Разбираюсь в снахЗадолбавшись об сны про транспорт, постарался один запомнить. Вот мы куда-то идём с Птахой, она называет мне номер трамвая, на котором выбираться. Приходим в гости, Птаха ложится спать, я пытаюсь поддержать разговор с незнакомыми людьми, потом ухожу. Номера, конечно, уже не помню - встаю на остановке и тычусь в каждый подъезжающий транспорт. Все они не идут до места моей работы, а максимум до Сокольников; наконец сажусь куда попало. Но это ещё не всё: вот я на работе, но уже около полудня мне пора уходить, чтобы успеть домой. Помню, что Птаха объясняла мне, что с какой-то подмосковной станции электрички ходят прямо до нас; да - не помню, с какой именно. Коллеги рассказывают, как доехать до других частей Подмосковья, я объясняю, что живу не в Подмосковье, а на Молодёге, и абы какая станция мне не подойдёт...
Вывод: может, всё дело даже не в моём топографическом кретинизме. И даже не в патологической неспособности запоминать цифры. А, скорее, в пониженном восприятии информации на слух. Вывод второй: всё записывать. Не успел записать - не постеснялся переспросить. Жить станет проще.

По счастью, на следующий день мне уже ничего подобного не снилось, а снилось, что я на даче подобрал трёхцветного мини-пига. Попытался выяснить, не ищет ли его кто, но нашёл только посты о ещё одном подобранном поросёнке, рыжем и с проблемами со здоровьем. И это как раз понятно - мне в ленту вконтача падает много объявлений по пристройству, вот и снится потом.

Зато сегодня мне снилось путешествие в шторм на каком-то катере (и явно с такой-то матери). Шли вдоль береговой линии, но в дали моря были видны огромные волны. И, кажется, там был Гло. Проснулся со звучащим в голове "Недобитым романтиком".

"На Тройке не хватало трёх рублей" - звучит как стихи, а выглядит как п@дец, когда налички нет, а домой с работы уехать надо. Оббегал три банка, причём банкоматы Сбера заканчивали задумчиво жевать мою карту ровно тогда, когда я успевал потерять терпение и дозвониться до техподдержки. Одолжился в Старбаксе и на следующий день купил там тыквенный кекс на Рождество.

Вчера я не поехал на корпоратив, а поехал на сбор к Вечному городу в Муму на Лубянке. Уютно расположились за круглым столиком, посмотрели карты, поговорили за задницу нашу обетованную Морровинд и нависшую над ней хупроблему, а затем плавно перешли от политики к историям про штаны. Давненько я столько не ржал (несмотря на низкое давление и медленное моргание), стал больше осознавать происходящее в мире игры и даже что-то вспоминать. Надо будет найти имя персонажу в каталоге Икеи, и пусть оживает. Спасибо всем упоротым!

Сегодня привёз от Тас нетканку, заодно захватил птахину плюшевую лошадь и свою режиссёрку Хоббита, о которой напрочь забыл. Прочий антураж и канцелярку добыл в ФиксПрайсе и Комусе, а завтра ещё побегу за батарейками, потому что дурак.
Остальные мординовичи в сравнении с нашими такие маленькие! Птаха жалуется окружающим, что я выращиваю из крыс такс.) Фенрис давеча вполне мирно обнюхался со старшими через прутья их клетки, а Финрод не хочет ничего решать, он сидит на плече, гладится и шуршит зубками. Я уже привык, что декорашки не такие поскакучие, как пасюковичи. Джокер наконец долетел с кресла на подоконник, очень удивился и сразу же вернулся обратно.

В продаже сегодня видел: молочные конфеты "Бычок". Какое-то не то молоко.
И коробку "Бейджы". БЕЙДЖЫ! Купил бы просто ради коробки, но там 50 бейджей.

До НГ надо: вывезти от Тас комодик (вт?), выкупить новую клетку и вернуть клетку Сэму(?), забрать посылку с почты и ёлку от родни, поймать котлафана (до 30го).
Наша космичка завтра. Пожелайте удачи в бою. Взлетим!

@темы: не вырубишь топором, friendship is magic, скурим древние свитки, дорогая, я купил тебе хуйню, moments of dream, вот такой весёлый джир!, это крыса и ей не стыдно

В воскресенье мы продолжили упарываться и пересмотрели "Гнев Хана": Птаха, проспавшая до шести вечера, - бодрячком, я, успевший написать отчёт, - медленно моргая, но с не меньшим удовольствием.

Эти ваши ролевые игры (вам туда не надо)Нормально ли это, когда снится кошмар о детстве будущего персонажа? Нет, совершенно ненормально, я зарекался такое играть не то что вживую, но даже письменно, и вот опять. И не жалею. Надеюсь только, что это даст мне какой-то выход, а не ёб@ное днище, как всегда.
Само собой, когда я проснулся, было состоянье у меня истерическое(с), и соваться на альмейский постигровой сбор сильно не хотелось. И вообще решение влезть в каст казалось эгоистичным. Ибо, если любой негативный отзыв сказал бы мне о том, что я присутствовал в мире игры, просто не дотянул, то отсутствие отзывов как таковых говорило, что-де меня в этом мире не должно было быть, и большинство предпочло считать, что и не было. При этом после Длинной ночи хотелось писать про Меррольд, и хотелось докуривать дальнейшую историю персонажа, - но думать об этом было невозможно, поскольку оказалось, что быть забытым - это слишком больно. В общем, хреново быть мной.
И нет, то, что я это постфактум записываю - не запрос на "всё будет хорошо": я знаю, что чуда не произойдёт, и живу с этим позитивно. Почему для меня чудо - это что-то "как у всех", а не что-то "не_как у всех", - отдельный вопрос, но риторический.

Но на альмейский сбор я, конечно, доехал, обнял Птаху и Мэв, угрелся между ними, выпил стаканчик Кромбахера, Игнис скормил мне мандаринку, и мне стало хорошо. И приятно было повидать людей, поговорить, помимо сабжа, о Драгонаге и ЗВ, и пообещать сыграть виенскую жрицу, чтобы топить котят пид@сов. Спасибо вам, родные!
К вечеру всё равно вылезла запоздалая соматическая побочка, но хорошо мне от этого быть не перестало, и что-то меррольдское я, наверное, как-нибудь всё-таки запишу. Наверное.

Сегодня же был сбор Пёсьего двора в прекрасной Штолле на Цветном, и Веня чесал меня за ушком (это лучший способ заткнуть графьё - он сразу перестает пи@деть и начинает урчать), а после - посиделки с мастерами по Шестерёнке (ну не Отелем же игру сокращать?). Упарывает, чёрт побери.
Нет времени объяснять, с вами праздничное радио Петерберг:


Матушка кинулась в меня пшеничным паштетом. Намазывать хлеб на хлеб!
Эльфы почти доросли до размера старших пасюковичей, до нг надо бы провернуть переселение. Вкусы у крысов разные, но подкорм нежаренными тыквенными семечками - деликатес номер один для всех четверых. Навык "три штуки в одну пасть" освоен, в особенности Андерсом.
На следующей неделе Новый год. на следующей, Карл. но как.

@темы: friendship is magic, moments of dream, да, волк жуёт траву, радио Marcus FM, соседи по разуму, собачий холод, прикладное марковедение, гнездование пернатых, это крыса и ей не стыдно, 2 beer or not 2 beer, альмейя/меррольд

Простите за сегодняшний фотофлуд, но я наконец-то перепёр к себе на яндекс отличный репортаж от нашего фотографа Юли.
Скачивать здесь, если кто-то не хочет, чтобы его фото там лежало - сообщите, и незамедлительно удалю. Но мой дайр всё ещё закрыт от незареганных!
А пока традиционно делюсь прекрасным. Прекрасное - это мы, барраярцы :3

Дэниел Форлайтли [Дикта] смотрит на Ханса Форкинниуса [вашпокорный] подозрительно:

Виттория Формарино [Тайлами] как образец истинной барраярской леди, супруги адмирала:

Смотреть ещё?Разведчик Леонард Форкресси [Фоссовей] и Катрина Форлайтли [Фрейя] занимаются тем, чем более всего приличествует заниматься на приёмах:

Юный Винсент Форданнер [Мэв] мечтает о политической карьере:

Ханс Форкинниус не умеет играть в шахматы, но очень старается:

И просто красивая композиция, олицетворяющая, должно быть, барраярский шовинизм:

А трёхлазый морковный заяц на заднем плане как бы намекает, что мутации на Барраяре - это плохо, пнятненько? И я уже говорил, что не люблю бейджи?..

@темы: соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, барраяр и барраярцы, портрет в интерьере

Это древний-древний пост, который я наконец-то дописал.
Как вы уже знаете, в Империуме официальной религии нет, и людям не возбраняется верить во что угодно, лишь бы сохраняли лояльность Империуму и соблюдали его законы. Но существует одна организация, о которой так или иначе слышало большинство имперских граждан.

Храм (Temple) образовался на исходе существования Старой Земли при консолидации нескольких мировых религий, включая христианство, ислам и буддизм. Отказавшись от ряда ритуалов и запретов, Храм призывал к гуманизму и сохранению единства человечества, что в процессе колонизации других планет вызывало горячую поддержку. Согласно основной идее Храма, каждый человек несёт в себе искру божественного, которую необходимо сохранять и развивать; символ Храма – силуэт ладоней Адама и Творца с картины земного художника Микеланджело. Храмовники считают, что когда два человека протягивают друг другу руки, божественный свет становится ярче. Узнать больше?
Поначалу Храм пользовался значительным влиянием, вплоть до погашения конфликтов между колониями. Однако первые столкновения с инопланетной цивилизацией пошатнули этот авторитет. Идеалами храмовников были мирная жизнь, благотворительность, терпимость, а новые обстоятельства приводили многих к мысли о необходимости вооружения. Между лидерами Храма и правительством Империума возникли острые противоречия, что привело к Расколу. Часть общин в результате поддержала Империум, объявив, что объединение колоний перед лицом угрозы – во благо человечеству. Другая часть призвала к вооружённому (порой террористическому) противостоянию имперской экспансии. Но большая часть общин ушла в подполье и стала существовать в полулегальном статусе на некоторых планетах, а также перемещаться между планетами с проповедями.
Империум, строго контролирующий настроения в обществе, часто подвергает гонениям не подчинившиеся ему общины Храма. Официальный идеологический курс Империума считает, что за храмовническими проповедями о «святых подвижниках» с их обострённым состраданием кроется нездоровое преклонение перед эмпатией и даже телепатией, а их «духовная сила», позволяющая утешать, исцелять и провидеть, – либо выдумки, либо безумие, либо опасная мутация. В ответ храмовники включают в проповеди истории о членах оппозиции, пострадавших от имперской судебной машины, и прочую антивоенную пропаганду.


Наибольшее влияние Храм имеет на планетах второй волны; на планетах первой волны нередко развивались собственные идеологические и религиозные воззрения - вспомним нео-анимистическое общество Динеты. Примечательно одно учение, не только сформировавшееся тогда, когда Старая Земля была уже покинута, но и получившее распространение за пределами планеты своего происхождения, пусть и не такое обширное, как Храм.

Беккерианство (Bakkeranism) зародилось на основе серии книг Томаса Беккера, самопровозглашённого специалиста по истории религий Старой Земли. Узнать больше?Беккер предложил концепцию монотеистического бога не как верхушки небесной иерархии, а как первого среди равных сил, действовавших как на Земле, так и в других мирах и не делящихся на абсолютное благо или зло. Бог проявляет себя в поступках обычных людей, которых подталкивает к этому, наделяя способностями, талантами, недостатками, благоприятными или неудачными обстоятельствами. Чтобы направить божественную волю в желаемое русло, необходимо научиться распоряжаться тем, что имеешь, с осторожностью относясь к предложениям отказаться от того или иного качества или же приобрести навык, несвойственный твоей природе.
Умело подтасовывая аргументы из области психологии и социологии и приводя примеры из мифологических, религиозных и псевдо-оккультных текстов Земли, Беккер завоевал популярность у читателей, которым претили призывы к саморазвитию и самосовершенствованию. В зависимости от почвы, на которую падали их семена, книги Беккера помогли кому-то принять себя таким, какой он есть, а кому-то дали повод потакать своим низменным порокам. Способствовала этой популярности и показная скромность Беккера, который не имел коммерческой выгоды с распространения своих текстов - всё окупилось потом, когда первая община была официально зарегистрирована.
Ныне Беккер давно умер, но последователи его живут, а его биография обросла домыслами и мифами.

Старые земные религии (христианство, ислам, индуизм, синтоизм) в относительно неизменном виде привязаны к немногочисленным этническим диаспорам, сохраняющимся на некоторых планетах второй волны. Крупнейшей из них является Новый Иерусалим.Новый Иерусалим (Nea Ierosalim), иногда сокращаемый жителями других планет до "Неасалим", - это поселение занимает целый планетоид, хотя его площадь и население невелики.
Колонистов второй волны, отколовшихся от общего потока переселения и выбравших этот мир в качестве новой земли обетованной, не смутило, что его климат весьма далёк от старого Иерусалима. Попросту говоря - это джунгли, где ливни идут практически круглый год, значительная часть территории заболочена, а местная несъедобная растительность подрастает и умирает с впечатляющей быстротой. Споры проникают повсюду, что практически свело на нет тепличное сельское хозяйство и обрекло поселенцев на синтетическую и животную пищу. Фауна также недружелюбна: водятся гигантские крокодилоподобные рептилии и пернатые ящеры. В воду лучше не соваться и не забывать поглядывать вверх.

При всём этом колонисты были настолько... хм, упороты, чтобы при скромном технологическом оснащении возвести на этих болотах холм, что заняло не одно поколение трудящихся. На гору их не хватило, но это всё равно самая высокая точка планетоида. На холме был выстроен храм.
Никакими ценными ресурсами Новый Иерусалим не располагает, кроме органического удобрения, кое ныне и экспортирует во все уголки Империума. За это ни в чём не повинного неасалимца могут назвать "навозником" или поинтересоваться, правда ли, что деньги не пахнут.

Плюс к тому наличествуют всевозможные недобитые секты, балующиеся веществами, асоциальным образом жизни и извращённым толкованием магических культов Старой Земли.

@темы: станция альфа, творю миры, бросаю в воду

О благости мироздания: перед премьерой ЗВ мы с Птахой умудрились оставить её телефон на столе в ресторанном дворике. Я позвонил - мне ответили. Где Вас найти, спрашиваю. Мне отвечают - "Я здесь". Где именно "здесь", ведь ТЦ большой, - не уточняют. Сообщаю, что спускаюсь к Макдональдсу, жду там, выслушиваю ещё несколько "я здесь" - и деньги на моей трубке заканчиваются. Перезваниваю с телефона охранника - "я здесь" повторяется. Наконец, нашедший нас заметил. Как выяснилось, других слов, кроме "я здесь", он по-русски не знал и меня понимал плохо. Спасибо ему, что вернул. Так мы пропустили всю обещанную подборку трейлеров.

В пятницу утром мы осознали, что налегать на фастфуд не стоило, и отпросились с работы - получился почти выходной. Вечером я дошёл до родни, взял флягу и бинокль для фонарщика, а потом мы пересмотрели StarTrek: Into the Darkness. И вот что я имею сказать о нём и о Пробуждении, без спойлеров
ДжейДжей сделал для космофантастики то же, что ПиДжей для мира Толкина. Если вы читали все тексты и знаете, как всё на самом деле было, - у вас найдётся ряд неоспоримых причин их ненавидеть. Но их любовь к канону - отважная и заразительная. И я выбираю её.
На самом деле, ДжейДжей - чертовски везучий парень. ЗВ вышли в кино, а Стартрек показывали по телевизору, когда ему было лет десять. И все эти повторы в его фильмах - в первую очередь желание поделиться любовью к тому, что было. В итоге работает не сам приём, а то, что за ним стоит даже не история персонажей, а наша с вами история. Учёные, которые провели детство за учебниками физики, а не во дворе с мечом из швабры, рассказали бы другую.

А сегодня Птаха сделала мне огромный подарок, сводив на предновогодний показ Волков Мибу
Одновременно со мной дебют вышел у Кэты, которая тоже раньше не видела их вживую. Также мы встретили Луара и Кэла, представили меня ещё нескольким славным людям и купили свежий альбом Чароита "По пути к рассвету". А в антракте угощали офигенно вкусным чаем, продавали вертушки и чудодейственную траву, Никелина фотографировала желающих на фоне окончивших сценическую карьеру ширм, мы еле узнали Сех в гейше-гриме, и нам подарили календарь и нарисовали иероглиф "счастье". :3
Сейчас мы едем на игру, и мне некогда орать многословно, поэтому скажу только, что Волки не кусаются, а делают больно иначе - это прекрасно и больно, с пронзительной историей, великолепными песнями и очень искренней игрой. Это любовь с первого взгляда, и я наконец-то вкурил суть шинсена и счастлив, что смогу в это поиграть осенью. Кстати, можно и нужно присоединяться!
И потом на весь зал так вкусно и завидно пахло мандаринами...)
Пока же - удачного нам Города старых кораблей, вернусь с отчётом завтра!

@темы: moments of life, бакуманьячное, friendship is magic, all the world's a stage, кина не будет, електричество кончилось

@темы: соседи по разуму, winchester college, стихи не ведают стыда

@темы: моё ролевое всё

Пожизняк доигровойУдрав с работы в шесть, я перехватил Птаху на вокзале, и мы вдвоём погрузились на электричку до Гжели. Высматривая таксиста возле станции, мы удачно присоединились к Тэнхъе и Мэсс и доехали до коттеджа одновременно с Райной и Оливией. На кухне уже организовалась поляна, я заварил роллтон и закусил чаем с печеньками, и попробовал у Райны "Вальгаллу". Это пока лучший ликёр в моей жизни, ребят. Да, я извращенец - люблю траву и тёмную лакрицу.
Без отрыва от общения прибывающих людей Птаха пришивала оставшиеся жабо и манжеты и сплела мне верёвочку на запястье для бусины, играющей роль памятной картечи с боевого крещения. Спасибо Экете - она в это время пришила к моему мундиру пуговицы.
Заполночь собрался парад, растянувшийся на пару часов разъяснения правил с наглядными примерами. Приехала Ранвен и привезла Птахе второй, улучшенный вариант мундира. Я успел выйти на перекур со светскими бездельниками и познакомился с белым безмолвием - полигонным самоедом. Он пушист, целуется, обнимает лапами, подставляет пузико и вообще прекрасен!
Регулярно гас свет, пока не погас совсем, но тьма параду не помешала, а мы потихоньку потянулись обживать нашу комнату, где также спонтанно обосновались Руш, Гло и Эйтн, и погостил Фио. Вскоре вернулся свет, и я начал переписывать письма, а Гло расчехлил песни и спел такой профутбол, что это был лучший способ вролинга эвер. А у Эрве худший почерк из всех моих персонажей.)
Вай-фай позволил мне вести записи непосредственно из коттеджа, остальные тоже спать не спешили - в итоге на шёлковые простыни я упал глубоко в половине четвёртого. Встали в десять, но старт задержался на пару часов; сама идея очереди мне органически претила, посему я получил аусвайс в числе последних, перекусив в сторонке. Очередь в мастерку плавно перетекла в очередь на фотографирование, кое я манкировал, ибо персонажа передают только фото "в действии", в противном случае из меня получается кадр "я в костюме". К тому же от вспышки болели глаза.
А потом я поднялся на второй этаж, выглянул в окно, и к завтраку-обеду спустился уже Эрве аль Файе...
С нами совершенно потрясающе играл полигон. Когда при словах "старт через пять минут" начала собираться метель. Когда по игре персонаж Лойсо пожаловалась на вой волков, и в ту же секунду за окном завыла собака. А со мной снова играл Шекспир, но об этом - в отчёте.
"Картечь" - особое удовольствие, я вертел в руках эту бусину в пятницу и от неё пахло нагретым металлом, от неё остались следы на внутренней стороне запястья (видимо, она переворачивалась ночью), и снимать её совершенно не хочется, до постигровой так точно.
Открыл ачивки: пролил рекордное количество слёз (по ощущениям - больше, чем Эдвин, и спасибо всем, кто не принимал за пожизняк), самая долгая молитва по игре, и первый секс по игре. А за ним второй, третий и четвёртый. Тут отдельное спасибо тем, с кем я не играл раньше - Рино и Амарейе: довольно близкие завязки, обсуждённые в переписке, взлетели так, будто мы сыгрывались.
Ехал играть в почти-аддикшн и "это не любовь, это дикая охота"(с) - в итоге сыграл классическую историю о спасении через любовь и о том, что каждый достоин второго шанса, - дрим, который бередил воспоминания о Ф.
Аттеншн - в отперсонажном отчёте овермного!буков, слэш и гет PG-13, ангст и пафос.)

Записи майора разведки Эрве аль Файе, шевальеРассказ следует начать издалека. Родителей своих я не знаю, из чего, впрочем, никогда не делал тайны. Меня младенцем отдали на попечение садовнику барона аль Эффлама, жена садовника стала моей кормилицей, а впоследствии я был взят в дом барона и воспитывался вместе с его сыном Ренаном. Ренан смотрел на меня как на равного, и мы с детства были дружны. В 16 лет он отправился в кадетский корпус, два года спустя мы поступили на службу в военную разведку. Дружба переросла в роман, по-юношески бурный.
Так же бурно мы расстались, когда некто передал Ренану анонимное письмо, в котором намекал на мою связь с капитаном Мораном аль Граттом, сыном сюзерена семьи аль Эффлам, - на то, что я, простолюдин, желаю построить карьеру через постель. Ренан ничего не желал слушать, назвал меня шлюхой дорогого покровителя, и такого удара не столько по гордости, сколько по доверию я вынести не смог. Вскоре - не то по протекции барона, не то по иным причинам, - меня действительно перевели в другую часть, которой командовал Моран аль Гратт.
Я был молод и думал только о том, чтобы совершить громкий подвиг и очистить своё имя от сплетен - либо погибнуть красиво, что значило бы примерно то же; но за недолгий год нашей службы Моран успел доказать мне, что необдуманные поступки могут дорого стоить другим, и заслужил моё огромное доверие. Мы стали друзьями, а следующий год обернулся новой чёрной отметиной в календаре, когда приказ сверху отправил нашу часть на убой, и я одним из немногих остался в живых. После же была попытка перемирия, при срыве которой Моран чудом выжил, был ранен и, узнав о смерти жены, вышел в отставку. Я остался один.
С тех пор я старался нести за солдат такую же ответственность и так же прививать им дисциплину, как Моран; мы переписывались, и я навещал его. Я давно уже не искал смерти, но личной храбростью и верностью королю и Отчизне продвигался по службе. Я был честолюбив и стремился достичь высоты, на которой слухи не дотянулись бы до меня, - и был по-прежнему болен незаживающей любовью к Ренану, но не видел его и не писал ему, и не возвращался в дом, где мы росли. Даже когда меня настигло известие о смерти старого барона, моего опекуна, заменившего мне отца, - я не поехал на похороны. И ненавидел себя за слабость.
Я не раз был ранен в военных кампаниях и так встретился с прославленным лекарем Арманом аль Лариве. После кратких интрижек с увлекающимися новобранцами это был первый роман с мужчиной старше меня, вспыхивавший каждый раз, как нас снова сводила вместе война или мир. И когда он вышел в отставку, я писал ему и приезжал в его дом. Но я жил войной и жил на войне, и редко бывал в столице - в основном по зимним перемириям, дабы повидаться с товарищами, потратить жалование и развлечься в заведениях солидных, но не обременённых строгими нравами. В "салоне" графа аль Сюлли я проводил по нескольку дней и непременно виделся с некоторыми девочками - и с секретарём графа. Ноан, Сюзанн и Ален были юными лучиками света - с Арманом и с ними было легко, и когда я был с кем-то из них, я мог ненадолго представить, будто люблю его или её...
И я в самом деле любил их всех - как друзей, и каждому из них навеки принадлежит уголок моего сердца. А моя душа была верна одному - и более никого так отчаянно любить не умела.

Я не посещал, по известным причинам, приёмов, на которых собиралась вся округа, посему приглашение Морана на празднование дня Последней охоты застало меня врасплох - но отказать я не мог и, передав дела, поспешил из лагеря в долгий путь. Не задерживаясь в столице, я прибыл поздним вечером пятницы, и метель, как белая охота, гналась за мной по пятам. Усталый и замёрзший, опоздавший к ужину, я попросил горячего вина, обнял Морана и удалился спать.
Поднялся я рано и смотрел, как накрывают к завтраку, поедая яблоко последнего урожая. У дверей и столкнулся с Арманом, которого вызвали днём ранее к одной из дам, почувствовавшей себя дурно. Он представил мне своего сына Фернана, и я охотно подтвердил свою готовность замолвить словечко за юношу, чтобы тот начал военную карьеру под моим началом.
Вскоре гостей от лица хозяина дома, коим в отсутствие своего отца выступал Моран, пригласили к столу. Меня сразу приветствовал молодой офицер Ферран аль Наррель, выпускник Морана, ныне преподающего в кадетском корпусе, и мой бывший подчинённый; он всё сетовал на вынужденную отставку и надеялся при возобновлении военных действий вернуться добровольцем на фронт. Собиралось блестящее общество - местные дворяне, офицеры разведки и флота, сослуживцы Морана; сам хозяин выглядел утомлённым и говорил мало. Иначе я бы просил его объясниться, когда заполдень распахнулась дверь, и экономка объявила имя барона Ренана аль Эффлама.
Ренан притащил с собой какого-то священника со шрамами на лице и прямиком направился к Морану. Едва Ренан очутился рядом со мной, моё сердце сжалось так, что я чуть не задохнулся. Меня отвлекло явление ещё более заметное - граф аль Сюлли добрался сквозь метель, и не один, а в сопровождении своих "воспитанниц" и секретаря. Я беседовал с Аленом, и с Фернаном, для которого то был первый светский приём, и он был несколько растерян. Но снова и снова я встречал направленный на меня взгляд Ренана над головами собравшихся.
К концу завтрака часть гостей разошлась, небольшая компания собралась за столом для скучных разговоров о политике, а мы с Аленом обнаружили себя на периферии. Для него это также был первый приём, и он нашёл происходящее скучным - на что я предложил развлечься по-своему в любом свободном помещении. Я разыскал экономку, и она предоставила нам ключи от переговорной комнаты. Там было тесновато, но мы расположились вполне удобно, уронив какой-то предмет мебели. Я с порога заявил, что я в ярости - Моран знал, что я избегаю одного из его вассалов, и всё равно пригласил меня. А Ален мог... утолить мою ярость - ко взаимному удовольствию.
Мы ещё немного поговорили о происходящем в столице и на границе и вышли; я чувствовал себя гораздо легче и радостней. Ален был нарасхват - вскоре он уединился в комнате, выделенной для питомцев аль Сюлли, с комендантом тюрьмы, я же почувствовал ревность Армана и легкомысленно обещал ему весь долгий вечер и всю долгую ночь Гвэлль, предстоящие нам. Ренан избегал меня, но если я оказывался поблизости - достаточно слышно отпускал комментарии, дающие понять, что он не желает видеть меня здесь. Это выглядело так по-детски, что я спросил у него прямо, почему он удирает от меня, как заяц от гончей, - но он только ухватил меня за воротник и потребовал не следить за ним.
Но я не мог не следить, когда заметил, что он также пожелал уединиться с Аленом, а тот осмелился ему отказывать. Ренан, однако, требовал найти свободную комнату, Ален пошёл на поиски экономки, и я был уверен, что неизбежно произойдёт нечто, чего Ален хотел бы избежать; если бы что-то действительно произошло и я услышал бы хоть один крик, или какой-либо шум, свидетельствующий о насилии, - я бы вмешался, и это могло бы закончиться плохо. Но всё, что я заметил, - это Ренана, в гневе сбегающего вниз по лестнице. Алена нигде не было видно. Во мне вступили в борьбу два демона: один утверждал, что Ренан мог что-то сделать с Аленом из презрения к "шлюхам", к коим некогда причислил и меня, или же (что менее вероятно) из ревности; другой - что я не могу подозревать Ренана в дурном, не зная их взаимоотношений.
Я обошёл имение со всё возрастающей тревогой, взял у экономки ключи от переговорной, которой интересовался барон, и ничего внутри не обнаружил. Зашёл к девчонкам, пообещав вернуться, как только отыщу их коллегу, спросил у аль Сюлли, который ответил, что также давно не видел своего секретаря, и даже у самого барона - дескать, не съел ли он мальчишку; так я уверился, что с Аленом что-то могло случиться, пусть и без участия Ренана. Происходящее вокруг меня меньше волновало, - а вокруг тем временем возрастала нервозность дам: после того, как случайно погас огонь в камине, они зачастили падать в обмороки, и всё чаще звучал чей-то крик "лекаря!".
Помимо темноты, женщин напугали картины, откуда-то появившиеся на стенах. Комендант Журдан аль Сальвастре, снявший полотна, утверждал, будто художница, их написавшая, сошла с ума; мне же необычные картины понравились, особенно та единственная, которую я успел застать на стене, - с белым оленем. Затем откуда-то, будто со всех сторон, зазвучала музыка и высокий детски-девичий голос, поющий заунывную колыбельную - снова и снова. Спрятаться и петь было некому, но кто-то - кажется, Ренан - догадался, что это может быть шарманка, размещённая в системе каминных труб. Распорядиться о том, чтобы избавиться от этой музыки, было некому тоже - Моран куда-то удалился, и я не мог спросить у него, почему его гость пропал, а некто позволяет себе такие шутки. Тогда я хотел поговорить с его матерью, мадам аль Гратт, - но та была занята тем, что созывала всех в гостиную послушать стихи Рауля аль Фарреля.
Младшего брата Феррана я пару раз видел в штабе и считал мелкой канцелярской крысой, не нюхавшей пороху, и не знал, что он ещё и пишет стихи. Впрочем, в его годы писать стихи немудрено, - но стихотворение, которое я услышал, спустившись в зал, оказалось достойным и чем-то задело. Дальше, увы, я слушать не стал и вернулся к поискам. Я ещё раз обратился к аль Сюлли, на что тот с удивлением сказал, что его секретарь давно уже в своей комнате и занят письмом. Наверняка я выглядел очень глупо, но я влез в комнату, чтобы убедиться, что Ален жив и здоров, и, хотя граф явно хотел остаться со своим секретарём наедине, я осел на пол и разразился нервным смехом над своей профессиональной паранойей: я напридумывал себе самого худшего, а Ален всего лишь прятался от барона за портьерой... Одним вопросом к Морану стало меньше, но ненадолго.
Люди начинали вести себя странно. Это списывали на нервозность дам, на духоту и на ни в чём не повинное вино, которому мало кто отдал должное, несмотря на то, что в графских землях оно отменное, - после того, как я выпил один бокал, вина больше не подавали. А потом, когда я остановился послушать адмиралов в дамской гостиной, все присутствующие, включая меня, вдруг увидели мёртвую тушу белого оленя. Не успели мы возмутиться, чтобы слуги убрали дичь, как адмирал аль Орме протянул к ней руку - и... прикоснулся к столику. Пару минут спустя нам всем померещилось, что на нас горит одежда, но едва мы начали сбивать пламя, морок рассеялся. Мы поведали об этом инквизиторам, и с тех пор инквизиция интересовалась каждым происшествием, будь то даже обычный обморок.
Я склонен был обвинять аннунского лекаря, которого зачем-то завёл в своём доме Моран и который свободно разгуливал по всему дому. Единственным объяснением массовых видений могло быть летучее вещество, распылённое в воздухе. Аннуны и так, казалось, захватывали столицу изнутри - газеты, поданные после завтрака, пестрели объявлениями об аннунских товарах и лавках, и пожар в театре (я только из газет и узнал, что он сгорел), поговаривали, случился из-за аннунских фейерверков. Помимо череды возгораний (пострадало, кажется, и здание Совета), я узнал в тот день ещё одну печальную новость. Когда я подошёл к священнику и спросил, не духовник ли он барона, тот ответил, что прибыл на замену местному настоятелю прихода, умершему некоторое время назад.
А у Алена я вызнал, что Ренан желал взыскать с него некий долг, при этом от денег, предложенных графом, тот отказывался. Мне так хотелось заполучить Ренана, пусть и обманом, и нарушить его планы, а заодно избавить Алена от неприятностей, - что я предложил переписать долг на меня. Ален сказал мне договариваться с графом, но тот всё время был чем-то занят. Пока я ждал, мне на глаза попался лежащий на рояле в дамской гостиной томик известного драматурга. Я открыл его как раз на том месте, где коварный аннунский ростовщик собирался взять неустойку с главного героя фунтом мяса у сердца. Ренан, конечно, не додумался бы до такого, но совпадение меня позабавило, а проволочки нервировали, - я то опасался, что аль Сюлли согласится отдать ему Алена, то злорадствовал, когда компанию собутыльников барона граф отказался впускать в комнату к своим подопечным.
Ждал я и обеда, который изрядно задерживался, но сыт был, похоже, иной пищей, и отнюдь не духовной. Когда Арман в очередной раз обратился ко мне с просьбой не давать заскучать его сыну, я ответил, что не могу же силком поить Фернана вином и тащить к девочкам, - и отец дал своё согласие поступать при необходимости именно так. Не откладывая в долгий ящик, я решительно повёл юношу знакомиться с "воспитанницами" аль Сюлли поближе. Тут-то и оказалось, что он, по его словам, с ними уже знаком. Им занялась Сюзанн, а я пришёл в умелые объятия Ноан; её парадное платье было столь обширно, что мы предпочли задрать юбки, пока наши партнёры ещё возились с одеждой. Наконец, мы устроились вчетвером на широкой постели, так что я мог бы видеть Фернана и Сюзанн во всей красе - если бы не соскучился так по малышке Ноан.
Есть мало зрелищ прекрасней, чем две довольные женщины, лежащие голова к голове, когда ты можешь прикасаться к обеим, - но и Фернаном я невольно любовался, и осмелился спросить, не было ли у него столь же близкого знакомства с секретарём аль Сюлли, и с мужчинами вообще. Он ответил, что "не до конца", и не имел ничего против продолжения обучения. Правду он говорил или нет, - но я был с ним осторожен, как если бы был у него первым. Он заставлял меня вспомнить себя в его годы, и был так похож на своего отца... Я был тронут его доверием, и с ним было так хорошо, что я надеялся на новые встречи в военном лагере. Пока мы были всецело поглощены друг другом, наши дамы занимались шнуровкой своих корсажей - воистину, женщинам стоит давать ордена за их невозможные наряды. Я с одними лишь манжетами и жабо едва влезал в мундир, и не раз за тот день проклял недавно пришитые золотые пуговицы.
После я видел, как Арман и Фернан разговаривают, поглядывая в мою сторону, и опасался, не зашёл ли слишком далеко, - но вот, наконец, объявили обед, наши карточки оказались рядом, и оба аль Лиассара обращались ко мне, как и прежде. Прозвучало несколько тостов, гости оценили дичь, добытую теми, кто охотился в тамошних угодьях всю неделю перед праздником, а там и начали расходиться по своим компаниям. Неисправимый Ферран приглашал всех офицеров, включая адмиралов, в оружейную обсудить его "планы по переустройству армии и флота". Я поднялся наверх, полагая, что когда слуги уберут столы, начнутся традиционные праздничные игры для молодёжи, в которых, на правах холостяка, можно будет поучаствовать, - заодно убедился, что поднос принесли не имеющим приглашения спутницам и спутнику графа аль Сюлли. Наверху и подкараулил меня Арман - и я был рад исполнить своё обещание.
По его просьбе экономка расщедрилась на целую пустующую комнату - но Арман всегда умел доказать, насколько соскучился: я оказался в его руках прежде, чем мы добрались до постели. Он мягко попенял мне и за Алена, и за своего сына, - я был рад, что между ними не было секретов, и заверил его, что те тёплые чувства, которые я к нему питаю, распространяются и на Фернана. Арман заметил, сколь странно ревновать своего любовника к собственному сыну, и добавил, что слухи лживы и Фернан ему на самом деле сын; я ответил, что никогда не верил бредням, что якобы его сын - не сын вовсе, а любовник, хотя мысленно я уже представлял, как славно было бы заняться любовью с ними обоими одновременно. А тогда я с наслаждением позволил Арману взять всё, что я ему задолжал, - а затем взял своё. Поистине, мы не старели, пока не угасала наша страсть.
А ведь Арман весь день был на ногах и работал - и не жаловался, только шутил, что такое количество пациентов бывало только на поле боя. Я же мог только успокаивать дам тем, что повода для паники нет, коль скоро все живы, целы и в здравом рассудке. Но вот произошёл самый тяжёлый врачебный случай: прозвучал выстрел, и лекарей позвали в святилище, располагавшееся на втором этаже дома. Священник, которого привёз Ренан, был убит, а юный маркиз аль Дорсе - серьёзно ранен; я не понял, кто напал первым, но раненого перенесли в ближайшую комнату, а мертвеца слуги вынесли, не потрудившись даже воспользоваться чёрным ходом. После этого происшествия слова баронета Гаспара аль Лиассара о том, что нужно искренне веселиться, чтобы отогнать зло, прозвучали неуместно - некоторое время было не до веселья.
Ален сообщил мне, что интересовался историей поместья и убедился: каждый новый хозяин дома действительно умирал через 12 лет после предыдущего. Юный спутник одного из инквизиторов пытался подлить масла в огонь, намекнув, что это сам дом играет с нами, - и вообще выглядел подозрительно, держась в стороне и уединяясь в углу библиотеки с какими-то свитками и книгами. Но я всё ещё был уверен, что духов не существует, либо же у них есть дела поважнее, нежели потешаться над гостями одного поместья, пусть и с богатой на зловещие совпадения историей. Однако многие уже склонны были верить сказкам. Граф аль Лиассар в дамской гостиной рассказывал, будто его не то дед, не то бабка видела ходячее дерево, а дамы наперебой утверждали, что здешнее озеро проклято, ведь в нём утопилась жена Морана, и его деда нашли мёртвым возле этого озера.
Гаспар аль Лиассар принёс в дамскую гостиную весть о новом происшествии, взбудоражившем гостей дома: кто-то открыл дверь в свою комнату и наткнулся за ней на глухую стену. Гаспар сразу же развил теорию о том, как это могло быть осуществлено, - если прикрепить камни к доске и поставить её стоймя изнутри, а после выбраться через окно. Они с Ренаном даже пожалели о том, что не подготовились к ночи Гвэлль так же хорошо, как этот неведомый шутник. Но, когда кто-то уточнил, что картины, которые тайно развешивали по стенам, принадлежали кисти погибшей жены Морана, все согласились с тем, что это слишком жестокая шутка и её автор, как только его обнаружат, должен будет понести наказание. Арман рассуждал о том, что провернуть такое мог только человек, долго живший в доме, хорошо его знающий и имеющий ключи от комнат; но старые слуги аль Граттов всегда были проверенными и степенными. Кто-то хотел выжить хозяев из дома - но кто?..
Снова шарманка завывала свою невидимую колыбельную, и заглушить её можно было только пением. Сначала прима сгоревшего театра, Вивьен аль Руайе, стала петь известные песни менестрелей, и к ней невозможно было не присоединиться. Но на свете нет дороги, что бы нас вела друг к другу... Затем сам Моран одобрил, чтобы Гаспар взялся за свою гитару, хотя незадолго до того баронет и прочие бездельники получили нагоняй от инквизитора за то, что напугали удалившихся для праздничного гадания дам, вздумав хором завыть. Гаспар также выбирал старые песни, и я готов был поклясться, что видел боль на лице Ренана, когда мы оба подпевали: Честного не жди слова, я тебя предам снова... А напоследок Гаспар запел о войне. А я сидел молча, глядя в огонь свечи, и что-то во мне твердило, что это неправильно - когда об этом поёт тот, кто ничего об этом не знает. А что-то во мне беззвучно пело в память обо всех, кто ушёл в воинство Альгриса, и о моих годах, которые я хоронил вместе с ними. Сестра, мне некуда возвращаться, кроме войны...
Но тревогу было не заглушить так же просто, как навязчивую музыку. Фернан сообщил мне, что его отец при звуках пресловутой колыбельной начинает вести себя странно и говорить, будто он проклят. Арман всё больше времени проводил в святилище с инквизиторами. Ещё сильнее я забеспокоился, когда он сказал, что маркиз аль Дорсе, раненный достаточно тяжело, чтобы отлёживаться дня два, уже бегает как ни в чём не бывало после лечения аннуна. Я предположил, что аннун дал ему какое-то зелье, из-за которого тот мог перестать чувствовать боль и недомогание, а затем отдать Создателю душу. Вскоре, осмотрев маркиза, Арман поделился со мной странным открытием: рана не просто зажила - на теле пациента не осталось даже шрама. Я отсоветовал Арману спрашивать аннуна о его методах, ведь никакая трава не способна ускорить время заживания тела. Наверняка аннун колдовал, прибегая к помощи духов, чтобы и остальных людей своими фокусами склонить ко тьме, и Морана уже опутал своей ложью - и следует донести инквизиции вовремя, чтобы спасти Морана и других.
Увы - инквизиторы были слишком заняты, а ситуация всё стремительней выходила из-под контроля. Вновь погас камин на втором этаже, и гости заметались: кто-то спускался вниз, где ещё был свет, кто-то поднимался наверх, кто-то пробирался к святилищу, где горел священный огонь Альгриса. Я заметил Ноан - она была совершенно одна, и я остался с ней. Мимо пробегали перепуганные домочадцы и гости, потерявшие во мраке и суете своих близких, инквизиторы принесли потерявшую сознание мадам аль Гратт, читая молитву, очищающую от скверны... Я отвёл Ноан в гостиную, поближе ко входу в святилище. Она держала в ладонях свечу, я обнимал её за плечи и говорил, что под защитой Альгриса мы в безопасности. Но когда на наших глазах один из аристократов, сидевший на диване, растворился в тени без следа, будто его и не было, - даже я уверился, что зло вошло в дом.

Инквизиторы стали созывать всех в нижнюю большую гостиную. Я подвёл Ноан к лестнице, пропустил её вперёд, и тут что-то невидимое с силой ударило меня в грудь и поволокло по полу куда-то назад. Я пытался вырваться, но безуспешно; тогда, поняв, что не люди схватили меня, я прикрыл глаза жестом, отвращающим духов, произнося: "Не вижу зла, не верю во зло". И тут же услышал: "Эрве, это я", открыл глаза и понял, что мою руку сжимает Арман. Мы спустились в зал, где тоже было темно, и горели только свечи.
Когда инквизиторы сообщили, что собрали всех, кого смогли найти, и нельзя выходить на поиски остальных, - мне стало жутко: в зале не было ни Ренана, ни Фернана, ни Алена с графом аль Сюлли. Они могли остаться внутри замурованных комнат, могли просто пропасть... горечь подступала к горлу от абсолютной беспомощности, от невозможности чем-то помочь. Я не выпускал из виду Армана и обнимал напуганную Ноан, убеждая её и себя, что духи ничего не смогут с нами сделать, что придёт рассвет и прогонит тьму, нужно только верить в Альгриса и держаться вместе, - повторял это снова и снова, как бы предательски ни срывался голос. Нечто прикасалось к нам из темноты, нашёптывало над ухом. Больно было смотреть на Морана - по его позе, потерянному взгляду и голосу было ясно, что это уже не он, а потерянный мальчик; но меня не хватило бы на то, чтобы позаботиться и о нём тоже, - с ним был его друг Рене аль Форе, и я был ему за это благодарен.
Люди продолжали исчезать, и кто-то предложил встать в круг и взяться за руки. Левой я сжал ладонь Армана, правой - ладонь Рене, и инквизитор аль Бриссар ходил внутри круга со свечой, убеждая обратиться помыслами к Альгрису и сопротивляться тьме. Но это не помогало. Всё больше людей в круге вместо того, чтобы молиться, подпевали колыбельной и никого не слышали, и от их нестройного хора волосы шевелились на голове. Круг разрывался. Юная дочь графа аль Раннеля, потерявшая память и никого не узнававшая, то и дело бросалась к выходу, Арман ловил её, чтобы она не выбежала за дверь, а я пытался удержать его, не выпуская при этом руки Рене. Арман оставил мне свою лекарскую сумку и письмо к его сыну на случай, если он пропадёт, и просил узнать у этой девушки, почему он проклят, - но та была слишком напугана и убегала от меня. Вдруг начали биться стёкла и зеркала - и всем пришлось укрываться от брызнувших осколков. Я закрыл Ноан собой и не заметил, как снаружи вдруг вернулся Ферран.
Но я почувствовал, что с ним что-то не то. Он хотел, чтобы я оставил их с Ноан наедине, а когда я отказался - склонился к ней и стал тихо убеждать пойти с ним; конечно, она не пошла. Увы - сам я оказался более уязвимым. Кто-то начал ломиться в дверь, и едва её открыли - на пол рухнул Ренан. Я бросился к нему. Он был жив, просто очень замёрзший; кто-то помог мне перенести его поближе к священному огню. Я был так счастлив, я пытался обнять его, согреть, взять его за руки, но он, едва пришёл в себя, потребовал, чтобы я к нему не прикасался. Арман обещал мне присмотреть за ним, но я всё равно остался рядом. Появился ещё и Гаспар, и они оба говорили, что были в лесу, но ни как туда попали, ни как вернулись, не помнили. Отогревшись, Ренан сказал, глядя мне прямо в глаза, что нам нужно поговорить. Я ждал этих слов десять лет. Но не в такой момент...
Ренан уговаривал меня поговорить не здесь, повторял, что у него мало времени, обещал всё объяснить. Я же говорил, что здесь безопасно и не нужно никому подчиняться, предлагал поговорить в стороне от людей, в любом углу... тщетно. Он отступал к выходу, и я следовал за ним, хоть Арман и пытался меня остановить. Тогда я согласился выйти за дверь, но на пару шагов, чтобы инквизиторы могли нас видеть, - но знал, что нас не выпустят; так и вышло. Инквизитор аль Гарон не позволил нам выйти и, взяв Ренана за руку, повелел открыться в ереси или скверне. Я не успел понять, что произошло, - инквизитор аль Гаррай оглушил Ренана ударом по голове, я едва смог подхватить его, возмущённо спрашивая, к чему такие меры. Мне не ответили, и попросили троих перенести Ренана в комнату инквизиции. Я последовал за ними.
Брат аль Гарон сказал всем выйти, кроме адмирала аль Туара, и велел ему достать кинжал. Я похолодел, вспомнив о слухах, что инквизиция страшно пытает еретиков, - но аль Туар был доблестным человеком, который не стал бы мучить безоружного человека. Я просил позволения остаться с Ренаном, но брат аль Гарон запретил мне присутствовать, и я вышел, встал у двери и стал молиться Альгрису за Ренана, долго и горячо, ничего не замечая и не страшась. Я не знал, что произошло, и вспоминал только легенды о том, что в ночь Гвэлль Альгрис со свитой охотится и может забрать кого-то в свою охоту; и я молил Его простить Ренану все прегрешения, взять меня вместо него, если нужно, и главное - чтобы он остался жив. Только бы он жил - всё остальное не важно...
Но первый же крик Ренана швырнул меня на запертую дверь. Я колотил и царапал её, как обезумевший зверь, крича - "Что вы с ним делаете? Откройте!", а голоса - тут как тут, слетелись, как мухи на рану, звучали прямо в голове: "Они мучают его, они пытают его, они убьют его"... Я не мог пробиться один, и голоса предлагали мне силу, чтобы его спасти, - но я знал, что они ничего не дают даром и всегда обманут, и огрызался на них из последних сил. Появился и Ферран и стал вторить им, что я трус, раз не пытаюсь выбить дверь, но я уже понял, что он одержим духами, и отвечал, что нет смысла выступать против инквизиции - если я атакую, со мной сделают то же, что и с Ренаном. Однако Ферран принялся ударять дверь плечом, и ему неожиданно помог адмирал аль Орме; адмиралу я верил больше, присоединился, и втроём мы сломали засов.
Я увидел Ренана, распростёртого без чувств у самой двери, - но адмирал аль Туар выступил вперёд и встал в дверном проёме, выставив вперёд два кинжала. Дальнейшее я помню смутно. Кажется, я стоял перед адмиралом на коленях, умоляя впустить меня, и уже не мог сдержать слёз, заструившихся по щекам; кто-то - наверняка Арман - взял меня за плечи и отвёл в сторону, убеждая, что инквизиция хочет помочь и не причинит вреда. Я заставил себя не сомневаться в слугах Альгриса; но, когда в комнату позвали лекаря и затворили дверь, я места себе не находил. Вскоре Арман вновь оказался рядом со мной и заверил, что Ренан в порядке, просто ему потребовалось успокоительное. А затем добавил, помедлив: барон сказал, что любит меня... я был шокирован настолько, что толком не расслышал конца фразы о том, что Ренан заключил сделку с духами, чтобы спасти меня. Ренан любил меня до сих пор. Если это было возможно - значит, было возможно всё.
Я спрашивал в пространство, почему именно он, а не я, за что ему всё это; говорил, что не отдам его и, если понадобится, уйду вместо него - или уйду вместе с ним. И всё это время Арман оставался подле меня и отвечал, что уходить нельзя, нельзя сдаваться. Так я начинал понимать, что буду бороться и за Ренана, и за себя, и духи так просто нас не получат - мы вдвоём сильнее их всех. Слишком просто было бы обменять жизнь на жизнь - а нам с Ренаном надо было ещё пожить, и пожить вдвоём. Арман сделал для меня больше, чем мог представить, - если бы не тот разговор, я мог бы наделать немало непоправимых глупостей. Он даже сам просил брата аль Гарона разрешить мне войти, и я подтверждал, что я в здравом уме и не поддамся злу, - но ответ был один: нет. Я хотел продолжать молиться, но рядом с Арманом и вернувшимся Фернаном смущался и просто ждал.
И вот, вечность спустя, дверь отворилась, и вышел Ренан. Я шагнул к нему, он сгрёб меня в обнимку: "Я люблю тебя! - И я - тебя"... Но этим всё заканчивается только в сказках, а здесь - всё начиналось. Он вновь говорил, что времени мало, и что ему пора уходить - иначе я умру, если он не уйдёт; и ничего не объяснял, только повторял: "Прости, прости меня", направляясь к лестнице наверх. Я пытался его удержать, - невыносимо было терять его, вновь обретя столько лет спустя, - объяснить, что нельзя верить духам, что мы будем жить... Мы всё же поднялись наверх, потому что бороться на лестнице было опасно, и я уступил; там, в темноте, он хотел оттолкнуть меня, он всегда был сильнее, - но я вцепился в его руки мёртвой хваткой, и, приблизившись к одному из исчезнувших дверных проёмов, мы вместе словно провалились сквозь стену.
И очутились в заваленном снегом лесу, безмолвном и мрачном. Кто-то, похожий на хозяина сгоревшего театра, барона аль Ансо, протянул нам фонарь с едва греющей свечой внутри и исчез. Я обхватил Ренана руками, стараясь согреть, и видел слёзы на его лице, а шныряющая вокруг нас в тени безликая тварь подначивала, что один из нас может уйти, и скверны на нём не останется. Ренан умолял меня уйти, говорил, что если я люблю его - я уйду; а я пытался заглушить голос духа, повторяя, что духи всегда лгут, и наступит рассвет, и нас найдут, - а я не отпущу его никогда и ни за что.
Как я могу вернуться и жить, если вся моя жизнь - здесь, и это - ты?
Тогда, поняв, что мольбы не помогают, Ренан сказал, будто ненавидит меня, что я шлюха и предал его, и моей лжи он не верит; дал мне пощёчину и встал, чтобы уйти. Но я понимал, что не должен бросить его одного ни на этой, ни на той стороне, - ведь если дух сейчас послушается его, он неизбежно подпадёт под власть злых сил. И я расстегнул мундир и достал из нагрудного кармана рубахи письмо, которое долгие годы носил при себе, переписывая столько раз, что мог бы читать по памяти. Его должны были передать Ренану в случае моей смерти - и, хоть я ещё был жив, я протянул его адресату. Тот начал читать при свете свечи, выронил, не дочитав, и вновь заплакал - а я вновь обнял его, отдавая крупицы тепла. Тепла должно было хватить до рассвета.
Но дух не отступился от нас так просто. В доказательство своей власти он прикоснулся к моей ноге - и после короткой вспышки боли я перестал её чувствовать, словно она превратилась в лёд. Он протянул заострённый кусок льда, говоря, что если один убьёт себя - другой будет жить, и Ренан потянулся к нему рукой. Я удерживал его руки, вырывал и отбрасывал льдинку прочь, раня пальцы, но мы только зря теряли силы. От ледяного прикосновения духа отнялась сначала одна моя рука, и тут же другая; Ренан уже приставил ледяное острие к горлу... Я быстро проговорил, что если он это сделает - я немедленно сделаю то же самое. И он упал ничком на мои колени - разжав пальцы и не нанеся рокового удара.
Я неловко опустил на него руки, которых не чувствовал. И в этот момент в глазах потемнело, и меня словно вышвырнуло прочь. Я упал на пол в коридоре дома перед замурованной дверью, опустил голову на руки и в очередной раз зарыдал от бессилия. Там меня и нашли; я бормотал, что мне нужно вернуться назад, потому что Ренан остался там. Смог сказать, что был в лесу, где смертельно холодно, и что не чувствую рук и одной ноги. Мне помогли встать и перенесли в кресло в дамской гостиной. Только там сквозь слёзы я разглядел склонившегося надо мной адмирала аль Туара. Убедившись, что мне стало лучше, он провёл меня вниз, в общий зал, к огню, где моими руками занялся Арман. Он перевязал их, и я был рад, что они начинали болеть, - это значило, что они оттают. И, как и прежде, Арман успокоил меня, сказав, что все вернутся живыми, как всегда возвращались, и я дождусь Ренана. И, как и прежде, я ему верил.
Я сидел неподвижно, будто меня там и не было, будто я вернулся не весь; невыносимо было слушать ноющую в воздухе колыбельную и бездействовать. Рядом Арман упрямо массировал отмороженную в том же лесу ногу барона аль Ансо, которая оставалась ледяной и безжизненной. По счастью, ждать пришлось не до рассвета. Ренан действительно вернулся, мы обнялись, сели в кресла, гладили руки друг друга и не могли насмотреться, - и я ни о чём, ни о чём не спрашивал, потому что всё было не важным, кроме того, что он снова был со мной.
Он сам говорил, и сказал в ту ночь многое, о чём я не знал и даже не догадывался. Что он - уже не тот мальчик, которого я знал и любил, что он слишком грязный и боится меня испачкать. Что он предал Морана, довёл одну девушку до самоубийства и насиловал Алена просто потому, что мог... Это перечисление словно вонзало в моё сердце один раскалённый прут за другим. На мгновение я потерял дар речи и просто сказал себе, что с этим мы разберёмся потом, сегодня главное - выжить. Я понимал, что это я, оставив Ренана, причинил ему столько боли, что он причинял её другим, и мне хотелось на коленях извиняться перед Аленом, который ничего мне не сказал; мы оба заметили, что Ален вернулся, и не могли пока к нему подойти, хотя я испытал немалое облегчение видеть его живым. Пока я только убеждал Ренана, что больше его не оставлю, больше не будет боли, и всё будет хорошо; что ничего уже не исправишь - а значит, нужно попросить и получить прощение и жить дальше. А Ренан просил меня продолжать светить - чтобы он мог тянуться за мной.
Ещё он спросил, помню ли я, как мы вместе мечтали служить Аргенде, и показал кусок виенской картечи, которую с тех пор носил, не снимая, на верёвке на правом запястье. Я в ответ закатал рукав и показал свою - с которой никогда не расставался.
А теперь почему ты плачешь? - Не знаю. Должно быть, от счастья.
А Арману Ренан признался, что это он написал подложное письмо, якобы написанное ему Мораном о том, что тот хочет выдать за него свою дочь, - и сделал это лишь из ненависти к Морану, думая, что это он отобрал меня у него. Арман заверил его, что это письмо никаких последствий не имело и что зла он не держит. После всей его поддержки я иного от Армана и не ожидал, но это всё равно стало ещё одной ступенью к тому, чтобы доказать Ренану: мир - не такое дерьмо, как ему казалось все эти годы, пока он уничтожал себя и других.
Ещё одно видение - и огонь в камине загорелся вновь. Посреди комнаты обнаружился граф Ренар аль Грион, ослепший (прежде только один его глаз был затянут бельмом), и стал звать свою дочь, а затем умчался куда-то, выхватив пистолет. Сюзанн вошла в платье покойной жены Морана, но я ничему уже не удивлялся. В общем, снова стало шумно, непонятно, и люди стали вести себя, как свойственно людям. Мы с Ренаном устроились попросту на ступенях лестницы - он сказал, что страшно устал, словно все эти десять лет шёл ко мне через замёрзший лес. И что - даже если это ересь - благодарен духам за то, что они открыли ему глаза. И я согласился с ним, что происшедшее было не злом, а испытанием, и я также благодарен всем силам, вернувшим мне Ренана.
Вскоре инквизиторы вновь собрали гостей в общий зал. Ночь Гвэлль пережили не все - кого-то нашли мёртвым, кто-то исчез без следа. Но за окном разгорался яркий морозный закат, и так же бесследно исчезли все жестокие чудеса долгой ночи Последней охоты.
И у огней небесных стран сегодня будет тепло...

Пожизняк постигровойА потом мастера рассказали нам про озеро - врата в Меррольд, и про три комнаты, и про участь попадавших туда. Я обнял всех, и мы с Птахой устроились на неигровой кухне пить чай, вспоминать и обсуждать игру. А когда собрались было баиньки - обнаружили, что в нашей комнате ещё доигрывают, и, спустившись на второй этаж, застукали Тэнха с гитарой. Птаха попросила сыграть что-нибудь барраярское, и мы усилиями троих вспомнили "Чашку кофе"... Мало того, что услышать "Кофе" в исполнении Тэнхъе - уже огромная удача. Так у меня под эту песню ещё и писалось одно из персонажных писем, о котором причастные не знали. И вот это уже магия
А что у Эрве и Ренана впереди - это мы ещё обязательно придумаем. Одно точно: Эрве хочет повидать родной дом. А потом Ренан вернётся на службу, и эти двое породят в военном лагере ещё немало слухов.)

Немного отзывов и благодарностейМастера - поклон за героический труд, прекрасно выстроенную игру и погружение в атмосферу. Мистика, пожалуй, началась рановато, но "дневная" и "ночная" части всё равно вышли столь радикально разными, и ни одна половина не была бы полной без другой. Наступивший пиздец Гвэлль сорвал резьбу с выдержки персонажа с первых же минут и обеспечил мощным и красивым катарсисом.
Ренан [Птаха] - "друг детства настойчив, умён, красив, в постели хорош как чёрт"... Люблю тебя, мой светский лев. И безмерно счастлив, что не упустил шанс вытащить тебя.
Арман [Рино] - в моих персонажей ещё ни разу не влюблялись без должной взаимности, и это некоторая боль Доктор был чудесным и светлым, а завязка - чертовски сильной и важной. После того, как Эрве уединялся на его глазах с Аленом, соблазнил его сына, спасал Ренана - оставаться рядом и ни разу, ни разу не признаться и не попытаться удержать... Арман заслуживает гораздо большего. И я очень хочу, чтобы у него всё было хорошо.
Ноан [Мэв] - вот на ком Эрве действительно мог бы жениться. Да, сплетникам радость и никакого земельного приданого, - но за минувшую ночь Эрве разобрался, что в жизни главное. В любом случае, - Спасибо. Слушай, мне правда с тобою сегодня было тепло.

Ален [Amareya] - спасибо за ещё один источник тепла. Эрве не забудет новоиспечённого виконта аль Лиассара и также надеется, что этот мальчик будет любим и счастлив.
Моран [Игнис] - я ожидал, что играющему мастеру будет не до меня, и приношу охапку благодарностей за значимое и местами решающее влияние на прошлое персонажа. И просто наблюдать за Мораном-Миэлем в эту ночь - цепляло очень.
Рысь, дух Меррольда, которого мы немножко сломали... ну, или починили - это смотря с какой стороны посмотреть - СПАСИБО тебе за такую правильную и крутую карму. И спасибо всем игротехам, в буквальном смысле вращавших ось этого мира. Вы круты.
Гло спасибо за песни райт ин зэ харт, с тебя плейлист! Фио, выкладывай стихи!)
Инквизиция, вы получились правильными и настоящими и превзошли самые завышенные надежды. В вашу защиту и неподкупность действительно верилось.
И всем игрокам спасибо за то, что жили в этом мире, вписывали в его ткань свои истории, вдыхали в него свои эмоции и чувства, и заставляли весы колебаться между светом и тьмой. Вы все - все пятьдесят с гаком - были яркими, запоминающимися, живыми и такими разными.
Картины теперь хочется себе на стену. Особенно с оленем и псом. Бутылку аргендского с оригинальной этикеткой я упёр на память.) Очень выразительно смотрю на Субоши по поводу мастер-класса по мечам Альгриса! И хочется теперь поиграть в Виену. и Ар-Д'аннар. а особенно - в Меррольд, да на следующий бы Самайн. а?...)

Отдельное спасибо Игнису, создателю мира, и всем его со-творцам за возможность в этом мире наконец очутиться. Путь был долог, но всё сбывается однажды. И отныне я могу с полным правом признаваться в любви к Альмейе и Меррольду, к миру, волшебство которого - суть чуткий отклик на выбор в нём живущих, и в котором всегда есть надежда и свет во тьме.

@темы: friendship is magic, радио Marcus FM, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, альмейя/меррольд

Докторское вдогонкуВообще, Двенадцатый весь - это во многом про страхи. Начиная пресловутым страхом темноты и заканчивая страхом смерти - как собственной, который он пытается заглушить вечеринками на танке, так и смерти других по его вине, который выливается в беспрецедентный ход ва-банк с бессмертием Ашильды, о таком подарочке даже не просившей. В конечном итоге это страх проиграть смерти. Комплекс Гильгамеша.
Это и смущает: задача Доктора - помогать живым, а не вытаскивать мёртвых. Обратное, как доказано Франкенштейном, добром не заканчивается. В первую очередь потому, что большой соблазн. Неумение проигрывать должно было бы быть проблемой Мастера, а не Доктора.
Но, так или иначе, со своими страхами Доктор столкнулся, символические похороны первой дюжины регенераций состоялись...
А как насчёт страха потерять себя, побывав в шкуре хорошего далека? Почему вообще ему приходится напоминать быть Доктором?
Доктор-который-сожалеет, Доктор-который-забывает и Доктор-который-боится-быть-Доктором.

После воскресного докторомарафона закономерно снилось много ассоциативного. Запомнилось прекрасное - Рокси в качестве спутницы Доктора.

Повесили крысам гамаки: новый большой - старшим, старый поменьше - младшим. К утру Фенрис и Финрод отъели одну ленточку, ещё через день - вторую, они эльфы, они так видят. Сейчас прихожу - сидят оба в гамаке, болтающемся на двух ленточках. Теперь им норм.

В понедельник съездил на работу с клеткой и вечером вернул её к Тас, где Птаха уже сооружала нашим бла'ародным аргендским господам манжеты и жабо. Крысы выгуливаться не захотели, логично рассудив, что кормить будут в клетке, а не снаружи, зато мы затискали кота. Кот замечательный, лапы мягкие - то есть, когда ловит за ноги или руку обнимает, когтей не выпускает вообще.*-*
И я немедленно примерил аргендский мундир. Какой же он офигенный - и по покрою, и по цвету, так что даже как-то неловко самим собой в зеркале любоваться Всячески рекламирую Ranwende на ролевой пошив, особенно экстренный!
И на весах постоял. 38. Зима близко, сдует же. Нужно больше картошки.

Вчера я догнал Птаху в ВабиСаби на Третьяковке - присоединился к поздравлению Нинкве с днём рождения. Задарили линеры(лайнеры?..) и двусторонний маркер, которые были сразу опробованы на бумажной сумке. Имениннику - вдохновения!
Потом мы похитили Луара и поехали втроём в Марукамэ на Менделеевской на сбор к Старым кораблям ввиду весьма вероятного переноса Гайи с тех же дат. Я послушал мастера Веру и решил быть фонарщиком, ибо сказки старого города же! Повидались с Мартой, Райной, Мышью, Сули и Террариумом, после Горя уму ещё квадратными.)

Сегодня сборы к Грозам и Королевству синхронно отменились за неимением кворума, а сбор к Данклдорфу меня не дождался, посему я ныне дома. Стирать рубашки и дописывать письма к Альмейе, да ждать Птаху, которая наконец - спасибо Тикки! - привезёт от Тас наши книжки. Надо бы и мне до Рождества вывезти от родни библиотеку, а то недопереехал - как недоперепил: всё есть, а чего-то не хватает.

@темы: friendship is magic, moments of dream, это крыса и ей не стыдно, ну оWHOеть теперь

Давеча допраздновали др шефа, я дважды припал к оставшейся с прошлого сеанса тимбилдинга бутылке белого Барона и горькому шоколаду, да и отправился вдогонку за Птахой в гости к Силю и Дёгред. Не заблудился на Павелецком и цапнул в вагоне евангелистскую газетку. Там столько позитивных лгбт-новостей - никогда бы их не узнал, если бы не эта газета
ЛтдбрЗастал Силя и Птаху на кухне, побыл человеком-катастрофой, но всё же соорудил ужин и напробовался вкусного чая. Потом приехала Дёгред, привезла кошь - трёхцветную красавицу Роньку, которая немедленно заняла стратегическую посудомоечную высоту. Рыжий кот жаждал общения, но был сбит на подлёте и остался внизу изображать суслика по принципу "сиди и дружи"(с). Вскоре кошь спустилась, но взывающего жалобным мявом сородича к себе не подпускала.
Для разговоров за космичку и Драгонагу Птаха сначала похитила Силя и оставила на кухне нас с Дёгред, потом взялась за Дёгред и выгнала меня к Силю. Обсудили ПД и другие грядущие игры, и места для проведения сборов. Дополнил и перетряхнул ролевой календарь.)
Мимобегом обняли Тианит, мрр. А Силь с Дёгред подарили нам офигенскую тарелочку со Споком из Lootbox. Спасибо, котики!^^ Лутбокс - хорошая идея, можно будет попробовать, особенно когда есть кому дарить или меняться.
На ночь гля традиционно разложили диван. Диван шипел, ибо кошь устроилась под ним. Выспались и с утреца стартовали на "Усатых Звёзд", позавтракав на вокзале в KFC.

На сей раз "Звёзды" делили павильон в Сокольниках с платной кошачьей выставкой, куда мы не пошли. Главной проблемой, как обычно, была толпа, так что мы довольно быстро обошли ряды свинок, кроликов и крыс, и бегло взглянули на крысий конкурс "прибеги к хозяину"; желание зависать часами вообще пропадает, когда дома ждут собственные крысы.) Присмотрели старшим угловой подвесной домик-гамак от Lairiel красивой небесной расцветки, приобрели лакомства-палочки с хорошим составом от Vitapol.
Ронди вернула нам маленькую клетку, которую теперь предстоит вернуть Тас, и достала чистокровного пасюка. Пасюк перебрался ко мне и исчез в капюшоне. Ибо капюшонный инстинкт развит у всех крыс!)

А сейчас мы начали выходной марафон просмотра старой трилогии ЗВ с сидром и печеньками Целую вечность не пересматривал её в дубляже, а там Оби Ван говорит голосом Гэндальфа! "Я - Оби Ван Кеноби, а Оби Ван Кеноби - это я", ага. Решили, что это отличный кроссовер - с каждым хоббитом должен случиться свой гэндальф, который сманит навстречу приключениям.

@темы: moments of life, мероприятности, friendship is magic, кина не будет, електричество кончилось, гнездование пернатых, sides of force