вот и теперь нас прервал грохот выстрелов со стороны ближнего фронта. Едва они стихли, все мы бросились через баррикаду вытаскивать раненых. Их было множество - знакомые лица, вчерашние мирные соседи, сегодня взявшие, быть может впервые, в руки оружие и защищавшие наш город. Кто-то помог мне дотащить одного из раненых до лазарета, располагавшегося совсем недалеко от баррикады. Врачи сбились с ног, Лизетт переживала за своего тяжело раненного сутенёра Шарбона. Поговаривали, будто потери велики из-за того, что приказы на позиции доходят не то не вовремя, не то не полностью. Кто-то уже спешил обвинить военного делегата Штайнадлера в измене...
Неожиданным подспорьем стало для меня жалование полицейского в размере пяти франков. По такому случаю можно было и гульнуть - кто же копит деньги, когда война на пороге? Эветт Рамо немало удивилась, когда помимо привычной краюхи хлеба я спросила у неё, сколько стоит бутерброд с сыром. Бутерброд я отдала Винсену, который рисовал вывеску для читального клуба и наверняка давным-давно не ел, а на десерт купила нам два круассана с шоколадом. Вывеска получалась красивой, со стопкой книг на фоне полукруглого витражного окошка, на котором расходились солнечные лучи. Марианна Левен читала вслух нам с Винсеном и хозяйке швейной мастерской Луизе Морель свежий выпуск "Фонаря". С новым номером газеты количество членов Совета на фото на первой полосе уменьшилось вдвое. Тревожные в этой газете были вести - что ввиду отчаянного военного положения Совет будет брать в заложники представителей духовенства. Разве это сможет сдержать атаки Версаля? Это было больше похоже на мелочную мстительность. А если они никого не расстреляют, это будет блеф. И ведь этот вопрос даже не обсуждался всем народом. История уже знает примеры превращения народного правления в диктатуру. Как их остановить? Переизбрать Совет? Но мы в осаде, а коней на переправе не меняют...
Жак Бубле говорил, что, может, и лучше будет сдаться версальцам. Его никто не осуждал - устать от войны и неопределённости не зазорно, - но никто и не поддерживал. Нашим лекарством от страха был смех: мы придумали слово "пруссальцы" - было в нём что-то сальное. Версаль пруссакам уже сдался, и если сдастся Париж, то версальцы посадят в Париже прусского канцлера, а все свободы, за которые мы сражались, и общество, которое мы построили, - всё пойдёт прахом, все жертвы окажутся напрасны. И даже если версальцы предложат мирную жизнь, они дадут её не бесплатно. Взамен они попросят выдать членов Совета, делегатов, офицеров Национальной гвардии. Они не дураки - они знают, что все эти люди были нашими соседями, ходили по одним с нами улицам, ели за одним столом в кабаке. Что мы можем не знать, куда они скроются, но знаем их в лицо и по именам. И если какой-нибудь Жак выдаст их имена ради спокойной жизни - сможет ли он на самом деле спокойно спать?
Вскоре я столкнулась с отцом Рене. Он сидел прямо напротив расписанной Винсеном стены - бесприютный, задумчивый, но никогда не жалующийся и не падающий духом.
- Мари, ты боишься?
- Боюсь, - призналась я и тут же задумалась, чего именно. - Но не за себя.
- Вот и я так же.
Отец Рене сказал, что рано или поздно версальцы войдут в Париж, а детям на войне не место. Что мою сестру нужно вывести из города - и если матушка Бонье из города не уйдёт, и я тоже не уйду, то Жаннет может дождаться нас в приюте в Лионе. Матушка как раз проходила мимо, и мы повторили ей эту идею. Как я и ожидала, она согласилась. Но именно в этот момент прямо перед нами прогремел взрыв. Залетевший в город снаряд попал в кабак, разрушения коснулись и соседнего читального клуба. В кабаке были Жаннет, Винсен, Лизетт... я даже испугаться не успела - только замерло что-то внутри, как остановившийся маятник. Если бы их троих разом не стало, так нелепо и мгновенно, мне, наверное, незачем было бы дальше жить. Мы ворвались внутрь, в топкий горький дым с хлопьями пепла, матушка подхватила Жаннет на руки и побежала к госпиталю, Винсен был цел и помог мне нести окровавленную Лизетт. Когда мы дошли, врачи уже перевязывали Жаннет, а нам с отцом Рене оставалось только держать за руки плачущую матушку Бонье.
Я старалась не заплакать от бессильной ярости на людей, причиняющих столько боли детям и женщинам, и от облегчения одновременно. Хотелось обнять Винсена, и чтобы он сказал, что всё будет хорошо, - ему бы я поверила. Приносили и приводили новых пострадавших. Плакала Марианна Левен. Едва пришедшая в себя Луиза Морель просила посмотреть, уцелело ли в читальном клубе "Пособие по вооружённым восстаниям", которое они не успели дочитать. Жаннет и Лизетт устроили на соседних койках, и матушка оставила меня посидеть с сестрой - а ей самой о многом нужно было договориться. Теперь, когда жизням людей больше ничто не угрожало, я постоянно думала, не погибла ли выставка - пока Винсен не сказал, что вытащил все картины из загоревшегося дома. Я всегда знала, что на самом деле он очень смелый - и тихо гордилась им.
Лизетт, которую навещал брат Бернара, Шарль Фурнье, и Жаннет постепенно приходили в себя. Я сидела рядом, и Жаннет держала меня за руку, пока матушка меня не сменила. Я поблагодарила Люсьена, который зашивал раны сестры, а Анжелика Пикар сделала повторную перевязку. Она помогала пациентам с той же заботой и вниманием, с какими выслушивала их проблемы и надежды, когда работала в газете. Но надежда начала таять, когда Анжелика Пикар ворвалась в госпиталь и сообщила, что версальские мерзавцы прикрываются нашими детьми. Они отказались выпустить из города детей и стариков, но заявили, что не воюют с детьми и не тронут их, если мы сдадим Париж. Это означало, что всех прочих, кроме детей, они не пощадят. Но сейчас в городе было много детей и стариков, которых необходимо было уберечь от бомбардировок. А какое убежище было надёжней древних стен подвала храма? Матушка дала об этом объявление в газету, а мне и остальной полиции следовало заняться эвакуацией в случае опасности.
Матушка повязала на Жаннет свой передник, в котором зашила все свои небольшие ценности - золотые серьги и кое-какой накопленный заработок. Когда она сказала, что если с ней что-нибудь случится, нам с Жаннет этого хватит на первое время, - я хотела возразить, что ничего не случится, но вместо этого только кивнула. С каждым из нас в любой момент могло случиться что угодно. Потом, сидя с Жаннет в лазарете, она сказала, что выход из города может знать сутенёр Шарбон - и можно попытаться с ним договориться, чтобы он вывел Жаннет мимо версальской блокады. Даже не подумав о том, насколько призрачен этот шанс, я побежала искать гвардейца Шарбона и нашла его возле баррикады, где что-то бурно обсуждалось в присутствии членов Совета. Я отозвала Шарбона за угол на разговор. Спросила, сможет ли он вывести мою сестру. Он с лёгкостью взял меня за плечо и прижал к стене спиной - прямо там, конечно, он ничего бы мне не сделал, но я только тогда сообразила, что с ним придётся расплачиваться. А денег у меня почти не было. Но Шарбон спросил только, кто распускает о нём такие слухи - может, подумал, что я проверяю, не в сговоре ли он с версальцами. И ответил, что путь из Парижа один - под обстрелом, а этим путём он и сам не пойдёт, и другим не посоветует. Он сказал, что если бы знал потайной ход из города, то первым же и удрал - и этому я верила. Он, конечно, наживался в Париже - но такой человек сможет нажиться и в более безопасном месте.
- И поменьше слушай враки церковников, они и не такого наплетут, - напутствовал меня Шарбон.
- Это не враки. Это надежда.
- А надежды быть не должно. Когда нет надежды, лучше сражаешься.
Я не стала говорить ему о том, что для детей надежда должна быть всегда - иначе не за что будет сражаться. Должно быть, он решил, что я сама хотела сбежать из Парижа - что ж, пусть думает что хочет. Я поспешила донести его отказ до матушки Бонье, но она не отступилась и пошла поговорить с ним сама.
В лазарете моя помощь не требовалась, но когда был напечатан новый выпуск "Фонаря", разносить его было некому, потому что Жаннет, пару недель занимавшаяся этим вместо призванного в гвардию Антуана, ещё не вставала с постели. Пришлось мне подменить сестру и получить в редакции стопку свежих газет. Но тем, кто толпился у баррикады, газета была не нужна - они откуда-то уже добыли один номер и читали его сообща. Мари ля Белль оплатила два номера и сказала один отнести в лазарет, но и там газету уже читали. Кто-то вызвался проводить меня к дому, где заседал Совет, - но Совет переезжал так часто, что найти его не удавалось. В опустевшем храме, в котором Совет располагался прежде, меня встретил только арестованный епископ и молча перекрестил меня, пока я не затворила за собой дверь. У меня не было таланта сестры продавать газеты - удалось реализовать всего пять штук. Когда я принесла выручку в редакцию, мне дали два франка. Конечно, я работала не ради заработка, но от денег отказываться не стала.
У меня не оставалось больше дел, и я решила взглянуть, что осталось от читального клуба. Выбитые стёкла, засыпанные крупной каменной пылью лавки, повсюду следы жирных чёрных пальцев пожара, словно кто-то измял и изрезал картон с уютным рисунком и измазал его сажей. Наши с Винсеном вещи почти не пострадали, но были свалены в кучу в углу, и жильём там уже не пахло. На месте кабака "Матагот" громоздились руины, обтянутые лентой, чтобы дети и нищие не влезали под перебитые балки. Возвращаясь, я столкнулась с Люсьеном, который замер перед стеной с рисунком Винсена, как перед иконой. Похоже, Люсьен специально пришёл на него посмотреть, как я приходила проведать спасённые картины. Нарисованный Париж не затронуло взрывом. Ладья плыла над крышами, освещая их золотым ветром в своих парусах.
- Красиво, правда?
- С...с-светло.
- Да. После каждой ночи всегда приходит рассвет.
- И т...т-тихо.
Я тоже смотрела на рисунок, как в окно, и чувствовала, что Париж остался только там, на этой стене. Только там остались свет и тишина, там не было слышно взрывов и криков, не видно было пожаров и крови на мостовой. Но шагнуть в этот Париж было нельзя. Можно было сражаться, чтобы солнце снова взошло. Оно непременно взойдёт - даже если мы этого уже не увидим.
- В детстве я верила, что гаргульи летают по ночам.
Люсьен обернулся ко мне с видом волшебника, которому сказали, что его волшебство - просто фокусы:
- А они л...л-летают!
Раз он так говорил - значит, он точно видел. А раз он видел - значит, тот Париж, нарисованный, на самом деле существовал. Я тихо ушла, отступая спиной шаг за шагом, чтобы не потревожить человека, который вслушивался в тихий плеск просыпающегося в объятиях кобальтовой Сены города.
Некоторое время спустя на той же улице я встретила Винсена. Он сбивчиво просил меня в случае прорыва не ходить в бой, а остаться при убежище с детьми, обещал меня защитить.
- А у кого из нас двоих ружьё? Это я тебя защищать буду...
И он меня поцеловал. А я - его, обняв и не отпуская. Его поцелуи оказались такими нежными, почти невинными, словно он целовался в первый раз в жизни. Мы оба понимали, что для нас может не наступить никакого завтра, а значит - жить, дышать, целовать надо было сегодня. Потом он попросил научить его стрелять. Достать ему ружьё мне было негде, да и незачем, но показать ему, как стрелять, было полезно - на всякий случай. Я подвела его к руинам, где мы точно не могли никого зацепить - и где нас никто не мог потревожить. Винсену не с первого раза поддался тугой затвор, а отдачей больно ударило в плечо, так что я забеспокоилась, не был ли он ранен после взрыва, - но он всё-таки выстрелил. И я снова его целовала - пока шум, поднявшийся в городе, не заставил меня побежать к площади. Я опередила Винсена, так что едва ли кто-то заподозрил, что мы были вместе. На западе версальцы вошли в город, матушка уже собирала детей в убежище и искала меня. Она попросила меня привести старого Жака - только не силой.
Кажется, ей не слишком верилось, что старик согласится покинуть свою Часовую башню, но когда я постучалась к нему, он вышел без лишних споров. Он держался обеими руками за мою ладонь, и я осторожно провела слепого сквозь гудящую толпу, готовящуюся идти на западную баррикаду на подмогу. Разместив дедушку Жака в храмовом подвальном зале и убедившись, что он с удобством занял старое, быть может - епископское кресло, я устремилась обратно на улицы. Я ещё колебалась, идти ли на баррикаду, ведь там придётся стрелять по людям, да и Винсен меня отговаривал, пытался выпросить ружьё, - но когда я лицом к лицу столкнулась с Бруно Штайнадлером, который собирал добровольцев и был готов взять меня, невзирая на пол и возраст, был готов сражаться рядом со мной, я не могла сказать ему "нет". Как не могла сказать "нет", когда раньше Диана Пикар протянула мне ружьё. Если у тебя есть возможность защитить своих родных и ближних - ты не можешь от этой возможности отказаться, передать её другому, остаться и смотреть со стороны. И тем более я не могла передать своё ружьё Винсену. Он должен был жить и рисовать Париж.
И это было так абсурдно: пока весь квартал, мужчины и женщины, собирались в бой, Совет Коммуны продолжал заседать в безопасном месте. Сначала матушка Бонье забрала Жанетт с открытого заседания, а по окончании эвакуации я вошла туда в аккурат в тот момент, когда докладчик драматически обвинял в измене того усатого делегата, которого я видела с Винсеном - и доложила, что дети и старики собраны в церкви. Неужели даже теперь, когда враг стоял на пороге, они продолжали искать виноватых, словно это могло что-то изменить? Неужели они будут расстреливать этого немолодого безоружного человека, пока по их гражданам будут стрелять версальцы? Покинув зал заседания, я догнала тех, кто шёл на запад. Настроение в толпе было приподнятым, словно мы шли не на смерть, а на праздник. Мари ля Белль запела песню, и мы её подхватили - и я, и Винсен, который шёл рядом со мной. Друг мой, будь как вольный ветер, Верю - день наш будет светел... Так пели, не чувствуя страха, и ждали команды.
А вместо команды из-за баррикады выкатилась старушка в растрепавшейся шали, причитающая, что версальцы - звери, режут всех без разбора, убили её мужа. Её обступили, расспрашивали, утешали, пытались увести. Её слова никого не напугали, а распалили только больше. Один за другим мы стали двигаться навстречу врагам. Винсен хотел отнять у меня ружьё, но я держала крепко, и, к счастью, у него не хватило сил. Мне было отчаянно стыдно перед ним за то, что я бросала его одного, и было так страшно, что без меня он пропадёт, - но я сказала ему, чтобы он, как безоружный, увёл в убежище эту старушку, чтобы он остался помогать здесь, в городе. Прости - я хочу тобой гордиться, но оплакивать тебя не хочу. Я ушла, боясь оглядываться, мы наспех соорудили баррикаду, и вскоре завязалась перестрелка. Рядом со мной были не солдаты - стрелял редактор "Фонаря" Леон Вербье, стрелял фотограф Эжен Ланнуа, которому я позировала когда-то...
И тут на нас стали надвигаться пушки. И что тут сделаешь? В атаку на пушки подниматься - слишком глупо, но и отступать - некуда: за спиной был наш Париж, наши любимые. Только тогда я позволила себе оглянуться - я чувствовала, что Винсен был рядом, и боялась, только бы не полез под пушки. Огюст, студент, из редакции перебравшийся работать в госпиталь, сорвал с рукава белую повязку с красным крестом и протянул её мне: "Красный крест" версальцы и пруссаки не тронут. Это было наивной надеждой - пушки не видят знаков, и никакой крест не отведёт ядро, - но я взяла повязку и сжала её в кулаке. Огюст что-то ещё твердил мне, не в силах перекричать стрельбу, но я уже не могла ни слышать его, ни разжать кулак. В последние мгновения до залпа я не успела бы бросить ружьё и повязать повязку, и не имела права её носить, - но сохранить её я могла, как последний талисман, бессловесную молитву о том, чтобы этот человек выжил.
...Взрыв грохнул рядом, бросив меня на мостовую. Рядом упала Луиза Морель, и я успела увидеть её остановившийся мёртвый взгляд, а затем в глазах потемнело, и я утонула в темноте и тишине. Кто-то забрал ружьё из моих сжавшихся пальцев. Я не помнила, как Винсен нёс меня в убежище на руках, как меня устроили на полу. Очнулась от боли, когда кто-то меня держал, а кто-то сшивал края раны на правой ноге. Я вцеплялась в складки колючего пледа, чтобы не дёргаться, и не было сил на то, чтобы сдержать стоны и слёзы. Потом к лицу поднесли нечто пахнущее эфиром, и меня вновь закружила чёрная воронка забытья без сновидений. Когда ноющая боль вернулась, я лежала головой на чём-то жёстком, всё тело казалось разбитым, как у оброненной под копыта извозчиков куклы, но кто-то был рядом. Кто-то всё время говорил со мной, говорил странное, то, чего вовсе не могло быть: что мы будем путешествовать, что мы поженимся, если я захочу... Слёзы текли сами собой, мне нечем было их стереть и негде спрятать. Я боялась проснуться и узнать, что этот голос мне только снился, что я не смогла никого защитить и больше никогда не увижу ни матушки, ни Жанетт, ни Винсена, что от меня почти ничего не осталось и я не смогу рисовать...
Тёплая рука вытирала мои слёзы, я постаралась улыбнуться, чтобы показать, что со мной всё хорошо, и разлепила тяжёлые веки. В глаза ударил непривычно яркий свет горелки, но, проморгавшись, я увидела его - живого, настоящего Винсена, заглядывающего в моё лицо. Мне хотелось сказать ему, как сильно я его люблю, но смогла только выговорить его имя. Осторожно попытавшись пошевелить руками, я поняла, что они в порядке, просто придавлены пледом. Я выпростала левую руку и увидела, что в ней до сих пор зажата белая повязка. Я прошептала: "Огюст" и разжала пальцы. Винсен забрал повязку, и я разглядела на ней знакомую малиновую ленту - ту самую, которую я сама пришивала крест-накрест. Когда Винсен помог мне приподняться, чтобы я могла глотнуть воды, я увидела, что не только он был в убежище: рядом была и матушка, и Лизетт, и Огюст сидел на другой импровизированной койке, раненый, но живой. Мне всё ещё не верилось, что это было не сном. Анжелика Пикар спросила, кто меня штопал, и я ответила, что Люсьен - мне казалось, именно его голос я слышала перед тем, как меня усыпили. Анжелика сказала, что это хорошо: у него рука лёгкая. Я и сама не сомневалась, что Люсьен - волшебник, что именно поэтому со мной произошло это чудо.
Анжелика сменила повязки на моём животе и на ногах. И меня совсем не раздражало, что она разговаривала со мной как с маленькой девочкой - так же, как когда-то говорила с Жанетт. А где же Жанетт?.. В убежище тихо без детских голосов - всех стариков и детей вывели из города при содействии американского посланника. Матушка Бонье зашила в рукав платья Жанетт письмо для тех, кто сможет на время её приютить. Парижа не было слышно из-под толстых церковных сводов, не было слышно стрельбы, но, казалось, сама земля под нами вздрагивала от того, что версальцы приближались - пядь за пядью. Распахнувшиеся двери впустили весенний воздух и призыв идти на последнюю баррикаду. Винсен, обнимавший меня, проговорил, что он, наверное, трус, но на баррикаду не пойдёт. Я крепче сжала его руку и ответила, что никуда его не отпущу. Мари ля Белль ворвалась, склонила голову перед епископом с просьбой благословить - и бросила нам револьвер.
Мы остались вчетвером. Епископ Лотар настаивал, что мы должны выкинуть всё оружие, которому в доме Божьем не место, и обещал, что сумеет нас защитить. Винсен послушно отдал револьвер, но матушка Бонье продолжала сжимать неизвестно откуда у неё взявшийся револьвер в руке. А если бы не я, она бы тоже могла уйти с Жанетт... Так мы и встретили рассвет - красный кадмий солнца, крови и флагов. И я снова не могла сдержать слёз - оттого, что с каждым залпом всё больше имён и лиц оставались жить только на рисунках и старых газетных страницах. Я и сейчас слышу их голоса, когда всматриваюсь в выцветшую стену на окраине Латинского квартала, на которой маленьким алым маяком светит ладья - на всех парусах держащая курс на небо.
Постигровое и благодарности
После пушек я сначала кидал монетку - выжил-не выжил, - а потом кидал кубик на степень ранения и выкинул честную пятёрку. На последнее убежище кидать не стал. Хочется, чтобы выжили они все, и матушка Бонье отыскала маленькую Жанетт - не могут же версальцы убить ребёнка! - а хромая художница Мари вышла замуж за своего смешного и храброго Винсена.
Спасибо мастерам и игрокам за оживший мир, полный самых разных голосов и прекрасных судеб, и типажей, вырастающих в архетипы. Я впервые со времён "Города старых кораблей" поймал ощущение города - его души вне времени и пространства, его многоликого портрета, его истории, складывающейся стежок за стежком руками каждого из его жителей. Это была самая правдоподобная легенда и самая легендарная правда - спасибо за Последнюю баррикаду, которая никогда не падёт. Отчаянно теперь хочу поиграть в 68-й. Или хотя бы пересмотреть "Постоянных любовников".
Спасибо Марте и Веле за семью, спасибо Птахе, Мане, Аннетте, Йаххи за близких, спасибо Арти, Тиндэ, Райне, Азрафэль, Ур и ТМП за прекрасных активных гражданок, спасибо Ласу и Эри за пронзительную ноту врачей-пацифистов, перемолотых войной, и всем, с кем доводилось пересекаться - Мэсс, Вере, Мори, Фаволе и остальным - не перечислишь... Очень много любви.
А песню упру у Птахи - потому что лучше сказать невозможно:


Эта игра, конечно, мощно открыла форточку в сторону Эжена - потому что это его придуманный Город. Париж живёт, пока его рисуют. Кхм.Эх, мальчик, зачем ты это с собой сделал - ради чего, ради кого?
После игры пошли провожать питерских. Прогулялись пешком до Курской - ноги после балеток сказали мне "йа русалко". Муму за вокзалом оказалась закрыта, и мы пошли в Киллфиш. После досмотра с изъятием резиновых ножей заняли столик. В меню больше не было "Ван Гога", и я решил, что я не пират, как в прошлый раз, а хорошая девочка, и буду не "Секс с капитаном", а "Анютины глазки". Синие "Глазки" были очень лёгкими, а картошка - очень солёной, так что коктейль кончился быстро. Справа Птаха рассказывала питерцам про питерские же игры, слева Дуглас и Мэсс агитировали за свои будущие проекты. Расходились поочерёдно, но поскольку мне обидно было уходить из Киллфиша кристально трезвым, я взял ещё красного винишка. Всем мур за вечер!

@темы: friendship is magic, moments of dream, кина не будет, електричество кончилось, радио Marcus FM, соседи по разуму, le goeland, ролевиков приносят не аисты, это крыса и ей не стыдно

Да, не очень эта ушлая рожа сочетается с эпитетом "великий"

24.02.2017 в 21:43

Пишет  Диасси:

15 минут, без ластика. Марку привет)
URL записи

@темы: соседи по разуму, видишь, старки встали на лыжи?, рисуют моих персонажей и коммишны

Вчера я сходил к родителям на блины, а вечером поймал Моранн. Так получается, что раз в год - первый раз был перед Грозами - я выигрываю в её лотерее что-нибудь удивительное. В этот раз я сделал репост не из жадности, а чтобы привлечь побольше народу, но фортуна была неумолима, и вжух - я счастливый обладатель прекрасной и воздушной витражной подвески Фото из группы мастерской, где ещё много волшебных штук: хвастаюсь!

А ещё в декабре я выиграл лего-фигурку в лотерее группы Типичный ЗВшник. Спустя месяц они извинились за задержку и спросили, какую именно я хочу. Сегодня я снова потыкал их лапой, они "удивились" и сослались на "проделки почты" (при том, что трекер не давали). Я, конечно, завтра спрошу на почте, не приходило ли мне чего, но - будьте осторожны, покупая что-то в магазине этой группы. Вдруг покупка тоже... продевается.

СнилосьВ кои-то веки во сне на меня свалились не свинки, а котики. Худющий цветной экзот, которого я впустил в дом с улицы и не дал зайти следом всклокоченному рыжему дворовому коту, явно агрессивно настроенному; сфинкс, который вроде как уже был дома; и упитанная кошь породы "серая полосатая обыкновенная". Ещё, кажется, был пёс - и игуана. Игуану я назвал Андромедой. Пёс был большой, так что все котики с игуаной удобно располагались на нём и вокруг него.

Сегодня утром мы приехали к Эри с тканью снимать мерки на барраярские мундиры. Между делом выпили вкусного чаю с вкусной травяной настоечкой, обсудили окружающее ролевое пространство, так что я, не доехав до Вескона, вроде как в курсе происходящего. Увёз от Эри китель, китайское платье (где бы китайщину играть, а не только смотреть?) и пару корсажей. Спасибомур!
Я успел бы заехать домой, но Птаха переубедила меня, и я сразу поехал на Электрозаводскую. Съел блин в Шоко и обнаружил, что до игры почти два часа, а у меня села батарейка ноута. Делать было нечего - пошёл гулять. Видел интригующее заведение "Полковник и Байрон". Это не только звучит как пейринг - это и выглядит как пейринг: издалека я был уверен, что розовая вывеска с изящным шрифтом и двумя рядом стоящими силуэтами принадлежит клубу знакомств. Подошёл поближе - разглядел, что оба силуэта мужские.
А поскольку есть у меня привычка задирать голову на любой непривычный птичий писк - наблюдал чёрного дятла (желну). Он сидел довольно низко на обрубленном тополе, далеко отбрасывая щепки, а я был без фотоаппарата(

Нирвана в огне, всё горит, я горюМарк, это четвёртая серия, унесите Марка. "Он не умеет в кровавые интриги, так что я сделаю всё за него". Любой канон, в котором есть такое, овладевает кусочком моего сердца.
Птаха тихо пошиппливает ГГ с генералом (но они же братья? Впрочем, все там правнуки одной прабабушки), я же пока любуюсь тем, как к ГГ наперебой сватаются двое старших принцев, ещё не зная, что он выбрал Золушку третьего. Вот это я понимаю - троллинг.
Пятая серия и День раздачи императорских пи@лей. "Папа, я пытался убить твоего наследника". Дерево ж ты хвойное. Можно понять спортивный интерес ГГ: протащить на трон того, кто сам так талантливо закапывается, - это челлендж.

Кроличье ветеринарноеВчерашняя операция Рини прошла тяжело. Помимо двух внешних опухолей обнаружилось множество внутренних. И хуже того - она была беременна! Крольчата умерли на достаточно раннем сроке, чтобы этого не было видно снаружи. Если бы не операция, с воспалённой маткой Риня прожила бы недолго. Я даже не задаюсь вопросом, как в условиях вивария умудрились встретиться два разнополых кролика. Главное, что Риня жива и восстанавливается.

А мы тут с Катей по-прежнему в минусе и нуждаемся в пожертвованиях на ушастых.

Об игре-про-бомбу расскажу завтра - много и восторженно. Не перекл.!

@темы: moments of life, friendship is magic, moments of dream, кина не будет, електричество кончилось, вот такой весёлый джир!, драконья сокровищница, кролик - это подходящая компания

В воскресенье, пока я отсыпался полдня после двух игр, Птаха успела съездить за тканью на барраярские мундиры, а вечером мы попытались посмотреть прямую трансляцию "Майора Грома" онлайн. Попытались - ключевое слово, потому как сайт регулярно висел: к нему зачем-то прикрутили чатик, и туда наползла вся публика вконтача, кому нечего было делать, даже если сама премьера их не волновала никак. Не лучшие впечатленияТе урывки, которые мы ухватили, куда бессмысленнее и беспощаднее любого комикса, в каком месте смеяться - я так и не понял, но заброшка красивая. Двадцать минут беготни под беспорядочную музыкальную нарезку с несколькими матерными репликами сложно воспринимать как фильм, зато у фандома появилось три новых персонажа. И теперь я не знаю, хочу ли я полноценной экранизации вышедших арок или боюсь, что их превратят в такой же балаган. С другой стороны, Бабблам ещё далеко до бюджетов Марвела и тот уровень картинки, который им нужен, они вряд ли потянут.
И официально заявляю, что Аркадий Цурюк меня сломал и мы с Птахой начали смотреть Nirvana in Fire (оно же - Список Архива Ланъя). С чем это едятРаньше я к китайской историчке ни разу не припадал, и восполнять культурный пробел оказалось вкусно: весь этот церемониал и кунг-фу, все эти люди с фантастическими конструкциями на головах, которые пьют чай из маленьких чашечек - дивный новый мир. Поначалу не понимаешь, кто кого куда откуда, но к середине второй серии уже запоминаешь и различаешь персонажей, благо после Махабхараты мой мозг не девствен в отношении востока. Актёры хороши; летающий мальчик, которому нужно напоминать ходить по земле, и всеобщая прабабушка, которая всё помнит - особенно. И ох@енные женщины, да. Фемслэш - #шипнуто.

В понедельник мы с Птахой и Мориэль встретились у нас в Тануки, обсудили завязку на Оккупацию. Курить вживую - бесценно.
Масленица, и в подъезде впервые пахнет не куревом, а тестом, а мы с Птахой вчера приехали к Волчонке на блины. У нас были сидр и варенье, у Волчонки была Мелатрикс, и мы вчетвером сидели на кухне при свечах, а когда сидр и блины закончились, переползали с чаем с кухни в комнату и обратно. И было это хорошо!Долго обсуждался барраярский блок на Отсчёт, к чему я отношения не имел и просто переждал, затем Мелатрикс похитила меня говорить за Параграф. Персонажа уже ощущаю, не боюсь ничего, кроме реакции соигроков, но, учитывая дружественную аудиторию, проблем быть не должно. Остаток вечера мы уютно и лампово трындели за ролевое и конопляктусы(тм) и подъедали вкусный шоколад, вечер незаметно продлился до пятого часа утра. Так что домой мы с Птахой уезжали на разговорчивом Батыре. Спасибо котикам!

Двоюродная сестрёнка прислала задачки из какой-то внутришкольной олимпиады. Мой гуманитарный мозг завис, не зная, какими инструментами оперировать, а Птаха решила. Пересказываю
1. Богач устраивает аукцион в пользу бедных. В каком случае больше получат бедные, а в каком - богач: если он пожертвует 10% от каждой покупки или от общей суммы?
2. Есть стакан бензина и стакан водного раствора, в котором 8% бензина. Оба стакана вылили в один таз. Какова концентрация бензина в тазу?

О снахВ последние дни я во снах скорее зритель, смотрю урывки каких-то упоротых фильмов. В понедельник мне сначала показали Петра Первого, который стоял на песчаном берегу какой-то верфи и бросился в море вытаскивать тонущего мужика. Я читал слэш, который начинался точно так же. Потом был кусочек экранизации оперы "Аленький цветочек" (да, такой оперы не существует), мне запомнился красивый заснеженный балкон замка.
Во вторник показали какую-то страну с высоты птичьего полёта - она выглядела совсем как карта - и огромного крылатого дракона, немного мультяшного, который сидел посередине и планомерно выжигал лес. Почувствовав, что на него смотрят, дракон обернулся через плечо и укоризненно заметил, что он мог бы жечь слева или справа, но там - населённые пункты, поэтому он жжёт в центре, где нет ничего, кроме деревьев. Видимо, у него была изжога и он не мог не жечь.
А в среду снились Черепашки-ниндзя и ещё какой-то персонаж, всё чёрно-белое и трагичное, но запомнилось мне хуже всего. Сегодня же во сне я на какой-то игре в тёмной квартире с высокими потолками пытался отмазать от какого-то трибунала персонажа Мори Джейн, но всё было как-то безысходно и жутенько.

О кроликахА я говорил, говорил ещё при вывозе из вивария, что этот кролик - девочка: совсем другие черты, нежели у самцов. Теперь при осмотре Рини ветеринаром это подтвердилось. К счастью, злокачественных клеток цитология не выявила, и завтра у неё плановая операция по удалению опухолей. Её последующее лечение и продолжающееся восстановление Геркулеса - всё ещё недешёвое для их передержки удовольствие, реквизиты есть в посте ниже или выдам в личку.


Птаха уронила на меня фразу, что сыграла бы Дантеса, и я тут же осознал, что этот персонаж также может быть на "Маскараде". Но нет. Сначала Онегин, потом остальная трава.
А на Парижскую Коммуну я неспешно ищу на одолжить длинный красный шарф. Желательно не вязаный. Не то чтобы остальной прикид у меня был, но об этом мы подумаем позже...

@темы: friendship is magic, moments of dream, кина не будет, електричество кончилось, майор гром и все-все-все, осьминоги выходят в открытый космос, кролик - это подходящая компания

Выспаться перед двумя играми было бы хорошей идеей, но заснул я довольно поздно, а встали мы с Птахой рано - она поехала краситься, а я начал отмывать кухню и собирать два прикида. На балахон мейстера пошёл летний костюм Старка. Спасибо Диасси - добывать цепи в зоомаге или хозяйственном не пришлось. До Покровки я шёл от Курской, антикафе Quatro нашлось без труда. Поначалу казалось, что оно рассчитано на в два раза меньшее количество народу, но когда мы расповсюдились, стало норм. Хотя подвальное помещение без окон, в котором кондиционер едва тащит, плохо сочетается с людьми в многослойных прикидах, и я посочувствовал тем, кто был к тому же в сапогах и париках. Немудрено, что все жидкости на столах так быстро заканчивались.
Я ожидал большего количества политики, но, насколько я мог судить по тому, что за пределами королевских покоев проводил время не только я, но и десница, - король не слишком нуждался в своих советниках и был занят преимущественно матримониальными вопросами. Как бы то ни было, мейстер Коннор, как и Ганзир на Вавилоне, был из того удобного сорта персонажей, которым до всего есть дело и для которых при этом собственные интересы превыше всего, так что он регулярно находил себе занятия - порой довольно... неожиданные.
Предыстория персонажа (light slash inside)
Коннор Сарсфилд, родом из Западных земель, был младшим сыном рыцаря, владеющего замком на Речном тракте, и в детстве тоже хотел стать рыцарем. Но в седле он держался не очень, в обращении с мечом также не преуспевал, зато был хорошим лучником, как многие Сарсфилды. При Эйгоне Недостойном его отец был несправедливо обвинён в сокрытии налогов и фактически ограблен. Из-за опустевшей казны замка и желания доискаться правды об устройстве государства и создании законов Коннор выбрал путь знаний и отправился в Старомест. Оказавшись усердным учеником, он выковал первое звено в первый же год и исписал не один том лекций. Поначалу он хотел вернуться в качестве мейстера в родные земли, но амбиции росли сообразно числу звеньев, и он понял, что это может стать пропуском в большой мир. Благодаря удачным связям в Цитадели при новом короле Дейроне он был призван в Красный замок, где ныне пребывает уже пять лет.
Коннор никогда не был аскетом и не отказывал себе в простых земных удовольствиях, считая, что они помогают поддерживать бодрость духа и ясность ума, и следил при этом за тем, чтобы оставаться в хорошей физической форме, хотя, конечно, и не мог тренироваться так же, как рыцари. Целибатником не был и подавно - и расширению взглядов провинциала способствовала также Цитадель. Там он познакомился с дорнийцем Майклом Манвуди - тот позже, нежели Коннор, поступил в обучение, но, будучи ровесниками, они проводили время в одной компании. Майкл был хорош собой и уже тогда вовсю этим пользовался - а Коннор уважал людей, умеющих извлекать выгоду из данных им природой качеств. Когда Майкл после очередной гулянки затащил его в укромный уголок и наглядно продемонстрировал свои таланты, Коннору понравилось.
Около десяти лет назад Манвуди покинул Цитадель. Нельзя сказать, что Коннор скучал - в Староместе не заскучаешь, если знать, к кому обращаться, а привязанности он считал помехой, - и всё же встретить Майкла при королевском дворе было радостно. Правда, на предложения возобновить практику взаимно приятного досуга Майкл отшучивался и звал по бабам, так что их уделом стали лишь ностальгические беседы за стаканчиком вина. А упрашивать Великий мейстер не стал бы - сено к лошади не ходит, ему было с кем удовлетворять телесные потребности. Но если говорить об утолении одиночества, то эти беседы он ценил, и Манвуди, сам того не зная, был, пожалуй, единственным человеком, за кого Коннор вступился бы, если бы того вдруг покинуло королевское расположение.
В остальном мейстер весом своего слова не злоупотреблял, и вообще слухи о его влиянии на короля были многократно преувеличены. Дейрон Добрый в его картине мира пользовался презумпцией правоты - когда тот кого-то привечал, Коннор не спорил, а только присматривался, чтобы это было для короля безопасно. Ему импонировало, что король не хочет войн, истощающих страну, но главной проблемой были борзеющие рыцари, которых нужно было чем-то занять, и в особенности - растущая в их среде популярность Великого бастарда Деймона Блэкфайра. К сожалению, король предпочитал не устранять такие проблемы, а разговаривать с ними по душам, и совет мейстера направить Деймона на какое-нибудь грязное задание вроде подавления мелкого бунта или добора налогов и затем наказать за усердное выполнение оного так и не был реализован. Немудрено, что за решение проблемы брались другие, кто во что горазд...
Отчёт отперсонажный Великого мейстера Коннора (ворнинг: слэш, низкорейтинг)
Продолжалось празднование двадцать пятого дня рождения кронпринца Бейлора, хозяина Летнего замка. Днём ранее состоялся турнир, победу в котором одержал один из Великих бастардов Бринден Риверс. Ныне же начинался пир, дабы оказать почести победителю и дать возможность представителям великих домов Вестероса поприветствовать короля и его наследника.
Когда я вышел в зал, гости уже представлялись Его Величеству. При том ни лорд Ланнистер, проведший мимо меня свою юную племянницу, ни племянник лорда Старка, выделяющийся в толпе, не принимали участия в турнире. Ко мне подошёл сир Уэйнвуд и спросил, могу ли я распознать следы колдовства. Услышав, что я не занимаюсь тайными науками, он немедленно потерял ко мне интерес и, назвав бесполезным болтуном, удалился. Извиняться за него пришлось его приятелю, сиру Баратеону, наследнику лорда. Я предположил, что сир Уэйнвуд настолько не мог смириться со своим поражением в турнире, что уверил себя, будто противник одолел его при помощи злых чар. Я посоветовал сиру Баратеону проводить Уэйнвуда к септонам за благословением, и тот, поблагодарив, устремился вдогонку за своим невежливым другом.
Следом лорд Айронвуд, прибывший в замок самостоятельно, а не в сопровождении принца Дорнийского, заинтересовался украшенной елью, установленной в углу зала. Я пояснил, что в далёкие времена на еловых ветвях развешивали кровавые жертвоприношения Древним богам. Ныне эта традиция ушла в прошлое, и теперь на ели принято вешать украшения, а также сладости для детей и гостей. Пришлось уточнить, что забирать украшения с собой гостям не следует - некоторые игрушки тонкой работы довольно дороги, это всё равно что снять серьги с жены хозяина дома. Похоже, сравнение хвойного дерева с женщиной было не слишком удачным, хотя слышал я когда-то одного менестреля, который сравнил не то королеву, не то тётушку короля с сосной. Лорд Айронвуд никак не мог взять в толк, почему ели не дают крови, в которой она нуждается, и призывал её утешить при помощи какого-то варварского ритуала с плакальщицами. Я был несколько обескуражен таким сочувствием Древним богам, и мне потребовался весь запас терпения, чтобы заверить собеседника, что не все традиции необходимо сохранять.
Лорд Айронвуд был шумным, как дорнийский торговец, и так же непринуждённо находил собеседников среди тех, кто не успел спастись бегством, приглашая побывать у него в гостях со всем караваном и обещая каждому лучшего оливкового масла. В очередной раз подойдя к столу за вином, я услышал его разговор с лордом Визерисом Пламмом, сыном принцессы Элейны. Прежде я практически не замечал молодого лорда Пламма при дворе. Похоже, тот рассказывал о своём поражении в турнире и описывал своего противника, который был "так же хорош собой", как и управлялся с оружием. Я сразу почувствовал, что этот юноша обладает любопытным потенциалом, раз не удручён победой другого рыцаря, подобно Уэйнвуду, а восхищается ею. Пока Айронвуд вопрошал, почему достойный воин не может быть уродом, я вклинился в разговор, желая уточнить, кто же был счастливым победителем в том поединке, и предложить лорду Пламму урок стрельбы из лука. Даже если моё чутьё подвело, стоять за чьей-то спиной, выверяя положение рук, - волнующее занятие.
Однако мне не довелось даже упомянуть об этом: Визерис спросил у меня, что требуется от молодого человека для поступления в Цитадель. Я охотно поведал о том, что требуется одно лишь желание - и большое прилежание, чтобы не оказаться на обочине в первые же месяцы; что Цитадель предоставляет стол и кров, но те, кто побогаче, предпочитают столоваться и развлекаться в Староместе, а прочие зарабатывают своей грамотностью, предлагая услуги переписчиков простым людям, - но лорду об этом беспокоиться не придётся. Затем я, в свою очередь, спросил, почему же его - рыцаря, коим по праву может гордиться его мать, в чью честь он и выходил на ристалище за неимением иных дам сердца - влечёт не воинский удел, а стезя школярства. Лорд Пламм ответил, что желает изучать сохранившееся наследие своего рода Таргариенов, поскольку верил, что они - особенные люди, влияющие на ход вещей даже неосознанно.
Мне нравилась эта красивая теория, ведь в истории множество примеров тому, как потомки драконьей крови вершили судьбу Вестероса. И сам Визерис унаследовал валирийскую внешность матери, то есть был красив и белокур. Было бы досадно, если бы такое сокровище надолго покинуло двор и удалилось в Цитадель, и я охладил его пыл, напомнив, что тайные знания мейстер может освоить не раньше, чем ему покорятся все прочие науки. Я пригласил его к себе в Красный замок, чтобы он мог взглянуть на учёные книги и решить, какие дисциплины ему больше по душе. Но в тот вечер не он один живо интересовался, не выковал ли я звено из валирийской стали, а также - откуда эта сталь берётся и какими умениями владеет мейстер, обладающий таким звеном. Юные фрейлины королевы Дианна и Лианесса осаждали меня вопросами, чем дурная магия отличается от волшебства, одобряемого Семерыми. Я рассказал, что сельские колдуны и ведьмы вредят людям, тогда как тайные искусства должны служить процветанию Вестероса. Меня не посвящали в то, что именно изучали мейстеры, стремившиеся к валирийскому звену, ведь их были единицы, - а сам я больше интересовался науками земными и прикладными: законами, историей, медициной и прочим. Безусловно, нужно было иметь предрасположенность к овладению тайными знаниями, но этот дар не преподносился Семерыми уже готовым к применению - как и любая наука, он требовал труда.
С опозданием на праздник явился Деймон Блэкфайр. Герольд достаточно громко объявил о его прибытии, чтобы все устремились за ним, когда он направился прямиком в королевские покои. Быстро распространилась новость, что на Деймона в лесу напали разбойники, но он остался невредим и привёз с собой голову одного из них. Вскоре Блэкфайр сам вручил мне эту голову, завёрнутую в окровавленную мешковину, и попросил оставить её пока на видном месте - возможно, полагая, что трофей ускорит расследование произошедшего. Минуя морщивших носики дам, я отнёс голову в холодный погреб, куда почти никто не заходил, кроме слуг, но никто так и не опознал её в лицо. Наверняка то были не простые разбойники, и не я один задавался вопросом, кто мог подослать незадачливых убийц. И вот уже я стал свидетелем того, как лорд Ланнистер жалуется королю на слухи о том, что при нападавших якобы нашли письмо с его печатью. Мы дружно успокоили его, что таких находок не было, а если бы злоумышленники посмели похитить что-то из его документов, то они уже были бы ему возвращены. У Ланнистеров, конечно, был зуб на Блэкфайра, но они не подставлялись бы столь глупо.
Десница попросил меня отправить ворона к Золотой страже с повелением очистить окрестные леса от разбойников, а Блэкфайр добавил, чтобы я также послал ворона в некий переулок, и прежде чем я спросил у него, что именно написать в записке, его уже и след простыл. Я поднялся в воронятню и исполнил оба поручения в точности - написал Золотой страже, что именем десницы им надлежит выделить силы на патрулирование лесов, а на другой записке начертал только именование переулка и имя Деймона Блэкфайра. Переулок мог быть велик, но, видимо, там знали, что ответить на условный знак, - и едва ли то было заговором, иначе Блэкфайр не обращался бы с этим ко мне.
Затем случился первый примечательный инцидент - Великий бастард Эйгор Риверс почувствовал недомогание. Окружившие его взволнованные собутыльники сообщили мне, что он теряет ориентацию в пространстве и путается в словах. Больше всего это походило на простое опьянение, хоть сир Риверс и настаивал, что выпил всего несколько стаканов, а не несколько бутылок. Его дядя, лорд Бракен, хлопотал вокруг него как нянька и вторил, что его драгоценный племянник умеет пить и явно был отравлен. Я поднял из-под стола стакан, который он обронил - но стакан был пуст, и по каплям на его стенках невозможно было определить, не подмешивали ли в вино иных веществ. Я оставил всю компанию с наказом следить за болезным и не давать ему убрести куда-нибудь, как бы он ни рвался, и уведомлять меня, если ему сделается хуже. Поскольку они добавили, что Эйгор никого не узнаёт - хотя его речь, вопреки их словам, была вполне связной, - на всякий случай я дал ему с водой противоядия. Но на отравление ядом его состояние не походило, - впрочем, существовали хитроумные дорнийские смеси, употреблявшиеся для развлечения, в действии которых я ничего не смыслил.
Неожиданно Блэкфайр принял чрезмерное участие в заботах о его сводном братце и поднял шум, что Эйгора отравила леди Мелисса Блэквуд, придворная дама и мать Бриндена Риверса, которая находилась рядом с Эйгором и якобы передавала ему стакан. Едва появился король, Блэкфайр принялся настаивать на немедленном разбирательстве. Его Величество Дейрон, не теряя самообладания, возразил, что в этом доме подобные решения могут быть приняты только с согласия хозяина, принца Бейлора, и что он не станет портить праздник и отложит суд до возвращения в Красный замок, где следствием займутся сведущие советники. Также он предупредил, что если обвинение окажется ложным, Блэкфайр понесёт за это наказание. Я внимательно смотрел на Деймона - понимал ли он, что ему нечем доказать вину леди Мелиссы, кроме бесполезного пустого стакана? Тот понял и запоздало пошёл на попятный, говоря, что обвинением его подозрения не были; Эйгор также оклемался и заявил, что не имеет претензий к леди Мелиссе. Она простила их, но я сожалел, что я не рыцарь и не мог вступиться за её честь.
Вернувшись в зал, я застал разговор, в котором фрейлины спрашивали сира Родвела Старка о деревьях на Севере, которые пьют кровь. Так причудливо исказилась моя история о елях, неосторожно рассказанная лорду Айронвуду - я не знал, смеяться ли мне или же провалиться сквозь землю. Старк поправил их, сказав, что на Севере действительно есть деревья, которые сами кровоточат. Но он не решался первым заговорить о Древних богах, предложив им обратиться за ответом ко мне. Девушки, однако, желали услышать обе версии и были вознаграждены рассказом о чардревах, сохранившихся лишь на Севере, на стволах которых вырезаны лица - и глаза этих лиц плачут кровью, потому что Древние боги опечалены людскими делами. Я мог только сказать, что мне нечего добавить к этому повествованию - я ни разу не бывал на Севере, но знал, что чардрева - не сказки, как и древние существа, обитающие за Стеной. Северные реалии в изложении Старка весь вечер будоражили воображение и дам, и южан - им всё было интересно: и снарки, живущие за печкой, и следы великанов, и Стена, жители которой облачались в чёрное и никогда не возвращались назад в Вестерос. А Старк видел всё это собственными глазами - или говорил, что видел - и щедро делился с благодарными слушателями.
Из иных развлечений был дружеский поединок Уэйнвуда и Баратеона, в котором Уэйнвуд, выбрав стратегически неверную позицию, позволил загнать себя в угол и потерпел поражение. Затем прилетели вороны, один из которых принёс ответ Деймону Блэкфайру, а другой - толстый свиток для сира Робба Рейна. Я бегло проглядел оба письма. Записка для Блэкфайра была начертана на том же клочке бумаги, который я отправлял - в ней кратко сообщалось, что разбойники более не будут доставлять ему беспокойства. Сиру Рейну же предназначалось послание от его отца, лорда Рейна, который советовал ему поддерживать его сюзерена, лорда Ланнистера. Убедившись, что письма не содержат ничего важного, я мог отдать их адресатам. Но если сира Рейна я обнаружил сразу же, то Блэкфайра нигде не было видно. Рассудив, что он мог выйти во двор замка, в ожидании его я занял место подле входа, чтобы встретить его наверняка, и потягивал из стакана кислое вино. Когда вина оставалось меньше половины стакана, я ощутил чрезвычайно мощный прилив крови к тому органу, который, к счастью, успешно скрывала длина мейстерского облачения. Я не выпускал стакан из рук, так что, должно быть, я стал жертвой шутки, каковой мог стать и сир Эйгор - некто подсыпал в вино возбуждающего вещества и наблюдал, кому оно достанется. Но легче от этого не становилось, а помочь себе собственноручно - было бы унылым расточительством, тем паче что в моём стакане ещё были остатки вина.
Пока я ещё мог удерживать вожделение в узде, я решил начать эксперимент с менее вероятного варианта. Любознательные Дианна и Лианесса уже просили меня выяснить, где в этом замке библиотека, поскольку для девушек обращаться с этим вопросом к хозяину дома было бы неприлично; я нашёл принца Бейлора в соседних с королевскими покоях, и подле него даже находилось несколько книг о воинском искусстве - во многих замках нельзя было найти и этого, но он заверил меня, что его библиотека куда обширнее и что он пришлёт ко мне слугу, который меня проводит, однако этот слуга так и не появился. Я приблизился к фрейлинам, беседовавшим с кем-то, и предложил Лианессе показать ей дорогу до библиотеки. Дианна хотела увязаться с нами, но я сказал, что это приватный разговор. Сложно было найти в незнакомом замке, полном гостей, место для уединения - к счастью, моё замешательство заметил сир Бринден Риверс и указал вход на чёрную лестницу. На нижних ступенях обнаружился сир Деймон, и я, вручив ему письмо, начал подниматься выше; фрейлине, в её платье, пришлось следовать за мной. Оставшись с ней наедине, я не без труда отыскал в своей памяти вопрос, который хотел ей задать - девочка порой приносила мне на хвосте сплетни из свиты королевы. Я спросил, кто мог распустить слух о том, что разбойников наняли Ланнистеры, - таким образом я не сказал ей ничего тайного, но мог проверить, где после всплывёт этот слух. Но Лианесса об этом ничего не знала, а слух не всплыл - я наверняка услышал бы о нём снова, только если бы сообщил о нём лорду Айронвуду. Затем я предложил Лианессе вина. Она отказалась, настаивать я не стал. Умница - с такой осторожностью можно прожить при дворе подольше.
Пора было продолжить с вариантом более вероятным, пока я случайно не выдал себя. Проводив Лианессу обратно в зал, я отыскал взглядом Визериса. Он вновь стал жертвой словоохотливости лорда Айронвуда, и когда, помимо меня, на разговор слетелись другие гости, я вежливо похитил у благородной компании лорда Пламма, которого не пришлось приглашать дважды. Он без лишних предлогов последовал за мной всё тем же путём - по чёрной лестнице мимо Блэкфайра, подозрительно задерживающегося там в компании других рыцарей, но, к счастью, не интересующегося тем, чем занимаюсь я. Когда мы поднялись на площадку перед выходом на башню, я спросил, решился ли Визерис поступать в Цитадель, и намекнул, что протекция Великого мейстера дорогого стоит - но я пошлю ворона в Цитадель при совсем небольшом условии: если он разделит со мной глоток доброго вина из погреба Летнего замка, которым грех наслаждаться в одиночестве. Он медлил и прежде попросил меня взглянуть на его кинжал и определить, валирийской ли он стали. Когда он достал из ножен клинок, на мгновение я подумал, не прирежет ли он меня в этом безлюдном месте, где никто меня не услышит, но он просто протянул мне кинжал на ладони. Я не был мастером-оружейником, но валирийскую сталь сложно было спутать с обычной. Тогда Визерис выпил остатки вина и заговорил о том, что негоже пить в библиотеке большой компанией, но очень славно пить в библиотеке вдвоём - а я был полностью с ним согласен, и наиболее согласная часть меня с нетерпением ожидала эффекта.
Минуту спустя Визерис заметил, что стало жарковато, и я предложил ему подняться повыше, где прохладней и где нас наверняка никто не потревожит. Подходя к удобному подоконнику, я сказал, что могу научить его одной существующей в Цитадели традиции: так же порой ученики после гулянок расходятся по укромным уголкам... Я умолчал о том, сколь хороший учитель был у меня - я сам без ложной скромности мог назвать себя хорошим учителем. Визерис сдержанно удивился тому, что в Цитадели возможно найти развлечения подобного рода, но согласился пройти обучение и безропотно развернулся ко мне спиной, опираясь о подоконник. По тому, что он не был напряжён, я мог догадаться, что я едва ли был у него первым - но это было и к лучшему. Приобретя собственные покои в Вороньей башне Красного замка, где можно было принимать гостей, я порядочно остепенился, а теперь - в чужом замке, где собралась почти вся королевская семья и почти все лорды, на чёрной лестнице, слыша гулкие шаги внизу... Опасность быть замеченным распаляла, и с Визерисом я словно помолодел на десяток лет. Он же мурлыкал о том, что я напоминаю ему что-то из детства, что-то тёплое и надёжное - подобных комплиментов мне отродясь не делали.
Стоило мне отступить на шаг, вслушиваясь в шум пролётом ниже, как мой новообретённый любовник ненавязчиво подтолкнул к подоконнику меня, я уступил ему - и не пожалел. Не каждый может похвастаться тем, что оседлал дракона, - и не каждый может похвастаться тем, что унесёт след дракона в себе. Визерис не спешил и спросил что-то о том, что делать в Цитадели, если нравится быть наказанным - попадаться ли нарочно? Я слушал вполуха, мне было слишком хорошо, чтобы вникать. Но если в Цитадель юношу на самом деле манили лишь розги - о, я смогу восполнить ему и эту нехватку. Не знаю, виновато ли в том принятое нами вещество или только наша выносливость, но мне показалось, что минуло немало времени, прежде чем я привалился к подоконнику спиной, почти не чувствуя ног, расслабленный и обновлённый. Я признался, что меня отцовские вожжи никогда не вдохновляли, но я слышал о том, что и в боли можно находить удовольствие. А Визерис спросил, слышал ли я байку, будто он хранит в своей спальне прекрасную статую. Я пожал плечами - о чём только не говорят, и что дурного в том, чтобы любоваться произведением искусства, изображающим совершенство человеческой природы? Тогда он снова спросил, доводилось ли мне любоваться спящими людьми - и прежде, чем я признал, что это зрелище порой может тронуть сердце, добавил, что спящие так похожи на мёртвых. Поистине Таргариены - люди особенные, и воображение у них такое же нечеловеческое! Я ответил, что я всего лишь учёный, поэтому для меня смерть - это уродливый кусок плоти, заспиртованный в банке, и не более. Оставалось надеяться, что я не разочаровал его, и если нет - что он не захочет прикончить меня, чтобы я стал ещё привлекательней.
Мы стали спускаться с башни, а в зале меня уже хватились: леди Джейн Бракен стало дурно. Пока я протолкался сквозь толпу зевак к дивану, на котором её расположили, меня задержал Манвуди, задев моё плечо своим, и быстро шепнул на ухо, понимаю ли я, что она притворяется. Я ещё ничего не понимал, но в любом случае был связан своим положением - я обязан был оказать помощь и не мог публично обвинить даму во лжи. Леди Джейн жаловалась на тошноту, и я дал ей средства от расстройства желудка. Кто-то сказал, что ей уже дали противоядие, но по голосу я не запомнил, кто именно. Королева была крайне встревожена и строго потребовала узнать, откуда взялось это противоядие. Я обратился к сиру Эйгору Риверсу, который находился рядом с кузиной в тот момент, когда я прибыл, и он сообщил, что противоядием поделился мастер над монетой. Это не успокоило королеву, и она попросила дать ещё противоядия, утверждая, что девушке становится хуже. Когда сочувствующие стали расспрашивать леди Джейн, кто был рядом с ней, и она назвала леди Мелиссу, я насторожился. Двое "отравленных" родственников лорда Бракена подряд, указывающих на одного и того же человека, - не совпадение. Зачем кому-то подставлять леди Мелиссу? Я стоял на том, что проявления недомогания не похожи на яд и, возможно, свинина была для леди слишком жирной. К тому же, если бы кто-то всерьёз желал отравить бедняжку, то воспользовался бы сильнодействующим ядом. Некоторое время спустя, когда ажиотаж вокруг неё прекратился, леди Джейн уже как ни в чём ни бывало ходила по залу.
Я успел забыть, как утомляют эти бестолковые и неуклюжие придворные интриги, и, повторив уже набившие оскомину слова, что буду поблизости и чтобы меня звали при ухудшении ситуации, вернулся в зал. Там на меня некстати напал лорд Айронвуд и от всей широты душевной предложил прислать мне суслика, мочёного в вине. Всё, что я смог бы сделать с этим сусликом, - это высушить его и выпустить, но лорд Айронвуд был не из тех, кто принимает отказы с первого раза, так что даже принцу Дорнийскому пришлось вмешаться и пояснить ему, что не стоит присылать мне сусликов в каком бы то ни было виде, включая вяленых, томлёных, варёных, жареных и прочая. Я заверил Айронвуда, что многие другие блюда дорнийской кухни мне вполне по нраву, особенно вина, специи и сладости. Отделавшись от темы сусликов, которая благодаря Айронвуду была необычайно популярна на празднике, я подсел к Манвуди, который в кои-то веки никуда не бежал. Он поинтересовался, как самочувствие леди Джейн, и я ответил, что она удивительно быстро поправилась. Затем он, как и многие до него, спросил, нет ли у меня звена валирийской стали. Мы ещё немного побеседовали, и стоило мне порадоваться, что несмотря на прошедшие годы мы во многом остались прежними, как Майкл попросил меня не обращаться к нему на "ты" при посторонних ушах. Я не видел ничего предосудительного в разговоре старых друзей, я ведь его даже не обнимал, как водилось у рыцарей, - но кое-что в Манвуди всё же изменилось: он стал слишком осторожен. Быть может, он избегал близости со мной и ради моей безопасности - кто знает, фаворитом кого из могущественных особ он успел сделаться? Но чувство ревности, к сожалению или к счастью, было совершенно мне незнакомо.
Приключилась очередная напасть, на сей раз - с Визерисом. Я сразу почувствовал, что это не часть заговора, и оттого встревожился. Ему мерещились головорезы с Железных островов, которые уже оказались среди нас и должны были захватить замок, и он пытался на кого-то наброситься, так что даже двое гвардейцев в белых плащах с трудом могли его удержать. Подошла его мать, принцесса Элейна, и взяла его за плечи, что ненадолго его утихомирило, но я не отрывал взгляда от его ладони, подрагивающей над рукоятью валирийского клинка, который мне довелось увидеть, - если бы он выхватил кинжал, будучи не в себе, это закончилось бы плохо. Он никого не узнавал, был очень напуган, и когда он вновь рванулся прочь, в атаку на воображаемых врагов, леди Элейна своевременно его оглушила. Он рухнул на пол, и гвардейцы перенесли его в королевские покои, а я подобрал с пола выпавший из его руки кинжал и передал его принцессе. То, что с ним происходило, определённо не было воздействием яда, и по части афродизиака моя совесть могла быть чиста, поскольку то вино мы пили уже довольно давно; должно быть, кто-то подмешал ему ещё какое-то наркотическое вещество. В надежде на то, что морок исчез, Визериса привели в чувство, но он тут же выбежал из покоев, и гвардейцы насилу втащили его обратно. Я просил не загонять его в угол и не пугать ещё больше, чтобы не сделать только хуже, - но всё же его пришлось связать, чтобы он не навредил другим и себе. Измождённый, он заснул - его пульс и дыхание были ровными. Я с крайней осторожностью влил в его рот противоядие, и его устроили на ложе под присмотром членов семьи. Мне бы и хотелось остаться, но всех посторонних попросили удалиться.
Некоторое время спустя Визерис проснулся здоровым. Меня пригласили, чтобы я осмотрел его, что я со всей тщательностью и не без удовольствия проделал и подтвердил, что его состояние более не вызывает опасений. Я не заикался о том, случались ли с ним подобные припадки прежде, и, само собой, я должен был говорить всем, что молодой лорд Пламм просто смешал что-то не то с чем-то не тем. Выдохнув с облегчением, я мог провести остаток вечера у почти опустевших столов. Принц Дорнийский, Марон Мартелл, обеспокоился тем, что дамы скучают, и позвал Манвуди, чтобы он спел или продекламировал что-нибудь. Майкл прочёл на память длинное стихотворение на древнем языке, который ошибочно зовут иногда "мёртвым", хотя он необычайно живой и красивый, выученное ещё в Цитадели; сколько бы раз я это ни слушал, я снова ловил слова, замерев, и ловил взгляд Майкла на пару мгновений. Леди Дианна в очередной раз продемонстрировала достойную образованность, поблагодарив сира Манвуди на том же языке. Его уговаривали ещё и спеть что-нибудь, но он утверждал, что песенку про ёжика будет петь не при дамах - хотя краткое содержание оной пересказал: в ней шла речь о трагических трудностях, с которыми ежи сталкиваются в процессе совокупления. Я вспомнил ещё одну породу колючих животных - обитающих на Севере дикобразов, иглы которых обладают целительным эффектом. Сир Старк вошёл как раз вовремя, чтобы мы спросили у него, охотился ли он на дикобразов, но он заявил, что в его землях таких существ не водится. Впрочем, были и другие дикобразы, обитающие на юге, - возможно, именно в их честь лорд Тиррел носил прозвище "Длинный Шип".
Наконец, Манвуди со товарищи всё же меня покинули - должно быть, отправились петь про ёжика. В зале же молодёжь под присмотром и при участии лорда Ланнистера затеяла игру в "Признание или свершение". Немного понаблюдав, я решил присоединиться и тут же получил задание пройтись по залу, размахивая мейстерской цепью над головой. Это пришлось делать осторожно, чтобы ненароком не пришибить кого-нибудь. Когда вернулся и вошёл в игру Майкл, кто-то спросил у него, был ли он влюблён, и он ответил, что да. Если бы ты ещё пояснил, отрада моя, не влюбляешься ли ты каждую неделю! Старк на вопрос, что он находит самым странным на празднике, ответил, что лорда Айронвуда, выразив тем самым всеобщее мнение. Круг игры начал рушиться, когда одной из леди было загадано обойти всех дам в помещении и сказать им, какими их качествами ей хотелось бы обладать, а затем кто-то из рыцарей должен был проделать то же самое со всеми присутствующими мужчинами. Стоя в стороне, я услышал, как сир Уэйнвуд в смущении извиняется перед Манвуди за то, что верил сплетням, но ныне изменил своё мнение и убедился, что Манвуди - благородный и честный человек. Будучи и в самом деле честным, Майкл спросил в ответ, как ему изменить это впечатление, поскольку некоторые сплетни - правда. Уэйнвуд смутился ещё больше, а Майкл пространно сослался на "дорнийские традиции", и тот покивал в ответ. Сперва у меня возникла мысль отбить у Манвуди добычу и спросить у юного Уэйнвуда, какие именно традиции его интересуют и не хочет ли он познакомиться с ними на практике, но столь же быстро об этой мысли я позабыл, благо Майкл этим славным рыцарем вовсе не заинтересовался.
Финал праздника получился не слишком радостным. Деймон Блэкфайр обвинил десницу короля, лорда Баттервелла, в организации покушения на его жизнь. Его Величество вынужден был повелеть заключить десницу под стражу вплоть до судебного разбирательства в Красном замке. Но Блэкфайр всё равно остался недоволен тем, что правосудие не свершилось здесь и сейчас, и испросил дозволения покинуть торжество. Вслед за ним из зала вышли несколько рыцарей, восхищавшихся его воинским мастерством, и сир Старк. Король Дейрон напутствовал их словами о том, что в Вестеросе только один король, и потому вассалы Блэкфайра не обязаны следовать за своим сюзереном, кроме как по воле своего сердца. В воздухе запахло расколом, и с этим ещё придётся работать, - зря я не нашёл способа раньше поговорить с королём и сказать, что если не найти виновника нападения, пусть даже и невиновного, раньше, чем это сделает сам Блэкфайр, то он выступит с обвинением сам, и пострадает кто-нибудь из людей короля. Но я даже от Блэкфайра не ожидал такой прыти. К счастью, король не стал усугублять положение и поддерживать конфликт - у него были для гостей и хорошие новости. Он объявил о помолвке своего младшего сына, принца Мейкара, а затем принц Бейлор передал свой меч сиру Бриндену Риверсу. И будь я проклят, если с такими достойными рыцарями Железный трон не победит всех смутьянов.
Благодарности
Спасибо мастерам и игрокам за красивый и живой мир - глядя на гербы на стенах, костюмы и прочие детали образов, я не мог отделаться от ощущения, что мы можем с лёгкостью взять, и снять серию-другую сериала. Спасибо игротехам за вкусный стол - кексы с джемом оказались офигенными! - заботу и неутомимое обеспечение почты и симптомов. Я не совсем понял, почему после первых двух писем почта перестала ходить через меня, но это не критично.
Спасибо Визерису - внезапная шалость удалась на славу
Спасибо Диасси за Манвуди - в жизни каждого мейстера должен быть дорниец!
Спасибо Моргану за тру!Старка - я думал, ты меня убьёшь за ёлки и дикобразов, извини
Айронвуд, ты хорош как сто рассветов. Я б не смог столько гнать, у меня бредогенератор бы сломался)
Королевская семья и родственники - Ренджи, Сех, Аонэ, Ликс, Ники и другие - вы верибельны, величественны и прекрасны! Также и Алви - дивный стремительный Блэкфайр.
Отдельный мур молодёжи - Гло, Ши, Алессе - и молодому душой Ланнистеру в лице Морион! :3
...И всем-всем-всем, всех не упомянешь, но был рад видеть и играть с вами! К сожалению, не всех успел обнять после игры, поскольку надо было спешить на игру ночную.

При взгляде на парики Таргариенов не мог удерживаться от мыслей, какой бы я себе хотел в качестве рейфского. Но все они такие серебряные, а я белый хочу...
Оставайтесь на связи, впереди отчёт с Тарри!

@темы: соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, видишь, старки встали на лыжи?

Переоделся из зимних куртки и шарфа в жёлтое пальто и шарфик от Рийи - погода мне не указ, мастерским произволом у меня весна.
Вчера съездил на собеседование в библиотеку МГУ. ВпечатленияОт порога до порога - ровно час, с учётом ожидания автобуса и пробок. В дороге наконец-то начал читать "Джентльмена Джоула". Мне провели обстоятельную экскурсию по лабиринтам читального зала отдела диссертаций - вкусный запах книжной пыли, уютно и лампово. Старательно пугали нетворческой рутиной, неадекватными клиентами и бесперспективностью - я примерно так же отговаривал людей, пристраивая щенков, поэтому не сдался. Понимаю, что мне ещё не раз рассмеются в лицо, когда я буду соглашаться на такой оклад, но условия для меня взаправду идеальны. И понимаю, что им нужен кто постарше, но я, похоже, случайно прочитал в вакансии "от 25" вместо "от 45"...
В финале меня послали в главное здание Университета, где тоже есть библиотека, чтобы меня окружала молодёжь, а не только почтенные учёные. Разговоры там, конечно, у порога совершенно особенные: "У меня недавно был такой забавный углерод!". И туда в естественнонаучный отдел меня готовы взять с первого взгляда - таскать тяжёлые тома за куда меньшую сумму, нежели предлагает читалка. Так что я предпочту диссеры, а на неделе ещё попробуюсь в корректоры к Кролику. Надеюсь, хоть один из вариантов выгорит. Почему-то я всегда нахожу сколько-нибудь симпатичную мне работу через дайры.

Радоваться ещё рано (хотя вот радует подработка, её чуть больше обычного), но уже хочется снова писать. За что взяться - пока не знаю, начал с поста для будущего блога Артура, хотя барраярская блог-платформа заработает не раньше апреля.
Продолжаю читать ДД&КК, и, конечно, всё сильнее накрывает Эйрелом. Который день в голове мерно вертится строчка - Смерть придёт, у неё будут твои глаза. С этим, возможно, придётся что-то сделать.

Сегодня выполз на встречу соучастников в КофеХаос на Алексеевской. Прибыл раньше всех, поднялся наверх - вышел на Экете, Ноэль и Стрикс. Не самое популярное место для сборов, но мир всё ещё имеет форму чемодана
Поначалу нас было четверо - я, Гриффис, Хейчо и Сириус - и пятеро кукол (Гейдрих в косухе - кончить и закурить); Гатса я застал совсем мельком, но рад, что дождался и повидался. Вы, пожалуй, ничего не хотите знать о наших коварных ролевых планах, но за лето нам нужно откопать стюардессу труп Рузвельта, а мне предстоит изрядно повысить в звании Грегора Граубе. Даты, конечно, хочется узнать пораньше (и понять, писать мастерам Светлячков или нет), да и сумму тоже, - но раз я приложился к баранке этого пылесоса, то уже не выпущу.
В процессе мы с двух столиков собрали Стрикс зарядку для мобилы. Я уверен, что если бы вся кофейня вывернула карманы, можно было бы собрать боевого трансформера и захватить мир.
Спасибо всем за вечер! Завтра у меня две игры, и Птаха вынула мне мейстера и Клинка из шкафа. Дождитесь с новыми впечатлениями :3

@темы: moments of life, friendship is magic, соседи по разуму, барраяр и барраярцы

...И всё-таки всё сложнее, чем мне сообщили поначалу.
Двое кроликов прооперированы, третьему нужна финансовая помощь. Обследование и лечение Рини обойдётся в 13т.р., сумма может возрасти до 20 т.р. +медикаменты для восстановления.
Вся информация и чеки - в группе вк.

(На фото - Батон в клинике "Оберег", где спасли его и Геркулеса)
Чтобы отвезти Риню в "Оберег", собираем пожертвования на карты Сбербанка:

Кати - 4276380088878843 (отписывайтесь в группе вк!)
Моя - 676280388181330975 (отписывайтесь в умыл!)
Репост улучшает карму

@темы: кролик - это подходящая компания

Раз после Пустошей актуализировалась тема экспериментов, всё-таки скажу грустное ветеринарное.грустное. Кроли-виварцы - Геркулес и Батон Кати, Риня (не уверен в правильном написании имени) Лёши и ещё один - перенесли операции по удалению опухолей. Бывалая врач-ратолог сказала "Что же с ними делали?..", но предположила, что их тыкали нестерильной иглой (хотя, памятуя условия содержания и низкий иммунитет, игла могла быть уже какой угодно), поскольку вылезли опухоли между лопатками, т.е. в области инъекций. У одного из катиных кролей операция была особенно тяжёлой - с вырезанием и пересадкой мышечной ткани, так как обнаружились злокачественные клетки. Все живы, восстанавливаются, остальных кроловладельцев я предупредил. В общем, "безобидных" манипуляций не бывает.

Сон ролевой с субботы на воскресеньеСнилось нечто забористое ролевое, но запоминать я начал не с начала. Играли в какой-то помеси школы (не Хавской) и коттеджа, в некое учебное заведение. Я столкнулся с кем-то из персонала - не помню, кто его играл, - который сказал, что у него что-то сломано, вот только он не человек, а робот. Я не умел чинить роботов, поэтому побежал за помощью. Я оказался в актовом зале, где в темноте сидели и по рядам, и в проходе все ученики. Протолкался к персонажу Морион, зная, что она - медик, и сперва назвал её Огастой, а потом вспомнил, что на этой игре у её персонажа должно быть другое имя. Услышав, в чём дело, она поспешила к пациенту. Мне сделали замечание, почему я не присутствую, я объяснил причину и занял свободное место.
Происходил немножко белый террор (см. мой давний сон, где я почему-то не видел последние комменты). Сначала человек в офицерской форме на трибуне спел что-то залихватское и выстрелил в потолок, а затем начал читать проповедь про светлое будущее, и все хором повторяли за ним фразы, как при молитве. Я повторять не хотел и тупил в стену, и в какой-то момент случайно поймал взгляд директорши, которую играла Терн. Она поманила меня к себе, и я подошёл. Она поинтересовалась, рисую ли я. Я честно ответил, что совсем немного. Она спросила, смогу ли я раскрасить крагу (или что-то вроде - я мог не расслышать), которую она собирается к себе пришить или вживить. Для мира игры, видимо, стимпанковые киберпротезы были в порядке вещей, а я не рискнул отказать.
Пока я это было не к спеху, я решил проверить, как там робот, оставленный мной на попечение врача. Я вышел на улицу и обошёл вокруг здания, заглядывая в окна, но увидел только, что некоторые игротехи и, возможно, игроки уже спали, и в их числе Атаня. Я вернулся в дом. Я шёл по коридору, и мне навстречу вышла небольшая толпа тех, кто сидел в зале, и среди них был персонаж Птахи. Вид у них был совершенно лунатический - глядя прямо перед собой, они продолжали повторять фразы проповеди. Следом за ними выбежало ещё несколько человек, вопящих, что грядёт какая-то жуть, но я подумал, что у них тоже глюки. И напрасно, потому что за ними неспешно вышло два высоких человека: один - макабрический клоун в костюме и гриме, с бельмами вместо глаз, другой оставался в тени и держал обеими руками какое-то оружие, топор или винтовку. Я как персонаж исправно заорал и побежал прятаться в ближайшую комнату, залез под высокую кровать и свернулся там.
Там меня и нашла директорша. Расположившись на соседней кровати, она успокоила меня, что эти клоуны - не то какое-то новое начальство, не то какая-то комиссия с проверкой, и они всегда так развлекаются. Потом между нами должен был произойти обговорённый сеанс рисования. На её руке было что-то вроде гипсового рукава, а передо мной были разложены разноцветные пакетики чая, и я понятия не имел, как моделировать процесс. Уже просыпаясь, я сообразил, что можно отклеивать от пакетиков наклейки с изображениями цветков и травок и переклеивать их на гипс, но проснулся окончательно.

А вообще, начал уставать от снов. ПодробностиНа следующую ночь количество морских свинок в моём сне побило все предыдущие рекорды. Я задолбался их распихивать по клеткам, клетки - по полкам, и раздавать зелень и сено, при том, что было ещё три кролика - они сидели у меня прямо за окном и жрали осенние листья, и я их забрал в вольер. И мои мыши и крысы никуда не делись. А на третью ночь был фуллсет: и проблемы с транспортом (закрытый вестибюль метро, необходимость идти ловить автобус), и малознакомые люди, которые от меня чего-то хотели (почему-то фикус и, кажется, что-то связанное с Таро), и перевоз вещей. Отдельно бьёт по нервам, когда во сне на меня кто-то подписывается, а потом просыпаешься и понимаешь, что нет. Сегодняшний сон просто не запомнил. В итоге весь день хожу вымотанный этой бессмысленной деятельностью во сне. Птах говорит - стресс.

В воскресенье вечером мы связались по скайпу голосом через птахин ноут с мастерами Осколков для обсуждения моих персонажей. Рудольф таки застрял рогами не вписался - что-то я сделал не так, когда на запрос "есть идея офицера десанта, бывшего на Комарре, хочу обсудить и после одобрения прислать заявку" получил ответ "сначала заявку" и, собственно, написал заявку. Впрочем, я всегда так делаю. А лимит комаррских ветеранов оказался исчерпан.
Зато - больше форратьерских девочек Барраяру, Эльза Форратьер и единороги в её голове прекрасны, и вообще у всех трёх ролей хватает вкусных возможностей для движухи. Пока сложновато, конечно, оживить персонажа, приходящего на место Рудольфа - просто потому, что Рудольф очень яркий, - но мне уже по меньшей мере интересно сыграть такой типаж.

Смотрим Старгейт, и у меня теперь есть рейфская аватарка, но ещё нет рейфского парика. А я ведь забыл поделиться радостью, что благодаря переносу игры я снова играю Угля
И опять пора перетряхивать календарь из-за переносов и совпадений. Мир Греха в даты Форкона - это грусть. Впишусь ли к вастакам или сменю планы на первомай - надо выяснить. И если не попадём на аманку, у меня как минимум два других варианта в те же даты на выбор... %)

В понедельник ездил на собеседование в Кантату, был добровольно-принудительно напоен кофе. Завтра съезжу в читальный зал МГУ, с теми же целями. Оклад смешной, но если удастся совмещать с подработками, то и жить будем.
В день святого панголина показал Птахе "Пингвинов Мадагаскара". Да, ничего романтичнее не нашёл, для меня это эталон укура и фансервиса, и там шерстяной волчара. Удачно жмякнул на паузу, когда мы орали в кружечку, и Птаха сделала скриншот. Не плагиат, а цитирование:

@темы: moments of life, moments of dream, кина не будет, електричество кончилось, соседи по разуму, гнездование пернатых, барраяр и барраярцы, кролик - это подходящая компания

На Пустошах слегка протянуло из форточки Винчестера, и у меня проснулся Рэндалл. Пока я писал отчёт, он взял и быстро накатал нелепицу по заданной теме "смерть в Венеции", я не успел его остановить. Отпусти меня, Шекспировский клуб.

В Венеции – конечно, умирать,
Захлёбываясь опытом, как тиной.
Пусть фрески, литографии, картины
Обступят одинокую кровать
И громкой тишиной тебя укроют,
Нарушенной лишь плеском вод у ног.
А бронзовым химерам всё равно,
Алтарь какому ты воздвиг герою:
Сквозь них проходит чистая вода
И падает в зловоние канала,
Как сквозь столетья – нежность протекала,
Как сквозь тебя – прожитые года.

@темы: соседи по разуму, winchester college, стихи не ведают стыда