Продолжаю думать о Мелидоне; тем, насколько юным он внутренне ощущался, и тем, насколько тяжело его отпускать, он неожиданно напомнил мне Вовчика. И ещё больше - тем, что никто даже не пытался их спасать (хотя, если бы Мелидон узнал о ростке, могла бы получиться совсем другая история; не лучше и не хуже, просто другая). Пронзаю, что с СиДжеем будет то же самое, хотя он-то уж наверняка доживёт до конца игры. Пожизняк
О том, как существование этих троих - "мне нужны многие, так что на всех не хватает, я не нужен никому" - зеркалит моё собственное, я лучше думать не буду.
На фотографиях с Роменны от Веры мадмуазель Бенкендорф меня неожиданно много. Упру парочку групповых кадров.


Некуда девать четверых персонажей для Para bellum, не прошедших мастерскую сверку на соответствие канону. Видимо, мир ГП - совсем не мой. Печально, что я даже не сохранил их описания, а восстанавливать вроде как и незачем. Потенциальные магглы - Джессика (Рейв), Валентин (Слайз), Лео (Грифф) и Алиша (Хаффл) - полежат пока на дальней полке галёрки.
Вторая боль - перенос Харроу. Гэбриел успел стать живым и немаловажным. Есть ли в последние ноябрьские выходные игры, о которых я не знаю или не помню? (Хотя надеюсь на переформатирование Харроу в кабинетку; тогда и больше людей сможет вписаться.)
Вообще, из-за обилия грядущих игр сомневаюсь, заявляться ли на безкросспольное КВ. Канон люблю, но знакомых игроков в касте почти нет и курить не с кем.

Вчера никуда не выбирался - работал до утра, будильника не завёл, проснулся в четыре.
Насмотрелся на Медведя в PoI - сегодня приснилось, что у меня есть веймаранер. ПодробностиЗвали его как-то на С, вроде Седжвик. Я его зачем-то взял с собой, когда поехал на метро в гости к Игнису, и, несмотря на свободные места в вагоне, мы с псом рядом сидели на полу.
Сейчас Птаха заплетает на мне косички к завтрашней игре. Дружно надеемся, что они не отвалятся к утру вместе с волосами. Каролина - это примерно так:

Удачной игры СиДжею и Эрику

@темы: поржать и убежать, moments of dream, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, гнездование пернатых, бредоград, видишь, старки встали на лыжи?, пламя арун-мулкэра, портрет в интерьере

На Роменну мы с Птахой выезжали вдвоём, уже по сумеркам. На Баларе нас перехватил Больдог и проводил к мосту. Мы успели как раз к завершению парада, и я перекинулся прямо за рюкзаком. В своё оправдание должен сказать, что собирался одеться более пристойно - а потом Птаха выдала мне оскопистскую рубашку, и ошейник добавился как-то сам собой. Когда же мы взяли висевшее у нас на двери знамя Ордена, я прихватил амулет с Раннара с огоньком.
Пока я мотылялся по форуму, Птаха поставила палатку и утащила туда меня, привыкшего играть до рассвета, посреди ночи. Я расстелил крысами траченный (и меченный, увы) тонкий спальник, завернулся в плед и проспал внезапно до одиннадцати.
Я не раз играл священнослужителей, но в веру - жизнь и смерть, посвящённые вере - поиграл впервые. Спасибо всем моим единоверцам (в том числе мнимым) и оппонентам, спасибо королю! Спасибо магии игры за катарсис. Как я лежал на поле Нирнаэт с текущими под шлемом слезами нарготрондским отрядником Лорласом и слышал шум битвы - так же, только без шлема, я лежал на берегу Роменны и слышал шум волны Мелидоном. Мне сложно объяснить, кем он был, - но я нечаянно вложил в него ту беспокойную бесприютность, которую знаю в тех, кого называю интеллигенцией.
На самом деле я только сейчас понял, почему меня так накрыло. Я наконец-то сыграл (где не ожидал) свой самый заветный дрим про Новый свет, Nea Polis, Conquest of Paradise, Рай потерянный и обретённый. И не важно, что Мелидон никуда не доплыл и даже не отплыл. У него была Мечта - которая его, конечно, не оправдывала, но для которой, как оказалось, не обязательно быть сильным, величественным и жестоким, а можно быть нелепым, уязвимым и ничего не значащим.
Кусочек Западного моря by Фобс:

Отчёт отперсонажный, посмертный
Роменна ожидала праздник Нового урожая. На форуме собрались ещё не все горожане, только туда-сюда перепархивала Галка, да где-то деда Варбузара звали во всю глотку, и в "Нараке", кабаке портовом, готовили угощение. Яблок уродилось такое множество, что не считали. Со сходней "Нарака" кинули пару яблок - одно Галка на лету поймала, я другое выловил с мелководья.
Столпились, когда наместник, бар Хаскел, велел главе Второго отделения Диргону зачитать королевские указы из столицы. В Роменну с ними приходили перемены. Король желал, чтобы город был перестроен и обновлён - ветхие дома были снесены и возведены более удобные, улицы спрямлены, и засыпано старое кладбище, а для захоронений выделена площадь за городской чертой. Но самую радостную новость провозгласил проповедник Имразор: в столице достроен Великий Храм. Пора, значит, и Роменне последовать этому примеру.
Начали было расходиться, когда вышла вперёд юная бари Ирильдэ и воскликнула, что праздновать старый праздник Нового урожая - недостаточно, и должно праздновать завершение строительства Храма. Затем посреди форума она схватила факел, подняла над головой и сама вспыхнула, словно свеча, - видимо, крепким вином были облиты её волосы и платье, но казалось, что это внутренний её огонь вырывается наружу. Меня обдало жаром, и искры вонзались в ночное небо. Так она во славу Мелькора горела, и никто не мог к ней приблизиться, а когда принесли воды - было слишком поздно. Уже стало на небе больше одной звездой.
После сего происшествия за пределами форума община собралась для совещания. К нам, помимо жителей Роменны, присоединились вновь прибывшие и гости - бар Дурзун из столицы, желавший стать частью общины, и жрица бари Нилумит, и бар Эфализинд, один из первых миссионеров Зигура в колониях. С тем последним был раб или слуга из младших людей, в цветных одеждах и с отметинами, нарисованными на лице. Нужно было обсудить, как объяснить горожанам поступок Ирильдэ, дабы не заговорили о том, что мы толкаем верующих к смерти, и как подать наместнику прошение - о перестройке под храм одного из старых зданий или о возведении нового.
Мнения разделились. Мне грустно было слышать, что бари Нилумит называет самосожжение не более чем безумием, не имеющим к вере отношения, словно боясь признать, что настолько сильной может быть любовь к Нему. Да, Ирильдэ поспешила, предпочтя смерть жизни и служению, и бар Тариэл, глава Первого отделения, подходил к нам с угрозой арестовать всю общину в следующий раз, когда кто-либо совершит нечто подобное; дважды я пытался взять слово, и лишь когда Имразор выслушал всех поочерёдно, я сказал, что нам не должно осуждать Ирильдэ, отрекаться и предавать её, и думать о мнении других более, чем о ней. Имразор признал, что следует вписать её имя на стене памяти, как только будет построен храм.
Он сомневался, что наместник даст на храм достаточно денег, - и Эфализинд протянул ладонь, полную самоцветов. Таково было богатство колоний, открывшееся нам волей Владыки Мелькора. С ними мы могли не зависеть от слова наместника, но Имразор не прикоснулся к ним, а сказал до поры спрятать. Я подумал, что Эфализинд был прав: весь мир был нашим храмом, и не нам было стесняться нести Его слово во весь голос. И я бы хотел, чтобы мы не забирали чужое здание, как воры, а возвели свой дом самым прекрасным в городе. Но слишком Имразор оглядывался на наместника, и всё должна была решить комиссия, в которую входил, впрочем, и наш единоверец - бар Салбатор, также недавно вернувшийся в Роменну.
Как только община разошлась, бари Нулуфэль пожелала поговорить с Эфализиндом, чувствуя, что в нём решимости и пылкости было больше, нежели она привыкла слышать от Имразора. Я и Берен пошли вместе с ней. Эфализинд остановился в "Зелёной лампе" и обсуждал как раз некое дело с хозяином, когда мы вошли. Он охотно принял нас в своей комнате и выслушал Нулуфэль. Ей не давало покоя то, что Эфализинд не беспокоился так, как Имразор, о том, что смерть Ирильдэ напугала граждан Роменны и отвратила их сердца от нас.
Тогда Эфализинд заговорил о том, что и я чувствовал, но не хватало мне красноречия сказать. О том, что много званых, но мало избранных, а Мелькору нужны избранные из избранных - и узок путь к Нему, и тернист, и немногие смогут по нему пройти. И, любя людей, как Он любит их, и желая их спасти, в особенности наших близких, - мы не сможем спасти всех, не сможем повести за собой тех, кто сам отталкивает протянутую руку.
Нулуфэль также желала, чтобы в нашей общине было единство мнений, и один мог говорить за всех. Но Эфализинд напомнил ей о том, что у каждого свой собственный путь, а я добавил, что нам не нужны те, кто требует от нас образец, чтобы копировать его. Нам те нужны, кто готов открыть сердце Мелькору и слушать, что оно подскажет. Ещё я сказал, что мы не должны говорить людям: вот, мы просты и понятны, мы такие же, как вы; тогда они скажут нам: будьте похожими на нас и в остальном. Не нам идти на компромисс - мы должны быть иными, сложными, не опускаться до толпы, а ждать, когда кто-то из толпы поднимется до нас. И Эфализинду понравились мои слова, он сказал, что пять лет, проведённые мной в общине, не прошли даром.
Говорил Эфализинд и о страхе, в котором вовсе не было дурного. Смерть Ирильдэ была страшна, но и прекрасна, как извержение огненной горы, как буря, как бросок хищного зверя; тот, чьё сердце потрясло этим страхом, мог через него прийти к вере. Он сказал присмотреться к бару Тариэлу, который был возмущён. Я согласился, что нет ничего хуже равнодушия, из бывших же врагов нередко выходят самые верные друзья. И я подумал, что Эфализинд, в ком жарко горело пламя веры и кто был открыт к разговору с единоверцами, мог стать серьёзным соперником Имразору. Что же до Ирильдэ, то мы, в отличие от Имразора, верили твёрдо, что она осветила себе путь в воинство Мелькора.
Страх же жителей Роменны был нами, как верно заметил Берен, преувеличен. И часа не прошло, как они уже забыли о том, что видели. Их занимали собственные проблемы, то, как получить компенсацию за выбранное к сносу жилище, где изыскать доказательство своего владения домом. И мы с Нулуфэль и Береном, поблагодарив Эфализинда за беседу, отправились к людям - в "Нарак", откуда столь соблазнительно пахло горячими блинами и пряным вином.
В "Нараке", впрочем, нам не удалось найти иного общества - многие горожане праздновали в своих семьях, за столом же, на шатких скамьях, собирались всё те же члены общины. Но время от времени подходили к нам люди Роменны с вопросом о том, одобряет ли наша вера самосожжение, и распространено ли это в наших рядах. И бари Нилумит говорила им о безумии, я говорил им о любви, а Имразор, сперва повторявший за ней, также начал вскоре упоминать, что Ирильдэ совершила свой порыв из любви к Владыке. И, радуясь тому, я невольно задумался о том, сколь несложно внушить Имразору свои мысли тем, кто окружает его.
Имразор сетовал, что Ирильдэ с ним не посоветовалась прежде, чем пойти на страшный шаг, - как будто от такого можно было отговорить. Жалел, что мы так мало о ней знали, - но она сама пожелала, чтобы мы запомнили её именно такой, сжигая всё то, чем она была прежде. Не было ли гордыней думать, что порыв любви возможно предотвратить, возможно свернуть окрылённое пламенем сердце с избранного им пути, - или же из слабости он утешал себя?
Заходила речь за столом и о застройке кладбища. Особенно волновало это бари Бэларет из Умбара, она собирала десять подписей к петиции о том, чтобы могилы были с почестями перенесены. Я считал, что мёртвым всегда приходилось потесниться ради живых, и что мёртвым всё равно, как их почитают, - это нужно лишь их потомкам; но нельзя было изжить все традиции разом, и я мог оставить подпись ради тех, для кого это было важно.
По соседству собрались чиновники и пели о войне, даже в праздник, - как мудро заметила Нулуфэль, война когда-то была для них работой, а каждый поёт о том, что ему ближе. Я ушёл туда, где песни были об ином - в дом Галки, в котором собиралась портовая молодёжь: и Рут, дочь вдовы-морячки, и натурщица Бэл, и бродяжка Иса, и Аза из кабака забегала, когда не была занята грязной посудой. Там гитара и бутылка вина ходили по кругу, и некоторые песни были созвучны молитвам - о странствиях и о Тьме, объемлющей мир; а некоторые песни были написаны прежде, чем люди познали новую веру, их авторы страшились ночного мрака и с надеждой ждали рассвета вместо того, чтобы разжечь огонь. Но всё же мне казалось, что люди, певшие в том доме, хоть и не приходили на службы, были свободны, а значит, любимы Мелькором.
Пришёл в тот дом и бар Имратир, старший брат бари Нилумит, приехавший вместе с ней, и угостил нас вином, расспросил о новостях и вспомнил, как ещё в детстве лазил на берёзу, выросшую в могиле, которую дед Варбузар для себя приготовил. Но Канцелярия, к сожалению, работала и праздничной ночью; сперва вызвали Бэл, затем глава Третьего отделения бар Илинлуг самолично пришёл за мной. Я за ним последовал со стаканом вина в руке, расплескав его на всех колдобинах дороги, не менее домов нуждавшейся в обновлении.
В Канцелярии меня спросили, знаю ли я художника Мано и бываю ли в его доме. Я отвечал, что мы знакомы, но не дружны, и Мано меня не особенно привечает из-за расхождений творческих, и если я его и навещаю, то незваным. Мне показали меч и спросили, узнаю ли я его или кровь на нём, но в оружии я не смыслил и для меня все мечи были одинаковы. Я заметил только, что Мано никому не делал зла и не желал. Мне так и не сказали, что за злодеянье произошло в доме художника, я же обещал, что если мне удастся что услышать или увидеть - я сообщу. Меня поблагодарили так, словно долг гражданина был для них редкостью, и позволили идти.
Когда я возвратился, дом Галки уже опустел. Кто-то ушёл спать, кто-то перебрался в кабак. В кабаке бари Нилумит рассказывала о том, что всякий раз, стоило ей появиться на форуме, там что-то случалось: сначала девушка сожгла себя, затем она застала кого-то за исполнением крамольной песенки, и те скрылись, а Нилумит справедливо рассудила, что не её работа - за нарушителями бегать, а городской стражи. Было решено пойти на форум снова, дабы там ещё что-нибудь произошло. Однако там было безлюдно и тихо; Нилумит подзуживала своего брата поведать некую историю, которую нельзя было рассказывать в приличном обществе, он же отказывался наотрез, ссылаясь на то, что недостаточно пьян. Всё закончилось тем, что кто-то предложил исполнить непристойную песню про ёжика, а остальные пообещали, как общество приличное, на следующее утро сделать вид, что ничего не помнят. Тогда я и ушёл спать - чтобы запомнить хоть что-то.

Рано поутру в библиотеке Роменны собрались слушатели на лекцию литератора бара Мзевинара о ранненуменорской драме. Пришли как люди образованные, которым не нужно было объяснять, чем драма отличается от иных родов письменного искусства, так и люди простые, что говорило в пользу личного обаяния бара Мзевинара. После краткого вступления он сконцентрировался на сюжете Лэйтиан, его фольклорных корнях и последующей трансформации в художественных трактовках, пустил по рядам листы с переписанными отрывками ценных текстов.
Завершиться лекция должна была самой любопытной частью - практической: попыткой реконструкции ранней постановки вышеупомянутого сюжета. Бар Мзевинар предположил, что исполнители тогда - на праздничных представлениях или иных - импровизировали, а не заучивали роли наизусть, а также предложил меняться, дабы почувствовать себя актёром могли все желающие. Игра эта принесла несколько забавных афоризмов, в частности, Сильмарилл был назван "съедобным сокровищем" из Харада, поскольку именно в Хараде видели люди врага.
Первым роль юноши Берена взял на себя врач Аглахад и разыграл с собственной дочерью Зимрафэль сцену знакомства с Лютиэн, у коей Берен искал любви и бессмертия. Следом роль Берена досталась... Берену, а роль отца Лютиэн, эльфийского короля, - внуку Варбузара, который столь точно изобразил сварливые интонации своего деда, что некоторым снаружи показалось, будто это был сам Варбузар. В третий раз внук сам стал Береном, а мой дальний родич бар Талион, хранитель библиотеки, помогавший бару Мзевинару читать лекцию, - одним из "злых эльфов", феанорингов, добавленных в позднейших вариациях драмы.
Случилось, что должно было случиться: бар Талион чрезвычайно глубоко проникся гневом эльфа, который жаждал вернуть утраченное и которого Берен обвинил в трусости. Он вылетел из библиотеки и умчался прочь. Давеча, когда он любопытствовал, как вера в Мелькора относится к самосожжениям, я спросил его, как сам он к этому относится, - ведь, задавая вопрос, он должен был иметь ответ, он не обратил бы внимания на смерть Ирильдэ, если бы она его не тронула. Теперь он мог понять и её, и то, почему Владыка Мира не одобрял подобные поступки. Лишь эльфы становились рабами своих страстей, позволяли им ослеплять себя и толкать к безумствам. И, увы, они соблазняли сердца людей этой пышной аффектацией.
На данном инциденте был остановлен спектакль, в коем я охотно сыграл бы разве что роль Даэрона, если бы бар Мзевинар не решил без него обойтись, - ибо интересно было почувствовать, как сердце человека слабого при столкновении с прекрасным не освобождается, а подчиняется им, превращается в его раба. Но также практикум прерывался стражниками, собиравшими добровольцев для переноса кладбища. Они заметили, что я стою у входа, чтобы лучше слышать объявления с форума, и решили, будто я ничем не занят. Они поволокли меня на форум, и я счёл разумным не сопротивляться, а лишь перед Диргоном сказал, что я - не доброволец. Меня отпустили.
Мне это рвение казалось чрезмерным. Коль скоро люди, которых волновала судьба кладбища, не желали для его спасения работать - так, значит, старые могилы им вовсе были не нужны, а нужно было только пошуметь, и было незачем сгонять свободные руки на перезахоронение: заровнять, и дело с концом.
После неоконченного спектакля бар Мзевинар был как будто чем-то угнетён. Он сидел в одиночестве на форуме, и я спросил у него, чем он опечален. Он отвечал, что, должно быть, странно печалиться о том, чего никогда не было. Я возразил, что каждому из нас знакома тоска о несбывшемся. Однако, говорил я, наши мечты ограничены нашим воображением, тогда как возможности, дарованные нам, не ограничены ничем. Многие остаются на месте, обратив взгляд свой внутрь себя, - но стоит оглянуться вокруг, и принять этот дар, и можно достичь гораздо большего, чем мечтал. Бар Мзевинар улыбнулся и спросил, что делать, если эта печаль приносит ему наслаждение? Творить, конечно, - слагать стихи и песни, повести и пьесы.
Имразор провёл на форуме утреннюю службу и обряд посвящения для нового члена общины, бара Дурзуна; и прочёл проповедь, посвящённую любви к ближнему. Он говорил о том, что нам следует любить не только Мелькора, но и других людей, как Он завещал нам. С его точки зрения в порыве Ирильдэ, исполненном любви к Мелькору, любви к ближним не было. Я не стал спорить с проповедью, - но ведь Ирильдэ никому не навредила, ни один человек и ни один дом не пострадал от её огня; и я вспоминал слова Эфализинда: пусть сто свидетелей отшатнётся, но в одном из ста может вспыхнуть искра веры - не сейчас, так после.
Мы подошли к причастию поочерёдно и разошлись. Проповеди всегда были для меня источником вдохновения, но новости, пришедшие вскоре из столицы, оказались и того радостней. Король велел на всех верфях Острова строить корабли, заняв все свободные руки. Зазвучали недоумённые голоса: для чего корабли, с кем король собирается воевать? Лишь для нас, для верующих, великий этот замысел был яснее дня. Пришла пора плыть на Запад, в край, где смерти нет, нарушить запрет, взять по праву то, что трусливо скрывали от человека. В моём сердце сразу зазвучали строки, которые я, не бегая за тетрадью, записал прямо на стене форума, как они были, черновыми.
Почти одновременно с этой вестью в Роменне появился ещё один столичный гость, молодой чиновник бар Гимильхор. Он был улыбчив, громко славил короля, всех угощал вином и быстро заслужил общее расположение. Быть может, не без влияния блестящих кадров из Ар-Миналета наместник постановил построить храм Мелькора на форуме Роменны. Осторожные члены общины поговаривали, что бар Хаскел приказал это нарочно, чтобы вызвать недовольство горожан. Но если это было так, то он был глуп: форум был единственным местом в городской черте, где для строительства нового здания не требовалось сносить старые. И все дороги вели на форум.
За завтраком я имел беседу с бари Бэларет. Она верила только в то, что видела, и не могла понять, как можно поклоняться Владыке Тьмы, не являющемуся нам, не говорящему с нами. Я и Имразор отвечали, что мы служим Мелькору не как рабы - господину, а как ученики - мастеру и создателю, которого возможно превзойти; и обращаемся к Нему с молитвами не для того, чтобы Он вёл нас за руку, а для того, чтобы Он вдохновил и укрепил наше стремление идти вперёд. К каждому обращается Он, но не каждый Его слышит, потому что для этого нужно открыть сердце и слушать.
Также я говорил, что ежели ей нужно доказательство, то оно - во всём вокруг неё: в мире, который создал и даровал нам Мелькор. Есть у неё и глаза, и уши, но есть и сердце, - так неужели оно не замирает при виде прекрасного, а только лишь перегоняет кровь? Она спросила, что было раньше, яйцо или курица. Я ответил, что раньше был замысел - замысел того, что птица рождается из яйца, затем откладывает новое яйцо, и всё живёт, даёт жизнь и умирает.
Считать, что мы этот замысел уже постигли, - есть гордыня, а возгордившийся - останавливается, не движется вперёд, не развивается вместе с миром. Верно добавил тогда бар Гимильхор: не только чуткий человек слышит мир, но и мир откликается на наши чаяния. Это был интересный разговор, и я подумал тогда, что рано или поздно бари Бэларет дождётся того особого знака, который убедит её сердце в том, что законы и порядки мира установлены его творцом.
Как только на форум доставили материалы для строительства храма - и чёрный, и белый камень, - община собралась своими руками возводить храм. Бари Нилумит дала бару Салбатору пригоршню монет, чтобы он заходил в портовые кабаки и предлагал бездельникам поработать на стройке за плату. Мне не понравилось, что мы пытаемся купить жителей Роменны, на что бари Нилумит возразила, что давать людям работу - это благо. Однако все, кто не явился добровольно, отказались. Община справилась собственными силами. Дело спорилось, храм вырос невелик, но красив и изящен. Особенно мне нравился вход в виде арки, украшенной золотой резьбой. Купол храма был открыт, и так сказал Эфализинд: кто входит - кланяется, а затем выпрямляется и видит над собой небо.
По желанию Имразора внутри храма было отгорожено помещение для личных бесед с настоятелем, дабы каждый мог облегчить сердце и получить совет. Также до нас дошёл королевский указ давать приговорённым к смерти выбор - быть умерщвлёнными палачом или же взойти на костёр во славу Владыки Мелькора, очищаясь от грехов. Но у нас не было отдельного зала для сожжений, и решено было использовать площадь перед храмом, ежели возникнет в том потребность.
И даже от строительства храма стража попыталась меня оторвать - чем я так намозолил им глаза? Они заявляли, что я не работаю, а значит, должен отправиться в порт. Я отвечал, что если в один момент я не нужен, то в другой моя помощь может пригодиться, и что я хочу своими глазами видеть, как вырастает храм. В отсутствие Имразора за нас вступился бар Салбатор и подтвердил, что взгляд снаружи важен, ведь работающие над отдельными деталями не могут видеть всей картины в целом; Эфализинд добавил, что как только труд будет окончен, вся община примет участие в строительстве кораблей. И, когда храм был достроен, он на самом деле повёл нас немедленно на верфи, и все согласились с тем, что создание кораблей - едва ли не более важная часть нашего служения во славу Владыки Мелькора.
Я никогда прежде не строил корабли, и работа была в радость. Кроме верующих, никто почти не откликнулся на призыв короля, - только дед Варбузар, как всегда в центре событий, суетился, подавая материалы, да некто Азарзиран, приведённый стражниками помогал как мог. Он утверждал, что в Канцелярии его пытали, желая выведать о том мече, и покалечили ему руки, потому он больше подсказывал, чем делал сам. При мне он разговорился со спутником Эфализинда, младшим человеком, - будто меня рядом и не было. Признался, что ему полюбилась бари Нилумит (она раньше справлялась о нём как о вассале своего Дома), но знал он, что сердце её занято - и не её супругом. Хотел я сказать, что сердце жрицы принадлежит Мелькору, но смолчал и слушал дальше, продолжая заколачивать гвозди.
Младший человек отвечал, что у него есть средство, приняв которое, бари Нилумит воспылает к Азарзирану страстью - но, остыв, увидит того в прежнем свете; быть может, пережитое поможет ей открыть сердце тому, кого она прежде не замечала. Мне подумалось, что тот, кто верит в Мелькора и ценит превыше всего свободу воли - Его главный дар, - будет оскорблён применением подобного средства, но я вновь смолчал. Младший человек сказал, что есть у него и более сильное средство, которое заставит бари Нилумит взглянуть на Азарзирана и почувствовать, что нет его желанней, - но оба они сошлись на том, что то будет уже не сама Нилумит, и такого результата её поклоннику не было нужно. Тогда я решил, что предупреждать бари Нилумит мне не о чем.
Протягивая Азарзирану мешочек с порошком, слуга Эфализинда добавил, что тот может и сам употребить порошок, дабы набраться смелости для признания. Но то была бы фальшивая смелость, и я мысленно помолился о том, чтобы Мелькор вложил в сердце влюблённого довольно жара для того, чтобы самому решить свою судьбу.
Одним из последних я уходил с верфей, окрылённый тем, что один за другим вставали у причала светлые, стройные, лёгкие корабли - три или четыре из них построила наша община. Я приходил в "Нарак", и каждого встречного мне хотелось спросить, видел ли он молодые суда, прекрасные, как молодые птицы: такие же хрупкие и такие же сильные, устремлённые за край земли. И мне было удивительно обнаружить, что многим людям Запада было... всё равно. Они не приходили в порт даже взглянуть на корабли, у них находились другие дела. Они цеплялись за внешнюю сторону жизни, не интересуясь её сутью. Точно так же горожане в кабаке спрашивали, зачем на мне ошейник, и это было единственным, что они хотели знать обо мне.
Община ждала прибытия в Роменну короля, возможно - вместе с советником Зигуром, чтобы они освятили храм и нарекли имена кораблям. И вновь мне казалось, что более никто этого не ждал. Тихо было на форуме, пока строились корабли. Лишь один раз Асгару, хозяину "Зелёной лампы" и антикварной лавки, с пьяных глаз померещилось, будто с Менельтармы спускается тёмная тварь - он бросился со страху в библиотеку и навёл там переполох.
Я между тем застал ещё один увлекательный диспут: Эфализинд и Имразор в присутствии нескольких членов общины спорили о целях и средствах. Имразор утверждал, что ненависть - средство неэффективное, а Эфализинд напоминал о том, что наш создатель - Владыка любви и ненависти, огня и тьмы, и нельзя отринуть одно и оставить другое. Лишь лукавые валар говорят, что в человеке хорошо, а что в нём дурно, и стремятся исправлять людей, тогда как сильный человек способен любые недостатки обратить в достоинства.
Я склонен был согласиться с Эфализиндом: человек - господин над своими чувствами и может управлять ими, а не бояться и избегать их. Ведь, говоря о ненависти, Эфализинд имел в виду не мелочные обиды, а праведную ярость, вспыхивающую, когда мы видим несправедливость. Ненависть наша к врагам - отражение нашей любви к ближним, которых нам должно защищать. Это и отличает нас от животных, которые злятся, если отнять у них еду. Не только любовь и разум, но и волю и силу даровал нам Мелькор, чтобы мы выбирали сами, как поступать.
Тут к нам присоединился опальный князь Абразан и взялся говорить о том, что никакие цели не стоят того, чтобы жертвовать своей фэа. Я возразил, что чем больше огня сердца отдаёшь, тем жарче он разгорается, но князь меня мало слушал, обращаясь в первую очередь к бари Нулуфэль. И он ошибся, надеясь смутить эльфийскими терминами ту, что происходила из рода "верных" и, будучи с хранителем библиотеки в родстве, знала немало эльфийских текстов! Она отвечала, что, согласно вере эльфов, фэа неделима. Бар Абразан поправился, что говорит о шрамах на фэа. Эфализинд понял его и сказал, что его сердце ранили унижения, такие, когда твоей жизнью распоряжается другой; бар Абразан - что для него самой большой болью было предать то, что любишь.
Да, не о всех шрамах вспоминаешь с гордостью. Но и ошибки становятся частью нашего опыта, создают нас; я смотрел на Эфализинда и думал, что высших людей потери лишь делают сильнее, подобно огню, закаляющему металл, и гадал, через какие испытания пришлось пройти этому человеку в колониях. Я едва не пропустил, как бар Абразан ошибся во второй раз, излагая поучения о стихосложении в моём присутствии. Он говорил, что неверный поступок подобен низкому слову, которое портит весь стих и вынуждает переписать его. Я хотел сказать, что не бывает хороших и дурных слов - бывают хорошие и дурные поэты, но вмешался Эфализинд, горячо возражая, что для иной цели и потрудиться, переписывая, не страшно. Многим нужна жизнь простая и складная, без труда и боли, но так они только делают её пустой и мёртвой, как стихи без вдохновения.
Бар Абразан ушёл, и Имразор ушёл, а Эфализинд ещё сказал, что для нас, людей современных, сюжет Лэйтиан также важен. Герои этой легенды - люди, которые не только любили друг друга, но и всей душой ненавидели своего врага - нашего Владыку. И он признал их победу, потому что он, в отличие от эльфов, честен, и когда они встретятся с Ним в Вечной тьме - им будет о чём поговорить.

Когда с форума был зачитан приказ о записи всех желающих - воинов, мастеров, лекарей - в Великую Армаду, что пойдёт на Запад, я в числе первых устремился в Канцелярию, опередил меня только Берен. Да, я воином не был, но кто-то должен был воспеть это вдохновенное путешествие, записать и зарисовать подвиги людей, которые ступят на бессмертную землю. На моё имя выписали бумагу, подтверждающую моё место на корабле, и, свернув её, я прижимал её к сердцу.
Я отправился в "Нарак", чтобы найти других, готовящихся к плаванию, и не нашёл. Там Нулуфэль как раз беседовала с врачом Аглахадом, который оставался в Роменне. Королю в Великой Армаде нужны были медики, но мы должны были уважать иной выбор - кому-то стоило остаться и продолжать начатое. А поражён я был тем, что и Аглахад, и Бэларет открыто говорили о том, что воля короля - не его воля, что советник Зигур злонамеренно внушает ему свои мысли. Как можно было любить короля, быть ему верным, и в то же время считать его беспомощным, словно младенец, который делает всё по чужой указке? При том, что все те, кто жил и служил в столице и виделся с королём - и Нилумит, и Гимильхор, и Эфализинд, - подтверждали, что не в его натуре - слушать кого-то, кроме своего сердца, - этих людей переубедить было невозможно.
Аглахад рассказал историю о том, как король спас своих солдат во времена войны с Мордором - как сиял на солнце его золотой доспех, как беззаветно все были влюблены в него, словно в невесту; это была красивая история, и рассказана от чистого сердца, но из неё выходило, что люди любили короля, только когда он помогал им, а когда он просил у них помощи и поддержки - отворачивались, находя отговорки. Они признавали за ним то, что было им по нраву, а то, что им не нравилось, - отвергали, подобно глупым родителям, которые, видя, что их ребёнок превосходит их талантом, приписывают это "дурной компании". Неужели свободные люди, люди Острова, разучились принимать и себя такими, какими их создал Мелькор, и других - во всей их многогранности?
Я ушёл на форум опечаленным. Тех, кто говорил в кабаках и писал на стенах форума, что не будет никому подчиняться, "верные" исподволь сделали рабами, и они судили по себе, не понимая, как можно служить сердцем, по своей воле и выбору, как можно видеть в Мелькоре первого среди равных, как король и его советник смотрели в одном направлении, а не один был поводырём другого. Эти люди под служением понимали только исполнение приказов за подачку - как века назад относились к людям эльфы и валар.
Где-то в порту, в здании таможни, женщины Роменны шили паруса нашим кораблям. А я опустился на скамью и услышал разговор двух стражников, дежуривших на форуме, - близнецов Агамира и Агазара. И один из них говорил о том, что в столице мест на кораблях Армады не хватает на всех, и люди готовы выкупать бумаги друг у друга, готовы драться за них; здесь же записаться на корабли мог каждый, а горожане были поглощены повседневной суетой. Ещё он сказал, что, хоть он и не верил в Мелькора, он бы взошёл на корабль просто потому, что такая возможность - увидеть неизведанный край - даётся лишь раз в жизни. Неужели воистину жители Роменны предали всё то, чем отличались люди Запада, и слишком привыкли жить, уткнувшись в землю под своими ногами?
На стене форума упорно писали "Слава королю, а не советнику"; надпись закрашивали штукатуркой, завешивали объявлениями о том, что в "Нараке" подавали кабачковую уху, но её раз за разом подновляли. Я подумал, что не стоит пытаться скрыть то, над чем можно посмеяться, и подписал ниже "Слава оладьям, а не сметане"; стражник, стоявший прямо за моей спиной, ничего не сказал. Отвечал я и на другие надписи, которые множились, как сыпь при болезни.
Но вот пришло исцеление. Объявили о том, что король близко, и процессия горожан потянулась от форума по главной дороге встречать его. Золотой король прибыл с советником, и с супругой, и с детьми. Самые верные преклонили перед ним колени. Он поднял нас, и прошёл мимо меня, широким и быстрым шагом направляясь вслед за наместником в Канцелярию; толпа, как заворожённая, следовала за ним. Зевакам велели не стоять вокруг Канцелярии, а собираться на форуме и ждать короля, но люди всё равно оставались там, жадно следя, кого он требовал к себе.
Явившись на форум, король собрал всех для освящения храма. Имразор прочёл молитву, а Нилумит держала над головой пылающий факел. Король и Зигур благословили верующих, и всех жителей Роменны, - но без эксцессов не обошлось. Сперва одна из женщин начала выкрикивать хулу, и, хотя сам король велел ей замолчать, не успокаивалась, пока ей не зажали рот и не увели прочь. Затем наместник бар Хаскел, оказавшись вдруг прямо передо мной, посреди торжественной речи короля заявил, что ценности наши - дерьмо. Он был в стельку пьян и шатался так, что едва не сбил меня с ног; бар Тариэл крепко схватил его за плечи и поспешил увести. Позже в народе будут удивляться, что король подействовал словно крепкое вино на тех, кто обычно вёл себя рассудительно и пристойно и безумных выходок себе не позволял.
Но более других потерял голову Аглахад. Он выступил вперёд и стал оскорблять наместника Зигура, и отговаривать короля от похода на Запад; память моя не сохранила тех дерзких и путанных речей, внушённых несчастному его "друзьями"-эльфами. Стража схватила его. Его было уже не спасти. Мелькор никого не называет своими врагами, но те, кто называют своим врагом Его - должны ответить за свои слова. И горький гнев поднялся в моём сердце от того, что эльфы и валар трусливо прячутся, посылая вместо себя слабых людей на верную гибель.
А ещё я испытывал стыд за Роменну, которая разочаровала своего короля и вызвала его гнев. Он вопрошал, что может запретить людям Запада нарушить вымороченную границу и высадиться на берег бессмертного края, и выслушивал всех, кто желал говорить, - но никто не смог ответить на этот вопрос. Потому что ответ был один: только трусость и детские предрассудки ещё сохраняли в людях покорность наказу валар. И король говорил долго и вдохновенно, так, что можно было почувствовать пламя, бушующее в его сердце, - и Иса даже лишилась чувств. Говорил о свободных и гордых людях, не знающих страха, что пойдут с ним на Запад, и просил Роменну не подвести его.
Король, окончив речь, позволил обращаться к нему с просьбами. Тогда бари Нилумит преклонила перед ним колено и попросила о праве взойти на корабль Великой Армады как потомок высокого Дома - и король, обнажив меч, коснулся им её плеча в ознаменование того, что принимал её службу. Следом выступил младший человек, слуга Эфализинда. Он просил о той же чести - хотя это была дотоле неслыханная честь. Но по мудрому совету Зигура король даровал ему право стать частью великого путешествия и велел ему идти и рассказать об этом каждому в Роменне, дабы те, кто именовал себя старшими людьми и побоялся при этом отправиться на Запад, устыдились. Воистину так начиналась новая для людей эпоха.
Король удалился, а Гимильхор приглашал всех праздновать, - и все так шумно и бурно обсуждали слова и решения короля, что никто не слышал, как Имразор созывал прихожан на первую службу в новом храме. Я был единственным, кто вошёл и принял причастие. Имразор был немолод, и ему сложнее было увлекать людей за собой, хотя в том не было его вины; но ещё на прошлой службе, на которую Имразор не пригласил ни Нилумит, ни Эфализинда, я почувствовал, что община может расколоться и ей необходим сильный лидер.
Вскоре произошли перемены, но не так, как я ожидал. Все понимали, что Аглахад будет казнён за измену, и Нулуфэль недоумевала, ради чего он пошёл на смерть, когда у него не было жены и были дети, дочь и сын. Мы решили - не помню, кто из нас первым высказал эту идею, - что детей Аглахада сможет воспитать община для того, чтобы они не чувствовали себя изгоями и потомками преступника. И вот Аглахада привели к площади перед храмом, но не стражники, а Эфализинд; он требовал, чтобы изменник был сожжён по воле короля. Аглахад держался достойно, хоть и видно было, как ему страшно, и повторял, что не желает такой смерти.
Свидетели дрогнули, и даже стражники были в замешательстве. Не все, видимо, поверили Эфализинду. Рядом с приговорённым возник Имразор и заспорил, что подобная казнь не соответствует канонам нашей веры. Но, идя против закона, он шёл против короля и советника, в чьей власти было законы создавать и изменять, - а значит, против Владыки Мелькора, наделившего их этой властью. Я не мог сомневаться в том, что Эфализинд говорил правду, но надеялся, что за ним следом явится сам король и прояснит свою волю толпе, и та признает её; но короля не дождались.
Уже подносили факелы, и Аглахад взмолился к одному из стражников, чтобы тот убил его своим мечом. Стражник успел нанести удар Аглахаду, когда Эфализинд выхватил меч, заслоняя его, - и сразу несколько клинков скрестилось прямо вокруг меня. Я чудом уцелел, отскочив в сторону, - только для того, чтобы тело связанного Аглахада, объятое пламенем, покатили по земле на меня, пытаясь сбить огонь. Пламя погасло, но он был уже мёртв и лежал навзничь; огонь не тронул его головы, и я увидел кроваво-алые губы на снежно-белом лице. Будет ли Мелькор милостив к этому упрямцу, отказавшемуся от искупления? Эфализинд был ранен, но на ногах, кто-то из стражников - убит или оглушён. Имразор сидел поодаль под деревом, казалось, разом постаревший ещё на полвека, молчаливый, так что я боялся за его жизнь и рассудок. Тут и пришёл король.
Я разделял гнев и смятение короля: чем казнь огнём была хуже привычной казни сталью? Нет, не потому взбунтовались стражники, что в них проснулась неожиданная жалость к преступнику. Им из жадности не хотелось, чтобы чья-то смерть была посвящена Мелькору. Пока Эфализинд рассказывал королю, что произошло, огонь, разлитый по земле, - быть может, по чьей-либо злой воле, - перекинулся на стены храма, и некому было бежать за водой. Не успел я броситься на пристань, искать ведро, звать на помощь, - как к ревущему пламени вплотную без страха подошёл Зигур, и по лёгкому мановению его ладони огонь угас. Такую власть над стихией даровал ему Мелькор! А валар, которые сами были не более чем стихиями, даровали лишь ограничения и суеверия.
Раз его предали столь многие, король вынужден был назначить нового настоятеля и нового наместника. И вновь его решение было беспримерно мудрым. Он сказал, что власть короля и власть верховного жреца находится в его руках - значит, по его примеру во всех городах Нуменора отныне власть светская и духовная будет принадлежать одному человеку. Настоятелем и наместником Роменны стал по его воле Эфализинд. Спасибо Нулуфэль - она вспомнила сказать ему о детях Аглахада. И первым распоряжением Эфализинда было, чтобы она сама занялась ими.
Едва король и его люди покинули Роменну, и немногие вышли провожать его, - власть нового наместника подверглась ряду испытаний, словно наглецы не верили, что в отсутствие короля найдётся на них управа. Глава городской стражи попросил об отставке и получил её, и новым главой Эфализинд назначил Гимильхора, сказав, что желает испытать его. У Гимильхора не было оружия - Эфализинд протянул ему свой меч. Гимильхор преклонил колено и коснулся рукояти меча губами. Это показалось мне излишне восторженным жестом; ещё тогда я думал, что Гимильхор покуда не вполне владел своими чувствами, когда он хвастал "своим" кораблём, на котором отправится на заокраинный Запад, - самым лучшим кораблём, который он назвал Азрубелом в честь первого человека, ступившего на запретные земли.
Диргон также отказался от своей должности, поскольку гордыня не позволяла ему служить под началом человека моложе его самого. Но он по-прежнему желал служить Роменне, посему Эфализинд отнёсся к нему мягко, сказав, что позже найдёт для него подходящее дело. Высказала неповиновение и бари Бэларет, и к ней Эфализинд был столь же милосерден; горько ему было слышать, что она происходит из Умбара - края, славящегося верностью королю, и он приговорил её к ссылке на родину, дабы она могла одуматься. Однако, так как королевский указ запрещал кораблям покидать гавани по любым иным причинам, кроме нужд Великой Армады, бари Бэларет осталась под стражей в Роменне.
В довершение всего, к Эфализинду приблизился Имразор и вызвал его на поединок - чтобы тот, за кем будет победа, и был настоятелем храма. Это был древний варварский обычай, но всем было ясно, что Имразор искал не возмездия, а искупления и смерти. Ему дали меч, и он дрался достойно для своих лет, переложив рукоять в левую руку, когда был ранен в правую. Эфализинд щадил его, но не поддавался и наносил удар за ударом. Юный Эреллонт, издали увидев схватку, примчался на помощь, но я остановил его, сказав, что Имразор сам выбрал такой путь. Когда бывший настоятель упал, заливая кровью камни форума, и сердце его замолчало, мы перенесли его тело в храм и со всеми почестями предали огню, и вписали его имя на стену памяти.
Все мы были опечалены и надеялись, что после смерти Имразор сумеет найти верную дорогу к Мелькору сквозь Вечную тьму. Лишь Гимильхор заикнулся было о том, что-де глупец получил по заслугам и таких нудных проповедей он отродясь не слышал. Нулуфэль и Эфализинд напомнили ему о том, что мы не осуждали бари Ирильдэ, когда она сожгла себя, - и тем паче не можем мы осуждать Имразора, который был смел и потому, что взял на себя непростую роль, и потому, что сумел от неё отказаться, и который многое сделал для общины и во славу Мелькора на своём месте. Увы, некоторых последователей наша община потеряла со смертью Имразора, - но это были те, кто был привержен настоятелю и его мягкосердечию, а не Мелькору.
Эреллонт был особенно удручён, и я объяснил ему, что Имразор не совершил ничего дурного - он лишь перестал справляться с возложенной на него тяжестью служения и, поняв это, ушёл вовремя, прежде чем слабость станет причиной ошибок. Как раз звали в "Нарак" послушать пение Азы, и я пригласил Эреллонта туда, чтобы развеяться. Но прямо у сходней "Нарака" к Эреллонту подошли сын и внук бара Абразана, Нимрузир и Нилузан, оглушили и уволокли с собой, будто разбойники.
Некоторое время спустя был зачитан королевский приказ о скором отплытии Великой Армады. Ждали сигнала, чтобы не медля взойти на корабли, считали часы, собравшись на форуме. Я стоял поодаль, как вдруг увидел ослепительную вспышку - и свет померк. Я погрузился во тьму, не понимая, что произошло; мне отвечали, что это была молния - но я не слышал грома и помнил, что небо было ясным. Кто-то взял меня под руки, отвёл к скамье и помог сесть, дал умыться прохладной водой. Всё ещё сжимая в ладони стакан сидра из "Нарака", я узнал голос бара Нимрузира, знатока медицины, - он сказал, что моё сердце в порядке, а зрение должно вернуться. Послышался шум - звали лекаря к наместнику. Я попросил оставить меня и идти туда, где помощь была нужней. Я боялся, что навсегда ослепну и меня не возьмут на борт, но ещё больше беспокоился, что случилось с Эфализиндом, не напали ли на него враги.
Зрение начинало проясняться - я видел свет и смутные тени; оборачиваясь по сторонам, я спрашивал, что произошло, но никто не мог мне ответить. Наконец, я услышал, что Эфализинда поразила молния и его отнесли в храм. Я поднялся и наугад направился через форум туда, где высился храм, пока стражники не преградили мне дорогу и велели не беспокоить наместника. Тут раздались крики с востока, и, поскольку ни солдат, ни лекарей уже не хватало на то, чтобы сдержать панику перед лицом неведомого катаклизма, мы с баром Салбатором устремились на зов. В камни мостовой под нашими ногами ударила ещё одна молния, отбросив нас далеко назад, - я так и не узнал, выжил ли он, а сам очнулся уже в храме, подле Эфализинда. Я был очень слаб, он же - даже в недомогании исполнен внутреннего пламени. Говоря, что небесный огонь убить не может, он приказал перенести его на форум, и я попросил перенести меня также.
Эфализинд сел на скамью, поддерживаемый своим верным слугой из младших людей. Меня уложили на землю, и я оперся о скамью, чтобы его слышать. Тогда наместнику и донесли о том, что от берега Роменны отчалили суда в направлении Востока, и на них бежали "верные" и их прихвостни - чиновники, книжники, врачи, бродяги, от стариков до юнцов. Бежал даже Диргон, которого Эфализинд при последней встрече назвал храбрецом. Но Эфализинд только обрадовался этому. Он сказал, что Мелькор обычно не вмешивается в дела людские, но ныне помог нам, избавив нас от предателей, надоумив их собственными руками очистить город, так что нам не пришлось бы их арестовывать, высылать или казнить. Теперь можно было свободно дышать в Роменне, не ожидая удара в спину, и все на форуме были своими, как одна семья.
Настоятель благословил Гимильхора и Нулуфэль стать частью Великой Армады. Я сказал, что поправлюсь и тоже смогу плыть на Запад, но Эфализинд ответил, что я буду нужен ему в Роменне, и я повиновался. Затем он прочитал свою последнюю проповедь. Он говорил, что люди, достигнув Запада, принесут дар бессмертия своим младшим братьям на Востоке, и более не будет старших и младших людей - всем будут равно открыты все пути. И более не будет титулов и знати, и никто не будет мериться древностью своего рода и чистотой своей крови. И тогда, когда от края до края земли воцарятся свобода, и разум, и свет, - тогда, быть может, восстанет Арда Обновлённая, каковой задумывал её Владыка Мелькор, и сам Он вернётся к нам из запредельной Тьмы, и будет править как единственный властитель, учитель и судья.
Казалось, Эфализинд в тот момент отдавал нам всё своё вдохновение, всю огромную силу своего сердца, чтобы тем, кто отправлялся в путешествие, хватило её до самых берегов бессмертного края. Мне хотелось плакать от восторга, и мой взор, проясняясь, начинал уже различать цветные пятна. Когда Эфализинд замолчал, его слуга промолвил, что тот забыл об одном - освободить его. И Эфализинд, при свидетелях, провозгласил, что отныне этот младший человек - вольноотпущенник Нуменора и никто вовеки не будет владеть им снова.
Когда Арьянтэ, портовая сумасшедшая, говорила, что к нам едет король, ей сперва не поверили, - но воистину король приближался, дабы почтить Роменну великой честью: направить первые корабли Великой Армады из её порта. Все пошли встречать короля, и я попросил у Нулуфэль дозволения опереться на её плечо; она порадовалась, что я чувствую себя лучше и смогу увидеть короля, пусть и обожжёнными глазами. Золотой король явился без советника, сказав, что Зигур остался вместо него в Ар-Миналете. Он хотел, чтобы Эфализинд отправился с ним, но наместник отказался, пообещав в отсутствие короля удержать для него Роменну. Если зажечь пламя на самой высокой горе Запада - он будет виден с Менельтармы; но, говорил как Эфализинд, каждый истинный нуменорец должен будет сердцем почувствовать, когда его братья войдут в бессмертный край.
До самого порта провожали мы короля. Я видел, как избранные ступают по корабельным сходням, как гребцы занимают места на лавках и поднимаются паруса. Вольноотпущенник напоследок приблизился к Эфализинду, обнял ладонями его лицо и горячо поцеловал - и тоже взошёл на корабль. Мы обещали отчаливающим кораблям ждать их с победой, и могучая фигура короля возвышалась надо всеми. Ещё суда не вышли из гавани, как вдруг человек бросился в воду с палубы и поплыл к берегу. Его, захлёбывающегося в высоких волнах, подхватили и вытащили на сушу - это был Гимильхор. Он, как безумный, хохотал, складываясь пополам, и повторял, что "дураки плывут на Запад", - похоже, не выдержал накала чувств или испугался. Его увели.
Но Эфализинд заметил, что Гимильхор обронил в море свой меч, им некогда дарованный. И наместник стал звать, чтобы кто-нибудь, кто умел плавать, достал этот меч, - но многие уже разошлись. Я же оставался подле него - и если он говорил, что ему понадобится моя служба, то отчего не сейчас? Я по-прежнему был слаб и едва ли сгодился бы на что-то ещё. Я разбежался и прыгнул с причала в море, нырнул в глубину, где не было нужды в остром зрении, чтобы разглядеть во тьме металлический отблеск выскользнувшего из ножен клинка. Но там, под водой, мрак и тишина обняли меня ласково и крепко, укутали сонной тяжестью, - я понял, что вернуться мне не хватит сил.
Я услышал над собой голос Эфализинда и постарался поднять меч над собой, над поверхностью воды. Это было потяжелей, чем выловить яблоко с мелководья. Я глотал солёную воду, а чувствовал кровь, но я стремился на Запад не из страха смерти - я хотел видеть славу людского рода, а умирать было вовсе не страшно. Сильная рука вытащила меч и схватила меня за руку. Эфализинд всё же вынес меня на берег, пусть и поздно. И последними его словами, что я слышал, были: "Мелькор улыбается, приветствуя тебя!".
И воистину Он улыбался.

Это была одна из немногих игр, которых мне не хватило - в том смысле, что я хотел бы пообщаться с остальными персонажами, с кем не успел. И я хотел бы играть в это ещё - хотя не возьмусь сформулировать, во что именно "это". Предупреждая вопросы: к ЧКА я отношусь никак, только удивляюсь, почему по ней больше не играют. А вот ещё кусочек Нуменора - было бы кстати.

@темы: friendship is magic, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, пламя арун-мулкэра

Оскописты? какие оскописты?
Фото из инстаграма Птахи, можно открыть полноразмер здесь.

Что вы делаете сегодня вечером? Не желаете ли поговорить о господе нашем Мелькоре?
Аватарка сама, честно.

@темы: соседи по разуму, пламя арун-мулкэра, портрет в интерьере

Стоило познакомиться с Кертом и Киром, как ночью приснилось, что мы вроде как волонтёрим в каком-то детском летнем лагере. Следим за детьми на пляже, помогаем укладывать их спать. Чувствовал себя обузой, потому что совершенно не умею обращаться с детьми. Правда, всё перетекло в какую-то ролёвку про школу, на том же пляже, где Летика играла вожака шайки, и наши персонажи подрались.)

Всю пятницу я шуршал по дому и собирался на Вавилон в состоянии лёгкой паники. В прогрузе упомянуто 18 персон, не считая королеву и египетских послов, и запомнить сложно даже имена персонажей, не то что игроков, из которых по нику я помню в лицо четверых. На игре спасли бейджи и шпаргалки. Для полного счастья разразился ливень, и я влез в дождевик, покупавшийся к Марвел-городовке.
К восьми я подъехал на Рижскую и подождал Сакуру, никого не встретил, кроме Астэры, спешившей на более раннюю электричку. Воссоединившись, мы с Сакурой также не обнаружили у касс людей, собиравшихся на 20.30, постояли для проформы и поехали вдвоём. Славно поговорили за игры и фандомы. С остальными попутчиками нашлись на станции, распределились по такси и прибыли в коттедж. Спальни были уже заняты, но мы успели застолбить диван на втором этаже, и плед я взял не зря - отдал его Сакуре, а сам укрывался плащом.
В субботу самочувствие превратило меня в тряпку, но я старался быть активной тряпкой и всем додать. Ганзир косил под исполнительного солдата и верного пса царицы, но на деле он был не за царицу и не за царя, а за порядок и собственные мелкие интересы. Эдакий нейтральный "мастер над шептунами", ни на что толком не повлиявший. При этом ему было странно, когда люди оспаривали волю царя и богов. Для вавилонца человеческие жертвоприношения и публичные казни - норма, как и то, что цари и боги имеют право творить любую фигню, а гуманизм и демократию ещё не изобрели.
Отчёт отперсонажный, большой весьма
Я поведаю вам о днях, которые некоторые называли тогда последними днями Вавилона, да стоит он вечно. Молодой царь Шаррат-Апсу вернулся из военных походов, осенивших его славой, в столицу, где делами государства ведала его мачеха - вдовствующая царица Белет-Икаллим.
Когда вечером царь пировал со всеми жителями дворца, явилась гостья - царица Астарта из неведомой страны на Чёрном континенте: небо на мгновение заслонила тень дракона, огромного, как у бога Адада. Щедрые дары она преподнесла царю - золотые слитки и сочные фрукты, которых, по её словам, в её землях было в изобилии. Затем по мановению её руки посреди площади забил прекрасный фонтан с чистейшей водой. Царь посадил гостью подле себя. Никто на нашем столе советников и воинов не осмелился притронуться к персику с её блюда, который нам подали; тогда я съел его и поклонился гостье.
Дингир, глава ночной стражи, подошёл к командиру гарнизона Кишару, сидевшему подле царицы, и поделился его распоряжениями - узнать, куда делся дракон, какова вода в фонтане, и не вооружена ли спутница Астарты. Магия мне была не столь интересна: дракон наверняка улетел, а вода выглядела водой, - посему я сказал, что послежу за спутницей гостьи. Тем временем пир продолжался, и перед царём и богами танцевали несравненные жрицы сестёр-богинь. Омрачило вечер лишь то, что старому верховному жрецу Магуру в кубках померещилась кровь вместо вина, и все жрецы поспешно ушли вслед за ним.
Я велел одному из младших жрецов, что служил моими глазами и ушами в храме богинь, проследить за происходящим и выведать, чего ожидать перед грядущим избранием нового верховного жреца. И, проходя мимо того конца стола, где вместе с послами сидела спутница Астарты, спросил, как ей нравится Вавилон, и сказал, что для нас честь принимать её госпожу, - а сам присмотрелся к её фигуре в тонком тёмном одеянии. Не было на нём складок, где можно было бы спрятать нож, - да и нужен ли нож людям, которым подвластна магия?
Дингир доложил Кишару, что дракона видели улетающим (воистину, сложно было бы спрятать дракона), а воду из фонтана испытали на псах, рабах и младших ночных стражниках, и с ними ничего не случилось; я - что продолжу приглядывать за гостями. Ночь - не моё время, но это не означало, что я должен был потерять бдительность.
Состоялась на том пиру и показательная казнь казнокрада, уличённого нашим главным судьёй Гиррой. Царь велел судье самому выбрать способ казни, и тот, не желая приговорённому излишних страданий, сказал, чтобы его обезглавили; тогда Астарта предложила дать вору того, чего он жаждал - напоить его расплавленным золотом. Царь велел взять золотой слиток и расплавить в печи, Дингир держал преступника, а палач вылил тому в лицо тягучее дымящееся золото. Дикий крик оборвался, когда золото запечатало нечестивцу рот и он рухнул бездыханным.
Не всем пришлось по нраву то, что царь прислушался к воле Астарты. Они говорили, что это пустая трата золота. Но наша гостья любила эффекты, так отчего же было её не уважить, не показать, что в Вавилоне также довольно золота? И вышло красиво - куда красивей привычных солдатам казней вроде разрывания лошадьми. Мы с казначеем Адму обсудили обычаи загадочного Чёрного континента, где, помимо Египта, было множество ещё не изведанных стран. Я встречал человека, чей раб из тех земель раньше ел людей; хозяин стал кормить его другим мясом, но всё равно, казалось, боялся его и на ночь сажал на цепь.
Судья, сын казначея, кроме справедливости не видел вокруг себя ничего, и тем можно было воспользоваться. Аманки, служанка с кухни, которая много лет приносила мне новости на хвосте и которой я предложил стать моей женой, дабы скрепить деловой союз союзом брачным и не вызывать подозрений, - осмелилась отказать мне, потому как хотела выйти за слугу по имени Нару, такого же пройдоху и её давнего приятеля. Это было с его стороны непростительным оскорблением, и я обещал Аманки, что он пожалеет, если она не передумает. Прикончи я его - она не станет молчать, да и кровь его не имела для меня большого значения; обвинить его так, чтобы он лишился своего места, - другое дело. И я намерен был от него избавиться вне зависимости от решения Аманки.
Я поздравил судью Гирру с успешно завершённым делом и отозвал в сад на разговор. Я предупредил его о том, что Нару якобы распускает о нём грязные слухи, связанные с некоей фавориткой - что-де совершенно не соответствовало строгому нраву судьи, однако могло испортить его репутацию в глазах людей невежественных. Я уже знал, что у Гирры интрижка с кухонной служанкой Исис, но не говорил о том даже Аманки, чтобы не растрепала раньше времени. Увы, судью интересовало только то, не обвиняет ли его плут в насилии, что было бы серьёзным оговором, и не крадёт ли дворцового имущества. Пришлось признать, что я ещё не ловил Нару за руку, хотя тот наверняка не гнушается и воровством. Но Гирра хотя бы собрался поговорить с Нару "как человек с человеком" - уже неплохо. Неплохо и дать знать судье на всякий случай, что у меня есть козырь против него.
Помимо гостьи и казни, говорили в пиршественной зале и о том, ждёт ли нас новая война, или царь останется в столице и будет править собственной рукой. Мы с Кишаром были согласны в нашей надежде на то, что мир продлится недолго. И дело не только в том, чтобы вавилонское царство простиралось безгранично. Неизвестно было, какие порядки заведёт молодой правитель, а скучающие солдаты в городе могли учинить проблемы. Покуда царь не трогал ставленников царицы, но назначил Кишару заместителем ветерана Иль Абу, что также нам не нравилось, ибо раньше мы справлялись и без него. Всё прежде было в руках моих и Бэлита, министра ирригации и близкого друга царицы Белет, - а тут появилось новое лицо, и, сколько я ни пытался поговорить с Иль Абой, выяснить, что он из себя представляет и кому служит, не удавалось.
Да ещё египетские послы, расхаживающие с таким самоуверенным видом, будто у себя в Египте. Их безумный фараон объявил, что есть только один бог Амон, и прочие боги отвернулись от Египта. Но не только нас с Кишаром раздражало египетское: великий царь, услышав, что музыканты заиграли египетские мотивы, велел сменить музыку.
После трапезы я хотел поговорить с Аманки и держался недалеко от кухни, но меня вечно что-то отвлекало: то Дангир, заметивший в зале перебравшего мелкого чиновника, то служанка, интересующаяся, не голоден ли я и всем ли доволен. Того чиновника охранники Дингира выставили из дворца освежиться. И судья Гирра вдруг пожелал узнать у меня о некоей девушке, отмеченной божественным благословением. Но дела богов есть дела богов, и меня они не касались, - многие жрецы и жрицы были щедро одарены богами. Бэлит же предложил мне проследить за Астартой, что я и так уже делал; но если она и впрямь была богиней, как некоторые о ней говорили, лучше было быть осторожным. А если нет... Бэлит покуда ничего не сказал о том, что думала о гостье царица, а ведь царь Шаррат всё ещё не был женат.
Когда пирующие начали расходиться, я присоединился к царскому телохранителю Месламте'Эа по прозвищу Сотня с Крита и Иль Абе за бутылочкой критского вина - оно было и впрямь отменным. Сотня, как обычно, тосковал по своей родине и философствовал о том, что вином надо наслаждаться, пока оно не исчезло вместе с Критом и всеми его виноградниками - недавно там вновь было землетрясение, и урожай погиб. Должно быть, боги были Критом недовольны. Обсудили и состоявшуюся казнь. Я надеялся, что вино развяжет Иль Абе язык, но он был таким же, как всегда: ни да, ни нет, ни горячо, ни холодно; либо он был очень осторожен, либо и впрямь желал отдохнуть на новом месте, ни во что особенно не вникая.
Прикончив бутылку, вояки отправились продолжать вечер куда-то ещё, я же остался дожидаться Аманки, сославшись на то, что мне рано вставать на службу. Когда Аманки освободилась от уборки посуды, я отозвал её в уголок и напомнил, что жду ответа на следующий день. Она ведь умная девушка и должна была подумать о будущем для себя и для своих детей: не хотела же она, чтобы её дочь разливала пиво солдатам, а сын - чистил лошадей? Да и избранник её, сказал я, - человек ветреный и ненадёжный. Аманки ответила, что я совсем его не знаю, но я возразил, что кое-что мне всё же известно. Впрочем, тогда я не стал продолжать свою затею с судьёй и Исис - утро вечера мудренее.

На следующий день моя смена началась ещё до завтрака. Медленно просыпались дворец и храмы. К началу трапезы явился верховный жрец Магур и возвестил о том, что ему было видение: он оказался в другом месте, которое не узнал, где всё пылало в огне. Предположили, что огонь - предзнаменование будущей войны. Младший жрец, которому я велел разнюхать всё накануне, ни о чём, кроме этого видения, рассказать не мог. Я дал ему ещё поручение: если с кем из жрецов будут договариваться о заключении брачного союза, то пусть тот жрец обратится ко мне, ибо я подозреваю дело нечестивое и богопротивное.
Но я опоздал. Когда я вызвал к себе Аманки для разговора и спросил, есть ли у неё, чем меня порадовать, она заявила, что они с Нару уже заключили брак в храме Адада, недавно явившегося в мир смертных бога воинского искусства, в присутствии судьи Гирры. Бог, по её словам, был не особенно доволен тем, что люди просили его благословить своё право сношаться друг с другом, но не отказал. Я не мог опротестовать волю бога, и не мог даже сердиться на дерзкую девчонку - любви я к ней не испытывал, а работать на меня она наверняка продолжит.
Но мне пора было задуматься о наследниках, и Аманки сказала, что при дворе есть ещё одна девушка умная и бойкая - Азми, служанка Дамгаль. Я и сам уже не раз о ней думал. Когда-то я и ей предлагал со мной работать, но она вежливо отказалась, сославшись на верность отцу, полководцу Бел-Накбу, который не одобрил бы такое; причину я счёл уважительной, и отношения между нами не испортились. Теперь же отец прочил её в жёны Дингиру, но она, по словам Аманки, не желала этого союза, да и Дингир никакой радости по поводу женитьбы не испытывал. А мне Азми нравилась - но стоило ли рисковать, соперничая с племянником своего командира?..
Что же до Нару, то он был слишком хитёр, чтобы позволять ему наслаждаться своим положением. Я сказал Аманки, будто видел на днях возле кухни, как Нару говорит Исис, что если она откажется, все узнают её маленький секрет. Аманки выглядела вполне разгневанной, и я посоветовал ей поговорить с Исис, но так, чтобы она не подумала, будто они с Нару заодно, - просто выяснить, не пожалуется ли она на что, не похвастается ли чем, и донести мне, если окажется что интересное. Так мы с Аманки расстались друзьями, и я вернулся к своим делам - а заняться было чем.
С утра было совершено убийство - Азми первая обнаружила труп и позвала стражу. Вчерашний пьяный чиновник, ныне трезвый и мёртвый, лежал у порога гостевых покоев, которые занимали египетские послы. Живот его был распорот, и широкий кровавый след тянулся за ним в комнату, к пустому окровавленному сундуку, из которого он, видимо, выбрался, но не дождался помощи и испустил дух. Я велел стражникам отнести мертвеца в храм, и Иль Аба был тут как тут; мы с ним осмотрели покои, но ни следов борьбы, ни оружия не обнаружили, и следов обуви на плитах пола не оставалось.
Первым делом я опросил верную мне челядь и выяснил, что невезучий чиновник давеча повздорил с двоими: Ламашту, дочерью Анзу, и Намтаром, правой рукой главного колесничего Энсага. Анзу покидала дворец семнадцать лет назад, и столько же было её дочери, с которой она ныне вернулась; на днях одному из моих стражников сломали ключицу, несмотря на доспех, и он клялся и божился, что это юная Ламашту отбросила его в стену за косой взгляд - не иначе как её отец не был простым смертным. Да и Энсаг был жесток и скор на расправу. Вот только негоже подозревать тех, кто был приближён к царице или же к царю. Другое дело - повесить убийство на простого слугу, да поскорее, чтобы никто не беспокоился, что душегуб на свободе расхаживает.
Особенно меня интересовало, как была нанесена рана, чтобы моя выдумка не выглядела неправдоподобно. Посему я поспешил обратиться к придворному лекарю Энтену, который осматривал труп в храме. Наш разговор вышел долгим, но, хотя многое из того, что мне подробно разъяснял Энтен, я понимал и так в силу опыта, я не прерывал его - во-первых, уважая его старание, а во-вторых, чтобы невзначай направить его суждения в нужном мне направлении. Ранен был чиновник острым клинком, умелой рукой, так, что не вывалились кишки, - саблей или кинжалом, а может - кухонным ножом? Удар был не слишком сильным, с близкого расстояния, - значит, жертве убийца был знаком, или же не вызывал страха. Резал убийца не сверху, то есть был с убитым одного роста или ниже, а также не был достаточно силён: тело до ящика не несли, а волокли. Едва ли это была женщина: напуганная женщина, защищаясь, наносит удары беспорядочно. Это мог быть старик или... юноша.
На всякий случай я хотел поговорить и с Ламашту - если она всё же была замешана, стоило научить её не выдавать себя. Но ничего не вышло. Она согласилась говорить только на виду у своей матери и пояснила, что царица запретила ей оставаться с мужчинами наедине. Не успел я спросить о причине запрета, как царица выглянула из своих покоев и призвала Ламашту к себе. Я попытался поинтересоваться у Анзу, почему царица столь строга к её дочери, но та ответила, что это, напротив, проявление заботы и осторожности.
Анзу отошла, оставив меня наедине с Дамгаль, другой давней подругой царицы; именно она стала проводницей Адада в мир людей, теперь же я их вместе и не видел. Раньше я думал, не добиться ли расположения молодого бога через Дамгаль, но вторым после Нару становиться не хотелось. Когда я спросил, правда ли Адад благословляет браки простых людей, это, казалось, стало для Дамгаль новостью. Я поддержал беседу, сказав, что и богу войны угодна семья, не только потому, что жёны рожают воинов, но и потому, что храбрее сражается тот, кому есть что защищать, - и вернулся к делам службы.
Когда я нашёл Кишара, он уже знал о случившемся от Дингира и сетовал на то, что Иль Аба доложил об убийстве царю через его голову. Но, хоть он и не доверял Иль Абе в полной мере, расследование лежало на нас троих, и на судье Гирре. Когда мы излагали судье всё, что было нам известно, я продвигал идею о том, что убийство совершил кто-то из слуг, с которыми пьяница якобы грубо обходился накануне. Помешал мне довести дело до конца только Иль Аба, который говорил с египетскими послами. Они, по его словам, были жрецами и могли видеть то, что скрыто от простых людей. И якобы увидели они след, но не кровавый, а как бы след тёмных помыслов, ведущий от их покоев к храму Адада. Это было серьёзным обвинением со стороны чужеземцев в адрес нашего бога, чему мы не могли верить. И всё же Кишар велел уточнить о состоянии тела у египетской плакальщицы из Храма мёртвых, проводившей ритуал над покойным.
Я о ритуале ещё не знал и сам обратился к плакальщице, со всем почтением спросив, как давно наступила смерть убитого и в каком состоянии находится тело. Она рассказала, что чиновник умер не более чем за четверть часа до того, как его принесли в храм, иначе она не смогла бы призвать его дух, - а дух сказал следующие слова о своём убийце: "громкий бахвальный лжец". Как воодушевили меня эти три слова! Также плакальщица сказала, что тело после ритуала рассыпалось в прах. Но это меня уже не заботило.
Мне не терпелось поделиться ещё одним штрихом к картине с остальными, которых я застал за разговором с лекарем Энтеном - таким же обстоятельным, каким был его разговор со мной. Кишар сделал мне знак молчать несмотря на то, что выслушивал от Энтена то, что уже знал от меня. Лишь когда Энтен замолчал, я подтвердил, что суждение лекаря о давности раны и засохшей крови в сундуке совпадает со словами плакальщицы и, видимо, на чиновника напали тогда, когда египтян не было в их покоях и к ним уже были приставлены мои соглядатаи.
Как только Энтен, Гирра и Аль Аба разошлись, Кишар пояснил, что хотел убедиться в том, что сказанное Энтеном мне не будет расходиться с тем, что он скажет другим. Это было разумно. Прежде Кишар не брался за "грязные" дела, предпочитая дождаться, пока я решу все проблемы и доложу об успехе, но в это преступление вцепился как волкодав, что было мне и подспорьем, и помехой одновременно. Но наедине с ним я рискнул в первый раз упомянуть имя Нару вслух в качестве подозреваемого, признавшись, что слова духа о лжеце сразу заставили меня вспомнить этого слугу. Энсаг, конечно, тоже тихим не был, но не было у него и склонности к интригам, не стал бы он прятать тело в чужих покоях. А египтяне могли быть лжецами, но вели себя тихо... Доказательств было покуда недостаточно, но я добился главного: Кишар сам поручил мне узнать, кто из слуг отсутствовал утром на кухне. И я уже знал ответ.
Спросить, конечно, всё равно не мешало, чтобы у меня был тот, кто за эти сведения поручится. Тем паче что давненько я не видел своего славного осведомителя Хайашума - главного повара и любимца царицы. Вызвав его с кухни, я поинтересовался, не отсутствовал ли Нару утром, и услышал, что Нару уходил в храм и "вернулся довольный". Ничего лишнего Хайашум не знал, что мне и требовалось. Я доложил об этом Кишару, и он послал меня побеседовать со жрецами. Ни к чему было в очередной раз выслушивать о свадьбе Нару и Аманки, но узнать что-нибудь ещё - почему нет? Я прогулялся до храмовой площади, и там мне улыбнулась удача: я встретил Азми. И что-то подсказало мне, что пора действовать - чтобы потом не пожалеть.
Должно быть, она подумала, что я окликнул её, чтобы расспросить об убийстве. Она подтвердила, что чиновник был уже мёртв, когда она обнаружила его, и ни о чём ей не сказал, и что кроме него она никого не видела. Тогда я сказал, что хочу вернуться к нашему давнему разговору, только добавить к прежнему предложению ещё одно - выйти за меня замуж. Меньше всего я ожидал, что Азми так обрадуется. Завидным женихом меня, может, и считали, но человеком приятным - едва ли. А она говорит, что молилась сёстрам-богиням именно об этом. Не о том, чтобы кто-то её от Дингира избавил, а о том, что если найдётся при дворе человек, который захочет на ней жениться, то пусть это буду я. Подумать только - впервые в жизни кого-то счастливым сделал!..
Оставалось получить благословение богов, но сперва я должен был закончить с делами человеческими. Хотя я мог убить обоих зайцев, завидев главного жреца богини любви Иштар - Нанше, представавшем перед смертными то мужчиной, то женщиной. Впрочем, в последнее время он выглядел, прежде всего, утомлённым человеком. Я решился заговорить с ним, сказав, что желаю заключить брачный союз; Нанше ответил, что вечером того же дня сама богиня ступит на землю, и я смогу испросить у неё благословения.
Я засомневался, имею ли я на то право, но жрец сказал мне не бояться, потому как богиня прекрасна, а не ужасна. Он был прав: прекрасное ужасным быть не может. Для порядка я спросил и о том, кто утром посещал храм Иштар. К моему удивлению, Нанше ответил мне подробно, что Энсаг и Намтар заходили и интересовались девушкой, получившей благословение богини. Как будто боги прежде не благословляли, кого им было угодно! Странно было, что и Гирре, и Энсагу не давала покоя неведомая девушка...
Я вернулся и рассказал Кишару о том, что Нару посещал храм Адада и, возможно, воодушевлённый тем, что бог войны обратил внимание на него, простого слугу, решил немедленно почтить его кровавой жертвой. Но Нару и без моей помощи нашёл беду на свою голову: выпил из фонтана Астарты вопреки запрету сестёр-богинь и отравился. Его перенесли в храм богинь, жрицы которых были наделены даром исцеления. Удивительного я в том не увидел - нарушивший волю богинь понёс справедливое наказание и пусть благодарит их за то, что выжил.
А Кишару было не до него: он попросил меня срочно принести от его лица извинения перед Дамгаль, которая не желала его видеть, за то, что он слишком резко запретил ей приближаться к фонтану, беспокоясь о её здоровье. Велел взять из его сокровищницы лучшие дары - и я послал туда слугу. Тот вернулся с серебряным подносом, усыпанным драгоценными украшениями. И царица, да украсит её милость богов, улыбнулась бы такому подношению. Но Дамгаль даже не заметила поднос, с которым слуга топтался у меня за спиной. Сказав, что коли Кишар храбр на поле боя, то пусть найдёт в себе смелость предстать перед ней самолично, она удалилась.
Я заметил лекаря Энтена и спросил у него о самочувствии пострадавшего. Он сказал, что жрицы полностью исцелили Нару, а он дал слуге на всякий случай своего зелья, но невозможно было выяснить, стала ли причиной недуга волшебная вода или же земной яд, который мог подействовать не сразу. И тут со стороны храмовой площади раздался шум. Это судья Гирра узнал об отравлении и требовал не много не мало, а ареста самой царицы Астарты. Я пытался увещевать его, что какой-то кухонный слуга, который уже бегал как саранча, был не жертвой, а нарушителем, - без толку. В присутствии царя Гирра велел страже схватить гостью, и мы с Дингиром вынуждены были повиноваться. К счастью, царь приказал убрать клинки в ножны и разобраться честным судом.
Царь призвал к себе всех советников, чтобы выслушать Астарту, но та сказала, что её волшебство было волей бога Инпу, прибывшего из Египта. Недолго думая, царь повелел призвать и Инпу к нему, чтобы тот сам высказался в защиту Астарты. Приглашать бога свидетелем - дотоле неслыханная для смертного дерзость, и все мы на мгновение опешили, не смея идти на поиски Инпу с такой просьбой. Но царь поторопил нас, заметив, что не простая служанка должна бегать за богом, и Кишар опомнился первым, заметив, что правильней будет самой Астарте обратиться к своему покровителю. Суд был отложен, и его решено было провести публично, дабы говорить на нём мог каждый.
Кишар напомнил нам с Дангиром о том, что нужно не спускать глаз с египетских послов и с дамы из свиты Астарты, но предостерёг, что они могут подавлять волю колдовством и нам стоит обратиться к жрецам Мардука за оберегающим амулетом. Пришлось снова идти на храмовую площадь. Там было безлюдно, и двери храмов были закрыты. Я осмелился постучаться, но мне не повезло нарушить покой бога Адада - разгневанный, он заявил, что не будь я воином, он бы этого не простил. Покой, но не уединение: с ним были сёстры-богини. Стучаться в другие храмы охоты не было, тем паче что я вновь встретил мою Азми.
Она хотела ненадолго попрощаться. Её отец пострадал при тушении пожара на складах - именно это происшествие видел верховный жрец. Она должна была быть подле него, и я надеялся, что Бел-Накбу поправится и благословит нас, коль скоро наш союз был волей богинь. Я отпустил её с теплотой в сердце, которой от себя не ожидал, - видимо, и впрямь у воина должен быть дом, куда он хочет возвращаться, даже если не покидает пределов Вавилона. А сёстры-богини почтили меня своим вниманием перед обеденным пиром. Возникнув от меня по правую и левую руку, они сказали, что я, кажется, одинок - а я ответил, что уже нет. Им было радостно узнать, что молитва Азми сбылась, и они дали мне своё благословение.
Остаток времени до обеда я брал пример с казначея Адму, заняв удобное место, откуда видны были многие, включая египтян; затем египтяне ушли в ту часть дворца, где дежурил Дингир, а я подменил Кишара на часах у дверей царских покоев, и оттуда наблюдал за спутницей Астарты, влившейся в компанию придворных дам, окружавших Дамгаль. Царь в своих покоях о чём-то беседовал с Ламашту, а Кишар, не тратя времени даром, осведомился у меня, где слуга с дарами, и успешно помирился с Дамгаль - а то была непростая задача.
Впрочем, после Кишар был не в духе и решил, что, пока я стоял на часах, мы с Дингиром упустили египетских послов из виду. Несмотря на то, что я не мог быть в двух местах одновременно, что бы обо мне ни говорили, он был мной разочарован, а Дингиру велел передать, чтобы он нашёл египтян до обеда, и грозился в противном случае казнить племянника самолично. Поскольку Дингиру я зла не желал, пришлось срочно его разыскать. Когда министр-администратор уже созывал всех на пир, Дингир доложил Кишару, что египтяне удалились в храм Адада и всё это время находились там; я подтвердил, что мимо меня они не проходили. Загадочным было такое союзничество.
Обеденный пир начался не лучшим образом. Боги и их жрецы заявили, что не желают сидеть за царским столом в Вавилоне, где им более не оказывают должного почтения, и удалились в свои храмы. Один лишь Адад остался подле царя, как если бы был таким же гостем, как Астарта. Я был изумлён, что никто не пытался остановить богов, взмолиться, чтобы они не гневались; пир продолжался как ни в чём ни бывало. Кишара больше заботило то, что колесничий Энсаг, по его мнению, оскорбил царицу, не поклонившись ей, когда она попросила его уступить ей дорогу на дворцовой лестнице. Энсаг не считал, что царице должно кланяться, потому эти двое сговорились решить спор поединком. Думаю, не мне одному любопытно было, вознаградит ли царица рвение Кишара...

После обеденного пира состоялся суд над Астартой. Боги и жрецы явились взглянуть на это зрелище. Я не мог понять, чем вызвана рискованная поспешность судьи Гирры, обычно решительного, но рассудительного. Он не мог выступать и судьёй, и обвинителем одновременно и потому попросил Кишара выступить с обвинением от его имени, что немало меня встревожило. Если бы Гирра таким образом намеревался подставить Кишара, я был бы первым, кто рукоплескал его хитрости и коварству, - но если Кишар пострадает из-за глупой чужой ошибки, это будет прискорбно.
Мы с Дангиром встали у колонн, чтобы в случае опасности заслонить собой царя, царицу и (Кишар отметил особо) фаворитку царя, Гештинанну. Не успел начаться суд, как словно из-под земли возник безумец, которого привечали при храмах, и провозгласил, что этот суд будет праведным, раз сами боги взирают на него. Сдержать его, дабы не приблизился к царскому трону, было почти невозможно; замолчав же, он упал у колонны без сил, и стражники вместе с младшими жрецами унесли его. Но правда могла обернуться как благом, так и бедой.
Гирра и Кишар обвиняли Астарту в злонамеренном колдовстве, и доводы их были слабы. Судья утверждал, будто она была незваной гостьей, - словно не существовало её посла, Мелькарта, который за несколько дней до её прибытия уже очаровывал двор своей самоуверенной улыбкой. Судья говорил, что дары Астарты были вредоносны, - но я ел персик, и со мной ничего не случилось, а из фонтана давеча пили ночные стражники по приказу Дингира, что тот и подтвердил. Судья ссылался на сестёр-богинь, по воле которых ему открылась истинная сущность фонтана - якобы на месте оного был старый колодец, полный затхлой водой. Даже в кратком солнечном затмении, напугавшем простых жителей Вавилона, обвинялась Астарта.
Бог Инпу действительно свидетельствовал, что колдовство Астарты было по его воле и не несло зла, а на фонтан могли наложить иные чары. А затем и старшая из сестёр-богинь, мудрая Бау, разъяснила всё неразумным смертным. Сёстры запретили пить из фонтана потому, что собирались разрушить его чары, и в тот момент, когда была пробита брешь в магии Астарты, её творение и выглядело гнилостным колодцем и было опасно для людей. Бау рассказала о том, что люди порой слишком слабы, чтобы вынести магию, дарованную им, - потому боги немногих одаряют собственными руками, боясь причинить вред. Следовательно, у Астарты не было дурных намерений, и лишь человеческая неосторожность привела к дурным последствиям.
Великий царь спросил судью Гирру, какое наказание предписывают законы Вавилона за неправедное обвинение, и тот ответил, что казнь через утопление. Однако, приговаривать Кишара судья не желал, сказав, что обвинение было выдвинуто им самим - он что, сошёл с ума и собирался утопиться? К счастью, царь остановил его, сказав, что колдовство действительно имело место, значит, для подозрений был повод и оно было не клеветой, а незнанием. Своей милостью он спас своего непутёвого советника, и это было верным предупреждением на будущее.
Но это было ещё не всё. Старший жрец богини Нинкаси, Кур-галь, провидец, пожелал заглянуть в минувшее и узнать, что случилось подле фонтана. Богини-сёстры помогли ему войти в транс, чтобы его видения были более ясными и не отняли у него все силы. Кур-галь изрёк: выпивший из фонтана солгал, что отравлен. Поскольку его речь была, как всегда, туманна, все принялись гадать, что она значила, но я уже внутренне ликовал. Я приложил в тот день немало сил, чтобы погубить Нару, - а теперь он сам губил себя. Младший жрец Аллакдад, приставленный к Кур-галю, чтобы заботиться о нём и толковать его пророчества, подтвердил, что я понял слова верно: слуга притворился отравленным. Иль Аба тотчас пошёл за Нару.
Он вернулся ни с чем и сказал, что Нару скрылся от него в храме Адада, и двери закрылись перед его носом, но он успел услышать, как Нару сказал, что-де жрецы узнали правду. К сожалению, великий царь Шаррат предпочёл закрыть глаза на это вопиющее обстоятельство, поскольку оно означало новое дело, а второго суда подряд он не желал - утомились все собравшиеся. Но едва все разошлись, мы с Кишаром, Иль Абой и Гиррой тотчас сошлись вчетвером, чтобы обсудить Нару. Я напомнил им о настораживающей последовательности: утром Нару посещает храм Адада; позже происходит убийство, и следы ведут в храм Адада; ныне Нару прячется в храме Адада...
В обоих случаях некто пытался подставить гостей Вавилона: сперва египтян, затем Астарту. Похоже было на то, что сей злоумышленник желал не мира, а войны. Но и в этот раз Иль Аба спутал все карты. Он рассказал о том, как искал жреца Адада и пришёл в храм, чтобы дождаться его там; Адад был там не один - с ним были сёстры-богини и несколько смертных, показавшихся Иль Абе случайными. Когда Адад вышел, он услышал о том, что бог собрал всех в храме для того, чтобы не допустить войны.
Это звучало странно - бог военного искусства, плетущий интриги против новой войны! Но, говорили, сёстрам-богиням открылось, что эта война может погубить Вавилон. Неисповедима воля богов, и сложно вести расследование, когда они вмешиваются в дела людские. Верную мысль высказал судья Гирра: посоветовать царю обратиться к его другу, богу Мардуку, чтобы тот прекратил распри и игры других богов, смущающие умы смертных.
Можно было выдохнуть и присесть подле никуда не спешившего Бэлита. Наша беседа всегда начиналась с обоюдного вопроса: какие новости? Но мне нечем было хвастать. Я вкратце пересказал и Бэлиту свою складную небылицу о Нару, замешанном во всех свежих дворцовых проблемах, и заодно услышал от присоединившегося к нам казначея Адму, что он собирается признать своего внука вне зависимости от того, признает ли оного его сын. Сделав вид, что ничего не знаю об Исис, я сказал, что это весьма благородный поступок - и как раз вспомнил об Аманки. Сообщил Адму и о том, что великий царь с утра был намерен жениться, но ныне обстоятельства заставили его повременить. Шла ли речь о Гештинанну или Астарте?..
А вспомнив, я вызвал Аманки с кухни и спросил, узнала ли она что-нибудь от Исис. Та ответила, что знает лишь о том, о чём и так уже судачит весь дворец: о внебрачной связи Исис с судьёй Гиррой. И, едва я предположил, не Нару ли разносил эти слухи так, что они дошли до самого судьи, Аманки возразила, что Исис трепалась об этом сама. Значит, мой козырь оказался разменной картой потому, что Исис была не так умна, как я о ней думал. Но я всё равно сказал Аманки передать Исис, что Адму признает её ребёнка, - просто так, чтобы она не переживала. Удивительно, но, похоже, женитьба делает людей добрее - по крайней мере, меня.
Я спросил Аманки и о более важном: почему Нару соврал о том, что отравился водой из фонтана? Удивление Аманки было вполне искренним - она о том не знала. Она сказала, что Нару принял в храме Адада обет никогда не говорить об этом фонтане, поэтому он не мог ничего поведать даже ей. Я сказал, что Нару мог пойти по дурной дорожке и что я боюсь, как бы он не увлёк за собой и свою жену, не подверг её опасности, - и это даже не было ложью. Я ценил Аманки и вправду не желал, чтобы с ней что-то случилось. Пообещав её защитить, я расстался с Аманки и пустился на поиски Кишара, дабы поделиться с ним сведениями об обете.
Но я не успел с ним переговорить - царь созывал совет, на котором надлежало присутствовать. Обсудили изобретения главного инженера Циртура, вдохновившегося драконами и пожелавшего сконструировать их механическую копию, - он очень рвался в Египет, интересуясь тамошними науками, и сами египтяне, как он сказал, им заинтересовались, потому царь распорядился приставить к нему двух телохранителей, а в Египет послать его ученика. Обсудили охрану границ в мирное время, содержание гарнизонов, обзорных башен и дорог для вестовых. Обсудили договор о ненападении с Египтом, торговые поселения на границе, препятствующие проникновению вражеских соглядатаев, и составление свода законов для гостей Вавилона, чтобы вели себя подобающе.
Впереди было избрание нового верховного жреца, и, по традиции, после совета царь принимал наедине каждого, кто желал высказаться по этому поводу. Когда все его советники по очереди посетили его покои, Кишар сказал, что и моё мнение великий царь желает услышать. Но мнение моё было таким же, как у всех солдат: старший жрец Мардука, Нинмах, в прошлом прославленный воин, как никто другой заслужил этой чести, ибо его преданное служение Вавилону и богу ни у кого не вызывало сомнений. Поблагодарив великого царя Шаррата за милостивое внимание, я встал на стражу царских покоев, следя, чтобы посетители входили по одному. Даже слуги в тот день имели право переступить порог этой части дворца.
Кишар, когда я подменил его у дверей покоев, справился о моём самочувствии, сказав, что я в тот день веду себя мягче и будто рассеянней, чем прежде; спросил, не тревожит ли меня невысказанная мысль, и не взять ли мне денёк отгула на отдых. Я насторожился: не значило ли это, что он решил избавиться от меня под тем предлогом, что я уже не справляюсь со своей службой с былой хваткой? Или же думал, что я от него что-то скрываю? Я ответил, что возьму отгул, когда буду справлять свадьбу - я и так не собирался держать это в тайне, с Кишаром я был честен, насколько возможно, иначе он не доверял бы мне. Добавил, что моя невеста отбыла к отцу, и Кишар догадался, о ком речь.
Новость, конечно, неприятно его удивила, но он сдержанно сказал, что всегда уважал меня за честную службу, и спросил, известно ли мне, что Бел-Накбу обещал свою дочь его племяннику. Я только плечами пожал: да, я об этом слышал, но мой брак благословили боги! Я хотел ещё заверить Кишара в том, что в моём браке не было корыстных целей, а лишь чувства, но тут кто-то его отвлёк, и я предпочёл сменить тему - рассказал ему о том, что узнал об обете Нару. Кишар усомнился, сказал, что сведения стоило бы проверить, - но насторожился всё равно. Я почувствовал, что сделал всё, что мог, Нару не выбраться из сети подозрений, и можно отдохнуть удовлетворённым местью.
А пока я отдыхал, я заметил, как мои товарищи по расследованию окружили старшего жреца Иштар, Нанше, и о чём-то совещались с ним. Хорошо, что я устроился недалеко от кухни: услышал, что Нару заделался... младшим жрецом Адада. Это было настолько забавно, что даже сердиться не получалось. Да, обвинить его отныне будет так же рискованно, как обвинить, например, Энсага, - но и жизнь жреца, в отличие от жизни кухонного служки, была не сахар. Ещё не известно, хватит ли у Нару времени на семью. А я-то ожидал, что Адад, освоившись среди людей, обратит своё божественное внимание на сословие воинское, - он же сделал ставку на простолюдинов. И, как выяснилось позже, не прогадал.
Судья Гирра не без облегчения сообщил мне, что убийство произошло по воле Иштар - хотя бы с одной тайной покончено. Я мысленно поблагодарил его за краткость, поскольку о подробностях мог догадаться и сам. Значит, чиновника всё-таки прирезал Намтар, ведь именно он хвастался, что Иштар отметила его своим благословением. Вот только почему дух убитого назвал его лжецом? Намтар казался мне человеком прямым и открытым, а его служба богине подтвердилась. И я был рад, что его не обвинят за это жертвоприношение.
На этом происшествия, мелкие и крупные, не закончились. Снова шум, и мы с Гиррой подоспели, когда всё было уже позади. По словам египетских послов, Астарта в их присутствии "случайно" разбила склянку, содержавшую некое вредоносное заклинание, и оно непременно оказало бы своё воздействие, не окажись рядом бога Инпу. Также в покоях находилась Ламашту, но уже ушла невредимой. Разбирательства египтяне не требовали, посетовав, что доказать намеренное падение склянки невозможно, а за Астарту снова вступится Инпу. Меня удивило, что они ни во что не ставят слово бога своей земли. Но те ответили, что потому и изгнали всех богов. Наивные! Богов невозможно изгнать, как и призвать - боги уходят и приходят сами.
Вскоре как раз состоялось избрание нового верховного жреца. Множество народа собралось на площади перед дворцом: простолюдины - по одну сторону, гарнизон - по другую, советники и дамы царицы - по третью, и жрецы на почётных скамьях. Боги стояли у подножия ступеней, с любопытством взирая на двоих кандидатов, замерших на царском балконе на глазах у всех. Нинмах, старший жрец Мардука, первым произнёс свою речь, сказав о том, что Вавилону необходимы порядок и сила. Он был уже недостаточно молод, чтобы воодушевить солдат, но стражи одобрительно загудели, потрясая оружием. Вторым заговорил прежний верховный жрец, Магур. Он рассказал нам сказку о дереве, которое отказалось от своих корней и зачахло. Он всегда был мудр и красноречив, и у него также было достаточно сторонников среди людей сведущих.
И тут раздались выкрики, всё более частые: где третий кандидат? Чернь хотела видеть молодого Шульпу'Э, единственного жреца Адада... уже не единственного, если считать пройдоху Нару. Юноша поднялся на балкон и встал рядом с убелёнными годами старшими жрецами. Я не слушал, что он говорил, потому что толпа скандировала его имя, и мне это не нравилось, а ещё потому, что я не мог воспринимать его всерьёз. И никто не мог. Когда царь, выслушав его, объявил, что никто иной, как Шульпа станет новым верховным жрецом, представителем всего Вавилона перед богами, - остальные жрецы заявили, что не станут ему подчиняться. И громче всех был голос целительницы Нети, жрицы сестёр-богинь. Она сказала, что Шульпа им солгал.
Нети поднялась на балкон, и судья Гирра поддержал её обвинение. Речь шла о многострадальном фонтане, который объявили отравленным тогда, когда он был ещё безопасен; никого уже не волновало то, что сама Астарта поддерживала Шульпу, как если бы уже числилась жительницей Вавилона. Царь пригласил Адада взойти на балкон и защитить своего жреца. Адад сказал, что Шульпа лгал по его велению, а когда ему показалось, что его недостаточно хорошо слышно, - спустился и, подойдя к скамьям жрецов, наорал на одну из жриц. Пришлось сёстрам-богиням вмешаться с увещеванием. По их словам, они обо всём знали, но не препятствовали этому, желая уберечь людей от правды.
Я тоже мог бы выйти вперёд и задать Шульпе вопрос: почему Нару должен был принять обет молчания о фонтане, что в этой волшебной безделушке было настолько страшного? Мог бы, если бы царь своей волей назначил суд над Шульпой. Но великий Шаррат не изменил своего решения поставить Шульпу верховным жрецом надо всеми жрецами, и богини, покровительницы Вавилона, были согласны с ним, - и разве возможно было им перечить? И всё же со стороны советников и дам царицы звучали голоса, что они - не против царя, но против Шульпы. Я опасался мятежа и держал ладонь на рукояти меча, и так же - Кишар и Иль Аба.
Но, несмотря на покорность царской воле, горько мне было от того, что бог воинского искусства, младший друг и соратник Мардука, учился не у солдат, которые если и грозили, то сразу сносили голову с плеч, как Энсаг или Кишар, а у кухонных слуг, в своих распрях поднимающих ор. Горько и от того, что боги не доверяли людям, как неразумным младенцам, скрывали от них правду вместо того, чтобы с самого начала поговорить с ними об опасностях неразумного использования магии. Я всю жизнь доверял только тем, кто доверял мне.
Видя недовольство своих советников и военачальников, царь попытался исправить положение, назначив молодому верховному жрецу опытного наставника. Но Нинмах отказался, сказав, что не может жрец Мардука, бога справедливости и праведного суда, стать наставником тому, кто лжёт, несмотря на то, что Мардук советовал царю прислушаться к выбору народа. И Магур отказался, сказав, что не сможет ничему научить того, кто отказался от своих корней, кто забыл о том, что когда-то он, Магур, приютил и вырастил Шульпу'Э. Оба они отказались достойно - и я был из первых, кто выкрикивал им "Слава!". Так новый верховный жрец и остался без наставника.
Выбор был сделан. Люди расходились. Жители дворца и жрецы ожидали вечерней трапезы. Кишар собрал меня и Иль Абу и сказал, что в случае смуты нам придётся встать между царём и недовольными, даже если нам самим не по нраву были решения царя. Я был с ним согласен. Но смуты не было, хотя тревога сгущалась в воздухе. Войдя в пиршественный зал, я сразу услышал от судьи Гирры, что бывший верховный жрец Магур умер - от старости, едва покинув пределы стен Вавилона. Старое сердце не выдержало потрясения. Младший жрец Мардука, Итурмер, собирался уехать в Египет, хоть там и не было более богов, а старший, Нинмах, заперся в храме и не желал никого видеть. Казначей Адму снял с себя должность и искал себе преемника, и его сын Гирра так яро пытался убедить его в том, что никто лучше него самого не справится, что старику стало дурно и потребовалась помощь лекаря. Крысы бежали с корабля - но неужели мы тонули?..
К вечеру прошла весть о том, что богиня Иштар всё же почтит Вавилон своим посещением, как и предсказывали её жрецы. Многие пришли на храмовую площадь, и я также: хоть чего-то светлого хотелось увидеть в конце хлопотного дня. С наступлением темноты двери храма распахнулись, и явилась Иштар, и была она воистину прекрасна. Она благословила брак великого царя Шаррата и его избранницы, Гештинанны. Нанше перерезал горло жертвенного барана, но Иштар молвила, что такое важное событие требует человеческой жертвы.
Я ждал, что царь обратится к своим стражам с просьбой выбрать какого-нибудь преступника, однако нашёлся доброволец. И это был Намтар. Желал ли он отблагодарить богиню за благословение или же избежать его, я никогда уже не узнаю. Его брат, архитектор Утту, стоял подле меня, но его не пришлось сдерживать - он лишь согнулся от скорби, как от боли, и не отвёл взгляда. Сверкнул нож в верной руке Нанше, и Намтар рухнул к ногам богини.
Всё было красиво и правильно. Смерть, как было от начала времён, знаменовала продолжение жизни. Но судья Гирра точно сошёл с ума - словно хотел если не утопиться, так лечь рядом с Намтаром: он заявил, что по вавилонским законам брак не считается действительным, если не подписан договор. И пусть бы один зануда рисковал жизнью, - но нет: кто-то в толпе начал было фразу о том, что царь, не исполняющий собственных законов, - не царь. Я не мог разглядеть, кто это был, но, кабы не темнота, не сносил бы наглец головы.
Иштар одним прикосновением заставила губы судьи замолчать и сказала, что молчать он будет пять лет. Однако во второй раз великий царь спас своего советника: спросил у него, может ли договор быть подписан после ритуальной церемонии, и приказал кивнуть в знак согласия. Тот кивнул. Тогда царь упросил Иштар смилостивиться над Гиррой и вернуть ему дар речи. Она велела тому встать на колени и избавила от наказания. Царь и Гештинанна, новая наша царица, приняли и подписали договор и удалились в храмовые покои для первой брачной ночи. Иштар же спросила, кто ещё прибегнет к ней с просьбой или пожеланием. Азми со мной не было, потому я молчал; Иштар уединилась для беседы с царицей Белет.
На храмовой площади случилось ещё два радостных события: Ламашту встретила своего отца - бога, сопровождавшего Иштар, а судья Гирра к вящей радости всех кухонных слуг заключил брачный союз с Исис и торжественно подписал заготовленный договор. Затем все вернулись во дворец, и Кишар немедля бросился в покои царицы Белет - так, что хлопнула дверь, со страстью им отворённая. Иштар же заперлась с египетскими послами в их покоях. Её жрецу, Нанше, после ритуала стало совсем плохо, он едва держался, и больно было на него смотреть; прекрасное ужасным быть не может - или?.. Но Иштар и его затащила в те покои, а когда оттуда раздались громкие крики и мы с Кишаром ворвались, выхватывая мечи, богиня велела не вмешиваться.
Придя во дворец, царь постановил, что боги и жрецы сами разберутся, и пригласил Адада присоединиться - словно ещё одного скорпиона бросил в банку. Я поймал себя на богохульном желании заколотить дверь этих покоев, хоть это и не помогло бы. С Вавилоном происходили боги. Боги случаются. Порой надолго, и всегда - непонятно для смертных. И мы ничего не могли сделать, кроме как ждать исхода этого божественного совещания.
А ждал я в компании Дамгаль и Сотни, которого она в очередной раз дружески поддразнивала за неумение вояки ухаживать за женщинами, и других, собравшихся насладиться её остроумием. Так мы дождались того, что со страшным грохотом стены и балки в гостевых покоях обрушились, и из дверей их (а может, вернее - сквозь двери?) вышвырнули обоих египетских послов, изувеченных так, что их едва можно было узнать. Я был уверен, что они мертвы. Тела в белых лохмотьях обступили зеваки, лекарь и жрицы протолкались к ним - и сказали, что египтяне живы. Более того: их раны на глазах затягивались, кости - срастались, ссадины разглаживались, синяки исчезали. Они точно не были людьми, хоть и богами не были. Когда они поднялись, никто не осмелился их задерживать. Сам царь сказал, что им отведут новые покои.
Иштар молвила вслед египтянам, что такова сила единого бога Амона; те удалились, ворча о "трое на одного". Тем всё и закончилось, и Вавилон устоял, да будут стены его вечно неколебимы, а жители дворца собрались на вечерний пир, на котором состоялось соревнование двух поваров: Хайашума, любимца вдовствующей царицы, и Ташметума, личного походного повара царя Шаррата. И все были поглощены обсуждением щедрой стряпни, ибо богам - богово, а людям - человеческое. А мораль сей истории такова: в любые времена, особенно же времена перемен, не теряйте присутствия духа и поворачивайте уши туда, куда дует ветер.

Спасибо мастерам и игрокам - и тем, с кем довелось поиграть, и тем, кого только видел! Надеюсь, что был не совсем уж бесполезен. О том, что игра на самом деле была по Devil May Cry, и боги были демонами, которым противостояли ангелы, я предпочту раззнать просто потому, что в картине мира персонажа всё иначе, а я сам канона не знаю, хотя идея хороша. :3
А о том, что Кишар не успел закулуарить царя до стоп-игры, я жалею не потому, что осуждал царя, а потому, что слоники славно бы забегали, хотя я к ночеру субботы уже выдохся и выролился. Но кабы игровое воскресенье, кабы убийство царя с утра!.. Я сам не знаю, на чью сторону встал бы Ганзир, если бы его порядок раскололся.
Квенты на Роменну, Аненербе, Вечность etc - скоро будут. Про флэшмоб тоже помню, один текст даже начат. Оставайтесь на нашей волне!

@темы: friendship is magic, moments of dream, радио Marcus FM, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты

На ночь гля, после трейлера Фантастических тварей, подумалось, каким классным мог бы быть фильм о покемонах. Ареалы обитания в дикой природе, жизнь среди людей, бои на арене. В реалистичной графике. А пока вот вам мышь-меррил.


Утром понедельника я встал вместе с Птахой и, не просыпаясь, поехал до Семёновской позавтракать втроём с Верой в Чёрной жемчужине. Я пил пуэр, ел блинчики, суховатые, но сытные, и плавно включал мозг. Поговорили за Роменну, затем обсудили даты Франции - чтобы никто не убился накануне Альконны или Слободы, это будет пятница перед Слэшконом, 4-5 ноября - и помещение для Оккупации. Если Франция будет у нас дома, то Оккупация требует двух комнат побольше наших. Может, кто-то посоветует недорогое антикафе или даже предложит свою квартиру?..
Анонс Франции воспоследует в ближайшее время, как только мы с Верой определимся с местом действия и степенью жёсткости сетки. Несмотря на отдалённые сроки, это всё ещё игра на мой день рождения, и собрать каст будет для меня прекрасным подарком. (Обычное празднование с тортом будет 24 октября.)

Также втроём мы доехали на трамвае до Преображенки, откуда Птаха отправилась на работу, а мы с Верой - в подземку. Я доплыл до дома без зонта, но если его отсутствие компенсировал капюшон, то переходить вброд бурные потоки в туфлях мне не понравилось. Район украсили мангровые болота и грязевые сели, а я отказался от планов и засел в гнезде.
Сегодня по наводке Шэдоу поехал на БотСад за кожзамом. Думал, обернусь быстро, гуглокарта предложила мне маршрутку. Уже на остановке я узнал, что все маршрутки, кроме городских, вчера отменили. ЗлоключенияПошёл пешком, заплутал в парке, пока пересёк его туда-обратно дважды - осознал, как там красиво и что я хочу туда вернуться и пофотаться (вот только кем?). Миновал мост и оказался между глухим забором промзоны и снесёнными пятиэтажками, на взрытой дороге. Местных нет, только рабочие. Прыгая по кускам разбитого асфальта, выбрался к цивилизации и закупился в первом попавшемся магазе. Возвращаться не стал - дождался автобуса до ВДНХ. К дому подъезжал в восьмом часу, так что сборы Роменны и Каролины обошлись без меня.
Зато забрал с почты посылку от питерского магазина Игра Чернил - мы заказывали четыре комикса арки Mass Effect: Эволюция. Эти котики приложили четыре плаката по ИП в подарок Будет что повесить вместе со знамёнами.
Попытались рассадить мышей по признаку пола. Признак у многих неочевиден. ПроблемыУ одного из самцов случился приступ клаустрофобии, другой укусил Птаху, до кучи крыса Андерс добегался до натоптыша. Будем лечить, чтобы не запускать ситуацию. Хотя обычно это хронь.(

Два дня до Вавилона, а у меня слетело начальство - Кишар, командир гарнизона. Найдись, героический игрок! Роль важная-вкусная!

@темы: moments of life, friendship is magic, catch 'em all, фанарт и иллюстрации, это крыса и ей не стыдно, mice liberation

Нытья кусокВот говорят, что прошлое отнять нельзя. А вот нифига. Когда кто-то вычёркивает меня из своей жизни, мне кажется, что я лишаюсь права считать наши воспоминания общими. Это как перебирать старые фотографии, на которых ты был, а потом тебя вырезали в фотошопе. И чем больше таких памятных моментов, тем дольше я перебираю, и тем больше пошатывается моя уверенность в собственном существовании. То есть, я знаю, что я есть сейчас, знаю, для кого; но "меня могло и не быть" - всё равно что "меня не было".
И я понимаю, что сам виноват, у меня стало меньше ресурса - и времени, и средств, - и я уже не могу уделять столько же внимания, сколько раньше, всем, кому хотел бы. Но неужели мама была права и люди, начавшие семейную жизнь, остаются без друзей? Как-то это тленно.
Так что бОльшую часть дождливых выходных я проспал. Не худший способ отвлечься.

Сходили в МориСинема на "Пит и его дракон". Что я люблю в Диснее - так это то, что они каждый раз "открывают" новый сеттинг. На сей раз это северные штаты с лесорубами и тачками 60х. И в фильме совершенно дивная аутентичная музыка - для меня она была не меньшим удовольствием, чем, собственно, дракон.
Дракон хорош - десятиметровая зелёная собака, которая к тому же летает и дышит огнём. У Беззубика тоже были собачье-кошачьи повадки, но Эллиот - так зовут лесного - очевидно млекопитающий. К сожалению, человеческие жесты в нём также проскальзывают. И он воплощает собой мечту о том, что где-то в девственной природе сохранилась неведомая нам жизнь, к которой можно прикоснуться, - мечту вечную, как о доме на дереве.
Избитый сюжет о ребёнке, его потенциально опасном питомце и взрослых ("Алёша, нам здесь не рады") часто идёт рука об руку с архетипом прощания с детством. Здесь это в лоб: мальчик, выросший в лесу, ушёл жить к людям. Но сюжет легко игнорировать, релаксируя под звук биения драконьего сердца.

Но на Моану я не пойду. Да, именно поэтому: все женские персонажи Дисней/Пиксар выглядят одинаково. Няшно-круглое кукольное личико с приклеенной полуулыбкой. Даже у Дж.Хоппс, хотя она... ну, кролик. И Моана - не исключение, только нос пошире. При этом все мужские персонажи - разные.

Поневоле задумаешься, для детской ли ЦА такая фапабельность. Хотя, как сказала бы Тикки, - это просто комиксы приучают к хорошему.

@темы: кина не будет, електричество кончилось, мракобесие детектед, прикладное марковедение

@темы: все побежали - и я побежал

В воскресенье я всё же не доехал на Пикник в Мордоре, потому как, во-первых, стояла смертельная жара, а, во-вторых, мы с Птахой слишком поздно уезжали от Ники и Наташи. Зато мы заехали в Декатлон в Филионе и приобрели Птахе защиту для поездок на самокате.
Дома я показал Птахе один из своих любимых фильмов, Mine Vaganti (в локализации - Холостые выстрелы) Ферзана Озпетека. Очень человечная история о семье, праве на счастье и макаронах с самой красивой музыкой. На очереди Magnifica Presenza (Присутствие великолепия), что и после Дела о театре будет кстати. Понял, что хочу такую ламповую игру про дом с привидениями.
Потом начали смотреть Person of Interest - я во второй раз, Птаха в первый. Хорошо пошло, продолжаем. Первый сезон я люблю; глядишь, осилю и дальше.
Что снилосьПриснилось, что у нас в большой комнате остановилось на ночёвку некоторое количество игроков, собирающихся на игру, на которую я при этом не ехал. Судя по обсуждениям - по авторскому фэнтези, но не Венсан, а, кажется, игра Гриффиса, хоть и не по Аду. Игнис и Тигрисс среди них точно были. Я зашёл в комнату, возмутился, что никто не ел, и пошёл в магаз, встретил там ещё кого-то из игроков. В финале сна Шэдоу, уезжая на игру, оставила у меня до возвращения BJD-парня.

Днём в понедельник ко мне заехала Тикки. Посидели в гнезде, я накормил Тикки чем бог послал, послушал про своего персонажа на СтарГейт. Кровососущие космические эльфы а также любимая работа на минном поле, уровень сложности nightmare, человеческая логика "одну сломал, другую потерял" и герои, совершающие подвиги методом "создай всем проблему и реши её". Мне чертовски нравится, Птаха тоже в деле, смотреть к игре Атлантиду мы точно будем.
Проводив Тикки, я поехал на ВДНХ встречаться с Рамоной - одолжил клетку с мелкой решёткой и получил спутник в нагрузку. Народ, никому парень-дегу не нужен? У хозяйки зверя аллергия. Как и шиншилл, дегу можно содержать поодиночке, если достаточно с ними общаться.
После встречи я собирался поесть мороженое в новом веганском стрит-кафе Falafel Bro, выдернул на ВДНХ Птаху, но пока её ждал - выяснил, что по понедельникам кафе не работает. Поехали на Китай-город в Loving Hut, заказали на двоих пиццу-маргариту и соевый шницель. Очень вкусно, и делить порции - хорошая идея: я наелся, но не объелся.
Дом встретил нас поскрипыванием - мыши освоили колесо. И не только... Небеса услышали Птаху, которая ночью обнаружила мышь в постели (я-то могу спать, кто бы по мне ни бегал, - но как-то неправильно, что зверей в дом тащу я, а страдает Птаха). Во вторник мне написали сразу две потенциальные хозяйки для мышей. А следующей ночью я устроил беглой мыши принудительный камин-аут, достав её из шкафа. Вернее, из своего свитера.
Что снилосьСнилось, что мы с матушкой на даче, и надо срочно съезжать со всем зверьём - и собакой, и клетками с грызунами. И вот я бегаю, собираю вещи, стараюсь ничего не забыть и всё успеть. Поднимаюсь на второй этаж и попадаю прямо в лапы дядьки-стоматолога, который смотрит мне в зубы и утверждает, что необходимо сначала удалить кисту или что-то вроде, а потом уже ехать. Сперва я согласился, спустился и сообщил об этом, и только сказав - додумался, что можно будет и в городе сходить к своему стоматологу. И вообще он всё сделает даже лучше. И проснулся.

@темы: friendship is magic, ищутся ручки!, moments of dream, кина не будет, електричество кончилось, да, волк жуёт траву, гнездование пернатых, mice liberation

После Дела о театре мы традиционно распили немного доброго василеостровского сидра, обсудили игру, Вера объявила будущие игры, и мы проводили всех, кто на вторую кабинетку не оставался. Птахе и Телвен я, как и планировал, уступил диван и уютно устроился на пенке в спальнике. Выспался до полудня, до прибытия мастера - из-за гибели выводка не нужно было подрываться домой подливать воду мыши-матери. Посидел на кухне, доел кускус, повторил свой прогруз, пока собирались остальные игроки. Затем сменил жабо на жилетку и превратился в полицейского Майкла Томпсона.
Мой третий коп за лето - сказочный кретин и кузнец своего несчастья. Не знаю, как он не спился за все эти годы, - видимо, только потому, что работал 24/7 без праздников и отпусков. И у него даже было несколько сильных моментов на игре, хотя его будущее всё равно видится мрачным - не иначе как в то самое озеро когда-нибудь. А расследование дел минувших у него не состоялось не потому, что разрешено было только говорить, а потому, что игроки решали загадку сообща и мало отвлекались на личные дела. До меня с кражей алмаза никто не дошёл, и сам я не докапывался до каждого с убийством.
Осторожно: отчёт содержит спойлеры для желающих попасть на следующие прогоны игры!
Отчёт отперсонажный
Всё покатилось в пропасть лет пять назад. Я любил Амелию Стоун. Любил с тех пор, когда вообще научился любить, выйдя из возраста необязательных увлечений. Но она не обращала на меня внимания и заключила помолвку с Робертом Грэем, наследником какого-то баронета и мелким писакой. Они не любили друг друга, это должен был быть брак по расчёту - так мне казалось тогда. Я был уверен, что Амели не будет с ним счастлива, и желал спасти её любой ценой.
Все знают, куда ведут такие намерения? Я выяснил, что Роберт общается с активистами ИРА - довольно опасное знакомство для будущего семьянина. Рано или поздно, сказал я себе, он всё равно пошёл бы по кривой дорожке, поэтому большой несправедливости не будет в том, чтобы заранее подбросить ему бомбу без запала и доставить в участок анонимку. Бомбу я "нашёл" сам; я же, в успокоение совести, мягко обошёлся с Робертом - за неимением иных доказательств он не был обвинён в пособничестве террористам, но суд за хранение оружия заметно подмочил его репутацию.
Помолвка была расторгнута, что лишь подтвердило для меня то, что Амели не любила Роберта - иначе последовала бы за ним. Роберт уехал из города, а я продолжил ухаживания. Я был терпелив, и два года спустя, когда печаливший её инцидент забылся, её сердце оттаяло. Я решился предложить ей руку и сердце, она ответила согласием. Я потерял голову от счастья, и только одно мешало мне безмятежно предаться новой жизни, о которой всегда мечтал. Между нами не должно было оставаться тайн и недомолвок. Я хотел быть честным с ней во всём - и признался, что ради неё пошёл на обман. Это её расстроило, и она велела мне уйти и оставить её одну.
Той же ночью она погибла. Её тело нашли в озере. Я старался доискаться до истины, как никогда прежде, но невозможно было понять, что случилось на берегу - несчастный случай, самоубийство, или там был кто-то третий. Я был в отчаянии и никому не сказал о том, что готовился к свадьбе. Но с тех пор я всегда носил кулон с портретом Амелии и жил как вдовец - ни одна женщина не могла бы сравниться с ней. Я убеждал себя в том, что трагедия была случайна, чтобы не сойти с ума, - но стоило остаться наедине с собой, и внутренний голос говорил, что я виновен в смерти Амели. Хотя бы уже тем, что меня не было рядом.
Роберт заделался журналистом в столице, изредка приезжал навестить кузину. Он не проявлял ко мне неприязни, был вежлив, но я не хотел встречаться с ним без необходимости. Он раздражал меня, как нас всегда раздражают те, кто заставляет нас испытывать стыд. Я представлял, как он действительно окажется замешан в каком-нибудь преступлении, или неосторожным словом оскорбит светлую память Амелии, - тогда я смог бы расквитаться и с ним, и со своим чувством вины перед ним раз и навсегда. Но он не давал мне повода.
Одним из немногих светских развлечений в Сент-Мэри-Ривер были чаепития у преподобного Оливера Барта. По традиции, заведённой невесть когда, на каждом вечере у священника кто-то рассказывал детективную историю, а остальные гости отгадывали, кто убийца. Обычно это были несложные задачки наподобие тех, которые печатают в газетах для долгих поездок. Но в тот вечер, о котором я расскажу, рассказчиком должен был стать гость мистера Барта - частный детектив Мейлор. Все с нетерпением ожидали, что он расскажет подлинный случай из своей практики.
И, конечно, на вечере не могли не обсуждать два последних происшествия, потрясших городок. Умерла старушка миссис Ходжес - перепутала свой любимый сироп с красителем для шляп того же цвета, перелитым в такую же бутылочку. Спустя неделю после её смерти разнорабочий Питер был застрелен и сброшен в озеро. Никто из проживавших ближе всего к озеру выстрела не слышал - к тому же все привыкли, что по ночам на другом берегу охотники стреляют уток. Мне было крайне неприятно, когда это озеро называли "проклятым", намекая на гибель Амелии. Между этими трагедиями не было решительно ничего общего!
На вечер собрались многие, в том числе и Роберт. Детектив Мейлор дождался, пока все поприветствуют друг друга, и рассказал условия задачи. Покойный - назовём его мистер Чарльз - отравлен цианидом на рождественском семейном вечере. Он был ужасным скрягой и много лет не общался с женой, якобы слишком тратившейся на платья. Не одобрял браков своего брата с актрисой и своей воспитанницы - с небогатым клерком. За некоторое время до смерти он в очередной раз отказал брату, просившему у него денег, а также имел разговор со своим доктором, после которого переписал своё завещание. Согласно его последней воле всё наследство получила его экономка.
Рассказчика засыпали вопросами. Я не успевал ни слова вставить, но меня это вполне устраивало: я мог подождать, пока все малозначительные детали уточнят за меня. Наконец, кто-то вспомнил о том, что заинтересовало меня больше всего - о чём покойный говорил с доктором? Детектив ответил, что этого узнать не удалось из-за врачебной тайны. Это насторожило, ведь после смерти даже тайна исповеди теряет силу. Не допросить доктора было досадным упущением моих коллег из задачи. Я в первую очередь подумал о том, что, узнав от врача о своей смертельной болезни, мистер Чарльз покончил с собой, но, как всякую сразу приходящую в голову теорию, я отмёл это решение как слишком элементарное.
Также я сразу озвучил, что не верю в то, чтобы мистер Чарльз оставил все деньги экономке из сентиментальных соображений. Скорее, ему попросту захотелось насолить родне. В задаче оставалось два неизвестных: знал ли кто-то, кроме самого мистера Чарльза и его адвоката, о новом завещании, и была ли мотивом убийства выгода или же месть за дела семейные. Все гадали, не было ли у мистера Чарльза внебрачных дочерей, и вводили в сюжет новых бесполезных действующих лиц - мать воспитанницы, дочь вдовы-экономки; уточняли порядок событий до злополучного вечера и во время оного - чашку, в которой был яд, принесла экономка, кофе в неё наливала воспитанница, а передавал чашку покойному её муж; спрашивали у врача, мисс Грэй, насколько сложно добыть цианид. А я думал о том, мог ли мистер Чарльз страдать паранойей и, опасаясь, что родственники его убьют, приобрести яд первым.
Но моё предположение о том, что цианид предназначался кому-то другому и чашки были случайно перепутаны, отмёл Роберт, справедливо заметив, что такое обстоятельство делает задачу нерешаемой. Также я обратил внимание на то, что муж воспитанницы был единственным, кто не пил кофе - хотя ни в кофейнике, ни в сахарнице следов яда не обнаружили. Кто-то мог решить его подставить, выставив убийцей, - однако и это было сложновато. Нам нужен был весь вечер, чтобы "найти убийцу" на этот раз. Пока все размышляли, я надеялся отвлечься на посторонние разговоры. Но все беседы сворачивали к тем делам, которые я вёл.
Доморощенные детективы и сам мистер Мейлор хотели знать, не были ли эти дела как-то связаны. Но Питер что-то чинил во многих домах Сент-Мери-Ривер, возможно - и у миссис Ходжес, - а никаких более близких отношений их не связывало. Старушка жила уединённо, у неё бывали только врач, священник и адвокат, а её племянник, получивший наследство, не приезжал накануне её гибели. У Питера также не было в городе ни родни, ни невесты, - он лишь отправлял семье заработанные средства. Все дружно посоветовали преподобному Барту пожертвовать ту сумму, что миссис Ходжес завещала ему на благотворительность, родителям Питера. С кем бедняга встречался у озера, где получил пулю, мне только предстояло выяснить.
Я молчал о том, что, закрыв дело, я всё же ещё сомневался в том, что миссис Ходжес никто не подсунул краситель. Едва ли племянник подкупил кого-то - он и так был в выигрыше. Мисс Грэй, мистер Барт и адвокат, мисс Ричардс, не бедствовали. Однако преподобный коллекционировал полудрагоценные камни, а я слышал, насколько далеко страсть к коллекционированию заводит людей. Сундуки бережливой старушки - подходящее место, чтобы найти редкий камень, пропажу которого даже не заметит её родственник. Я подозревал священника в сговоре с мисс Грэй - после прошлого чаепития она задержалась в его доме под предлогом забытых перчаток. Предосудительного между ними быть не могло - в отличие от консультации о губительных для человека веществах.
И тут моё следствие продвинулось вперёд с неожиданной стороны. Мисс Грэй, которая делала заключение о смерти Питера и установила, что он умер от огнестрельного ранения, а не утопления, отозвала меня в соседнюю комнату и передала записку, найденную ею на трупе. Что мешало ей передать бумажку следствию раньше, я понял сразу, как только взглянул на слова, частично размытые водой. По иронии судьбы чётко прочитывалась лишь подпись - Элизабет. Записка явно угрожала адресату разрывом романтических отношений в том случае, если он не явится на свидание (или, напротив, - явится (если Элизабет преследовал настойчивый ухажёр). Писательница Элизабет Фэрли присутствовала на вечере - но в городке несколько Элизабет...
А следом и падре захотелось со мной поговорить. Он заметил медальон у меня на шее - стоило впервые не надеть галстук! Я честно сообщил ему, что собирался жениться на Амелии. Мистер Барт высказал мне свои соболезнования - мисс Стоун, сказал он, была его близким другом и приходила к нему незадолго до своей гибели. "Так это были Вы", - произнёс он, видимо, имея в виду, что она упоминала человека, которому дала согласие. Глупо было бы спрашивать, спустя столько лет, любила ли она меня, о чём изливала душу на исповедях. Я и так был выбит из колеи нахлынувшими воспоминаниями. Быть может, преподобный Барт узнал от Амелии, что её жених обманул её и оклеветал мистера Грэя, и теперь сможет сложить два и два и заявить обо мне в полицию, но мне было всё равно. Он был так любезен со мной, что я даже устыдился, что подозревал его в убийстве миссис Ходжес.
После беседы с хозяином дома я вышел, словно заново пережив один из тех дней, когда я опрашивал каждого, кто хоть немного знал Амелию, и не слышал ничего - включая фразы сочувствия, которые, как оказалось, ранили сильнее сухих газетных формулировок. Руки дрожали - что ж, я не молодею. Я расплескал чай, к счастью - холодный, затем уронил на пол конфету и, наконец, сел на диван, дабы больше не производить разрушений. Гости продолжали развлекаться подробностями дела из загадки мистера Мейлора. Особенной популярностью пользовался попугай, выпущенный из клетки незадолго до смерти мистера Чарльза. Говорящей птица не была, а значит, не подходила на роль свидетеля. На ней испытывали яд? К её лапке привязали копию завещания? Или её выпустили по неосторожности, пытаясь найти некие ценности? Всё одинаково неправдоподобно, зато забавно.
А я не зря спрашивал детектива Мейлора о том, хранил ли мистер Чарльз свои сбережения в банке, и получил ответ, что деньги хранились в его доме, в сейфе. Это натолкнуло меня на мысль о том, что человек, отчаянно нуждающийся в деньгах, скорее пошёл бы на ограбление, нежели на убийство, тем паче что расследование не могло не задержать вступление завещания в законную силу. Как и остальные, я более пристально подумал о воспитаннице мистера Чарльза. Пока она не вышла замуж, он распоряжался её капиталом, но даже после переезда к супругу она продолжала навещать опекуна и давать ему деньги. Если он держал девушку в ежовых рукавицах, захотел ли я, на месте её мужа, избавить её от влияния старого скряги?..
Когда совместные усилия разгадать загадку в очередной раз зашли в тупик, мистер Мейлор пригласил меня на разговор. Он прямо заявил, что приехал в город не просто так, а по приглашению племянника миссис Ходжес, чтобы расследовать обстоятельства её смерти. В ответ я признался, что для себя ещё не поставил точку в этом деле, как бы ни было сложно подозревать кого-то из тех людей, кого давно и хорошо знал. Более я ничем не делился, помимо того, что миссис Ходжес была скуповатой, но незлой женщиной и всем нам было грустно с ней проститься, и так далее, и тому подобное; в конце концов, мистер Мейлор, хоть и остановился в доме священника до убийства Питера, также не сообщал ни о чём подозрительном, хотя его профессиональная наблюдательность могла бы мне помочь - мистер Барт, как и Элизабет Фэрли, жил недалеко от озера.
Сколько бы мы ни ходили вокруг да около выдуманного мистера Чарльза, Роберт Грэй ни разу не упустил случая съязвить по поводу глупости полицейских, хоть я и спокойно признавал, что немало моих коллег смотрят на преступления сквозь пальцы. Я понимал, что после суда, вынудившего его искать счастья в Лондоне, у Роберта был веский повод недолюбливать полицейских, но боялся, не начал ли он меня подозревать. Впрочем, сарказм журналиста в не меньшей мере касался и английских джентльменов в целом - слишком логичных и скучных на его вкус; он так о них отзывался, будто не считал себя англичанином и жил все эти годы не в Англии, либо Лондон частью Англии не являлся. Я даже позволил себе намекнуть, не любит ли он ирландцев больше за их простоту - там, поди, преступления совершаются без всякого планирования и подготовки, после третьей пинты. В итоге мы завели разговор о честности и репутации, и он предложил мне поговорить о них наедине. Неужели он скажет мне, кто я на самом деле?..
Но я ошибся. Роберт не стал бросать мне в лицо обвинения. Он спросил, откуда у меня медальон. Чёрт побери, я носил медальон не для этого, - а может быть, в тот вечер я именно для этого не надел галстук?.. Я собирался презрительно промолчать, но не смог. Я сказал, что любил - и люблю Амелию Стоун. Что некоторые любят только один раз. И по его долгому молчанию вместо привычной насмешки и по его взгляду я понял, что он тоже любил её - до сих пор. Больше ничего я уже не слышал, а только видел, как мы стоим друг напротив друга, как зеркала, - два потерявших всё человека; и я всё потерял по собственному самодовольству. В юности я думал, что создан сделать её счастливой, но лучше бы она осталась с Робертом. Как говорят, "не моя девушка" - лучше, чем "мёртвая девушка". Если бы я повинился тогда, что Амелия могла погибнуть из-за меня, Роберта бы это убило. Но я решил, что буду один жить с осознанием того, что всё могло быть иначе, что беду можно было предотвратить. Роберт такого страшного знания не заслуживал.
После того, как падре Оливер напомнил мне о трагедии, повторить то же самое Роберту далось мне уже не так тяжело. И я даже сумел прикрыть своё состояние какой-то шуткой, когда мы с мистером Грэем вернулись в гостиную. Я сел подле мисс Фэрли и поддержал праздный разговор. Я помнил о записке и своём подозрении и, когда беседа коснулась "женщин будущего", которые способны сами принять любое решение и даже совершить преступление, - предложил ей прогуляться и обсудить женщин подробнее. Я обошёлся без долгих прелюдий и спросил, что её связывало с Питером, после чего показал записку, на которую она едва взглянула; я подробно расспрашивал, не говорил ли Питер о любовных переживаниях, когда работал у неё, не был ли взволнован или обеспокоен, не было ли замешано кого-то третьего. Элизабет всё отрицала, но я больше следил за её реакцией, нежели за её ответами. Стоило мне предположить, что та, с кем Питер ходил на свидание, могла застрелить его сама, Элизабет заметила, что на это требуется изрядная смелость. В её голосе звучало одобрение, которое её и выдало. Оставалось найти пистолет.
Я поблагодарил мисс Фэрли и успел в гостиную как раз когда Джон Мейлор подводил итоги вечера - время было позднее, и пора было узнать развязку истории убийства. Адвокат мисс Ричардс поинтересовалась, что подсказывает мне интуиция. Я возразил, что в моей профессии полагаться на интуицию опасно, - но, в конце концов, это была просто игра. Она сказала, что поставит на воспитанницу, я - что на её мужа. Он был самым новым человеком в семье, в отличие от других родственников, которые могли свести счёты с мистером Чарльзом и раньше. Только потом я понял, что мисс Ричардс сбивала меня со следа. Впрочем, версию самоубийства я едва ли озвучил бы - раз игра требовала "найти убийцу", по моей логике это исключало самоубийства, несчастные случаи и прочие инциденты с отсутствующим злоумышленником.
Все гости назвали своих "кандидатов в убийцы" - одного, или же подозревали воспитанницу и её супруга в сговоре. Мисс Ричардс высказалась последней - о самоубийстве, и этот ответ оказался правильным. Что ж - самой первой мысли иногда всё же стоит доверять! Детектив Мейлор подтвердил, что мистер Чарльз действительно узнал от своего врача, что его болезнь сердца оставляет ему совсем немного времени. Своих родственников он не любил и отравился, чтобы судебное разбирательство подпортило им всем жизнь, а экономке всё завещал им назло. Конечно, он не учёл, что, когда самоубийство вскрылось, его завещание потеряло законную силу. Экономку жаль - она ничего не получила, наследство было поделено между родственниками. А мисс Ричардс удивила нас, сказав, что для самоубийства нужно мужество.
Что храброго в том, чтобы насыпать в чашку порошка? Опередить смерть из страха перед смертью, сбежать от проблем и заодно по-детски нагадить в тапки семье? Смелостью было бы признать свои ошибки и примириться с близкими - но на это способен редкий из нас.

Спасибо мастеру Арти и всем соигрокам Очень играбельная схема - когда каждый персонаж является следователем, преступником и свидетелем в трёх разных линиях одновременно. Хотелось бы только, чтобы все линии "всплыли" - например, Томпсон видел свежий выпуск "Таймс", но почему-то не знал, что в нём нет фамилии Грэя. А история хороша, люблю играть м@ков, пусть даже не на публику.

@темы: friendship is magic, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты

@темы: ролевиков приносят не аисты