Вчера я сходил к родителям на блины, а вечером поймал Моранн. Так получается, что раз в год - первый раз был перед Грозами - я выигрываю в её лотерее что-нибудь удивительное. В этот раз я сделал репост не из жадности, а чтобы привлечь побольше народу, но фортуна была неумолима, и вжух - я счастливый обладатель прекрасной и воздушной витражной подвески Фото из группы мастерской, где ещё много волшебных штук: хвастаюсь!

А ещё в декабре я выиграл лего-фигурку в лотерее группы Типичный ЗВшник. Спустя месяц они извинились за задержку и спросили, какую именно я хочу. Сегодня я снова потыкал их лапой, они "удивились" и сослались на "проделки почты" (при том, что трекер не давали). Я, конечно, завтра спрошу на почте, не приходило ли мне чего, но - будьте осторожны, покупая что-то в магазине этой группы. Вдруг покупка тоже... продевается.

СнилосьВ кои-то веки во сне на меня свалились не свинки, а котики. Худющий цветной экзот, которого я впустил в дом с улицы и не дал зайти следом всклокоченному рыжему дворовому коту, явно агрессивно настроенному; сфинкс, который вроде как уже был дома; и упитанная кошь породы "серая полосатая обыкновенная". Ещё, кажется, был пёс - и игуана. Игуану я назвал Андромедой. Пёс был большой, так что все котики с игуаной удобно располагались на нём и вокруг него.

Сегодня утром мы приехали к Эри с тканью снимать мерки на барраярские мундиры. Между делом выпили вкусного чаю с вкусной травяной настоечкой, обсудили окружающее ролевое пространство, так что я, не доехав до Вескона, вроде как в курсе происходящего. Увёз от Эри китель, китайское платье (где бы китайщину играть, а не только смотреть?) и пару корсажей. Спасибомур!
Я успел бы заехать домой, но Птаха переубедила меня, и я сразу поехал на Электрозаводскую. Съел блин в Шоко и обнаружил, что до игры почти два часа, а у меня села батарейка ноута. Делать было нечего - пошёл гулять. Видел интригующее заведение "Полковник и Байрон". Это не только звучит как пейринг - это и выглядит как пейринг: издалека я был уверен, что розовая вывеска с изящным шрифтом и двумя рядом стоящими силуэтами принадлежит клубу знакомств. Подошёл поближе - разглядел, что оба силуэта мужские.
А поскольку есть у меня привычка задирать голову на любой непривычный птичий писк - наблюдал чёрного дятла (желну). Он сидел довольно низко на обрубленном тополе, далеко отбрасывая щепки, а я был без фотоаппарата(

Нирвана в огне, всё горит, я горюМарк, это четвёртая серия, унесите Марка. "Он не умеет в кровавые интриги, так что я сделаю всё за него". Любой канон, в котором есть такое, овладевает кусочком моего сердца.
Птаха тихо пошиппливает ГГ с генералом (но они же братья? Впрочем, все там правнуки одной прабабушки), я же пока любуюсь тем, как к ГГ наперебой сватаются двое старших принцев, ещё не зная, что он выбрал Золушку третьего. Вот это я понимаю - троллинг.
Пятая серия и День раздачи императорских пи@лей. "Папа, я пытался убить твоего наследника". Дерево ж ты хвойное. Можно понять спортивный интерес ГГ: протащить на трон того, кто сам так талантливо закапывается, - это челлендж.

Кроличье ветеринарноеВчерашняя операция Рини прошла тяжело. Помимо двух внешних опухолей обнаружилось множество внутренних. И хуже того - она была беременна! Крольчата умерли на достаточно раннем сроке, чтобы этого не было видно снаружи. Если бы не операция, с воспалённой маткой Риня прожила бы недолго. Я даже не задаюсь вопросом, как в условиях вивария умудрились встретиться два разнополых кролика. Главное, что Риня жива и восстанавливается.

А мы тут с Катей по-прежнему в минусе и нуждаемся в пожертвованиях на ушастых.

Об игре-про-бомбу расскажу завтра - много и восторженно. Не перекл.!

@темы: moments of life, friendship is magic, moments of dream, кина не будет, електричество кончилось, вот такой весёлый джир!, драконья сокровищница, кролик - это подходящая компания

В воскресенье, пока я отсыпался полдня после двух игр, Птаха успела съездить за тканью на барраярские мундиры, а вечером мы попытались посмотреть прямую трансляцию "Майора Грома" онлайн. Попытались - ключевое слово, потому как сайт регулярно висел: к нему зачем-то прикрутили чатик, и туда наползла вся публика вконтача, кому нечего было делать, даже если сама премьера их не волновала никак. Не лучшие впечатленияТе урывки, которые мы ухватили, куда бессмысленнее и беспощаднее любого комикса, в каком месте смеяться - я так и не понял, но заброшка красивая. Двадцать минут беготни под беспорядочную музыкальную нарезку с несколькими матерными репликами сложно воспринимать как фильм, зато у фандома появилось три новых персонажа. И теперь я не знаю, хочу ли я полноценной экранизации вышедших арок или боюсь, что их превратят в такой же балаган. С другой стороны, Бабблам ещё далеко до бюджетов Марвела и тот уровень картинки, который им нужен, они вряд ли потянут.
И официально заявляю, что Аркадий Цурюк меня сломал и мы с Птахой начали смотреть Nirvana in Fire (оно же - Список Архива Ланъя). С чем это едятРаньше я к китайской историчке ни разу не припадал, и восполнять культурный пробел оказалось вкусно: весь этот церемониал и кунг-фу, все эти люди с фантастическими конструкциями на головах, которые пьют чай из маленьких чашечек - дивный новый мир. Поначалу не понимаешь, кто кого куда откуда, но к середине второй серии уже запоминаешь и различаешь персонажей, благо после Махабхараты мой мозг не девствен в отношении востока. Актёры хороши; летающий мальчик, которому нужно напоминать ходить по земле, и всеобщая прабабушка, которая всё помнит - особенно. И ох@енные женщины, да. Фемслэш - #шипнуто.

В понедельник мы с Птахой и Мориэль встретились у нас в Тануки, обсудили завязку на Оккупацию. Курить вживую - бесценно.
Масленица, и в подъезде впервые пахнет не куревом, а тестом, а мы с Птахой вчера приехали к Волчонке на блины. У нас были сидр и варенье, у Волчонки была Мелатрикс, и мы вчетвером сидели на кухне при свечах, а когда сидр и блины закончились, переползали с чаем с кухни в комнату и обратно. И было это хорошо!Долго обсуждался барраярский блок на Отсчёт, к чему я отношения не имел и просто переждал, затем Мелатрикс похитила меня говорить за Параграф. Персонажа уже ощущаю, не боюсь ничего, кроме реакции соигроков, но, учитывая дружественную аудиторию, проблем быть не должно. Остаток вечера мы уютно и лампово трындели за ролевое и конопляктусы(тм) и подъедали вкусный шоколад, вечер незаметно продлился до пятого часа утра. Так что домой мы с Птахой уезжали на разговорчивом Батыре. Спасибо котикам!

Двоюродная сестрёнка прислала задачки из какой-то внутришкольной олимпиады. Мой гуманитарный мозг завис, не зная, какими инструментами оперировать, а Птаха решила. Пересказываю
1. Богач устраивает аукцион в пользу бедных. В каком случае больше получат бедные, а в каком - богач: если он пожертвует 10% от каждой покупки или от общей суммы?
2. Есть стакан бензина и стакан водного раствора, в котором 8% бензина. Оба стакана вылили в один таз. Какова концентрация бензина в тазу?

О снахВ последние дни я во снах скорее зритель, смотрю урывки каких-то упоротых фильмов. В понедельник мне сначала показали Петра Первого, который стоял на песчаном берегу какой-то верфи и бросился в море вытаскивать тонущего мужика. Я читал слэш, который начинался точно так же. Потом был кусочек экранизации оперы "Аленький цветочек" (да, такой оперы не существует), мне запомнился красивый заснеженный балкон замка.
Во вторник показали какую-то страну с высоты птичьего полёта - она выглядела совсем как карта - и огромного крылатого дракона, немного мультяшного, который сидел посередине и планомерно выжигал лес. Почувствовав, что на него смотрят, дракон обернулся через плечо и укоризненно заметил, что он мог бы жечь слева или справа, но там - населённые пункты, поэтому он жжёт в центре, где нет ничего, кроме деревьев. Видимо, у него была изжога и он не мог не жечь.
А в среду снились Черепашки-ниндзя и ещё какой-то персонаж, всё чёрно-белое и трагичное, но запомнилось мне хуже всего. Сегодня же во сне я на какой-то игре в тёмной квартире с высокими потолками пытался отмазать от какого-то трибунала персонажа Мори Джейн, но всё было как-то безысходно и жутенько.

О кроликахА я говорил, говорил ещё при вывозе из вивария, что этот кролик - девочка: совсем другие черты, нежели у самцов. Теперь при осмотре Рини ветеринаром это подтвердилось. К счастью, злокачественных клеток цитология не выявила, и завтра у неё плановая операция по удалению опухолей. Её последующее лечение и продолжающееся восстановление Геркулеса - всё ещё недешёвое для их передержки удовольствие, реквизиты есть в посте ниже или выдам в личку.


Птаха уронила на меня фразу, что сыграла бы Дантеса, и я тут же осознал, что этот персонаж также может быть на "Маскараде". Но нет. Сначала Онегин, потом остальная трава.
А на Парижскую Коммуну я неспешно ищу на одолжить длинный красный шарф. Желательно не вязаный. Не то чтобы остальной прикид у меня был, но об этом мы подумаем позже...

@темы: friendship is magic, moments of dream, кина не будет, електричество кончилось, майор гром и все-все-все, осьминоги выходят в открытый космос, кролик - это подходящая компания

Выспаться перед двумя играми было бы хорошей идеей, но заснул я довольно поздно, а встали мы с Птахой рано - она поехала краситься, а я начал отмывать кухню и собирать два прикида. На балахон мейстера пошёл летний костюм Старка. Спасибо Диасси - добывать цепи в зоомаге или хозяйственном не пришлось. До Покровки я шёл от Курской, антикафе Quatro нашлось без труда. Поначалу казалось, что оно рассчитано на в два раза меньшее количество народу, но когда мы расповсюдились, стало норм. Хотя подвальное помещение без окон, в котором кондиционер едва тащит, плохо сочетается с людьми в многослойных прикидах, и я посочувствовал тем, кто был к тому же в сапогах и париках. Немудрено, что все жидкости на столах так быстро заканчивались.
Я ожидал большего количества политики, но, насколько я мог судить по тому, что за пределами королевских покоев проводил время не только я, но и десница, - король не слишком нуждался в своих советниках и был занят преимущественно матримониальными вопросами. Как бы то ни было, мейстер Коннор, как и Ганзир на Вавилоне, был из того удобного сорта персонажей, которым до всего есть дело и для которых при этом собственные интересы превыше всего, так что он регулярно находил себе занятия - порой довольно... неожиданные.
Предыстория персонажа (light slash inside)
Коннор Сарсфилд, родом из Западных земель, был младшим сыном рыцаря, владеющего замком на Речном тракте, и в детстве тоже хотел стать рыцарем. Но в седле он держался не очень, в обращении с мечом также не преуспевал, зато был хорошим лучником, как многие Сарсфилды. При Эйгоне Недостойном его отец был несправедливо обвинён в сокрытии налогов и фактически ограблен. Из-за опустевшей казны замка и желания доискаться правды об устройстве государства и создании законов Коннор выбрал путь знаний и отправился в Старомест. Оказавшись усердным учеником, он выковал первое звено в первый же год и исписал не один том лекций. Поначалу он хотел вернуться в качестве мейстера в родные земли, но амбиции росли сообразно числу звеньев, и он понял, что это может стать пропуском в большой мир. Благодаря удачным связям в Цитадели при новом короле Дейроне он был призван в Красный замок, где ныне пребывает уже пять лет.
Коннор никогда не был аскетом и не отказывал себе в простых земных удовольствиях, считая, что они помогают поддерживать бодрость духа и ясность ума, и следил при этом за тем, чтобы оставаться в хорошей физической форме, хотя, конечно, и не мог тренироваться так же, как рыцари. Целибатником не был и подавно - и расширению взглядов провинциала способствовала также Цитадель. Там он познакомился с дорнийцем Майклом Манвуди - тот позже, нежели Коннор, поступил в обучение, но, будучи ровесниками, они проводили время в одной компании. Майкл был хорош собой и уже тогда вовсю этим пользовался - а Коннор уважал людей, умеющих извлекать выгоду из данных им природой качеств. Когда Майкл после очередной гулянки затащил его в укромный уголок и наглядно продемонстрировал свои таланты, Коннору понравилось.
Около десяти лет назад Манвуди покинул Цитадель. Нельзя сказать, что Коннор скучал - в Староместе не заскучаешь, если знать, к кому обращаться, а привязанности он считал помехой, - и всё же встретить Майкла при королевском дворе было радостно. Правда, на предложения возобновить практику взаимно приятного досуга Майкл отшучивался и звал по бабам, так что их уделом стали лишь ностальгические беседы за стаканчиком вина. А упрашивать Великий мейстер не стал бы - сено к лошади не ходит, ему было с кем удовлетворять телесные потребности. Но если говорить об утолении одиночества, то эти беседы он ценил, и Манвуди, сам того не зная, был, пожалуй, единственным человеком, за кого Коннор вступился бы, если бы того вдруг покинуло королевское расположение.
В остальном мейстер весом своего слова не злоупотреблял, и вообще слухи о его влиянии на короля были многократно преувеличены. Дейрон Добрый в его картине мира пользовался презумпцией правоты - когда тот кого-то привечал, Коннор не спорил, а только присматривался, чтобы это было для короля безопасно. Ему импонировало, что король не хочет войн, истощающих страну, но главной проблемой были борзеющие рыцари, которых нужно было чем-то занять, и в особенности - растущая в их среде популярность Великого бастарда Деймона Блэкфайра. К сожалению, король предпочитал не устранять такие проблемы, а разговаривать с ними по душам, и совет мейстера направить Деймона на какое-нибудь грязное задание вроде подавления мелкого бунта или добора налогов и затем наказать за усердное выполнение оного так и не был реализован. Немудрено, что за решение проблемы брались другие, кто во что горазд...
Отчёт отперсонажный Великого мейстера Коннора (ворнинг: слэш, низкорейтинг)
Продолжалось празднование двадцать пятого дня рождения кронпринца Бейлора, хозяина Летнего замка. Днём ранее состоялся турнир, победу в котором одержал один из Великих бастардов Бринден Риверс. Ныне же начинался пир, дабы оказать почести победителю и дать возможность представителям великих домов Вестероса поприветствовать короля и его наследника.
Когда я вышел в зал, гости уже представлялись Его Величеству. При том ни лорд Ланнистер, проведший мимо меня свою юную племянницу, ни племянник лорда Старка, выделяющийся в толпе, не принимали участия в турнире. Ко мне подошёл сир Уэйнвуд и спросил, могу ли я распознать следы колдовства. Услышав, что я не занимаюсь тайными науками, он немедленно потерял ко мне интерес и, назвав бесполезным болтуном, удалился. Извиняться за него пришлось его приятелю, сиру Баратеону, наследнику лорда. Я предположил, что сир Уэйнвуд настолько не мог смириться со своим поражением в турнире, что уверил себя, будто противник одолел его при помощи злых чар. Я посоветовал сиру Баратеону проводить Уэйнвуда к септонам за благословением, и тот, поблагодарив, устремился вдогонку за своим невежливым другом.
Следом лорд Айронвуд, прибывший в замок самостоятельно, а не в сопровождении принца Дорнийского, заинтересовался украшенной елью, установленной в углу зала. Я пояснил, что в далёкие времена на еловых ветвях развешивали кровавые жертвоприношения Древним богам. Ныне эта традиция ушла в прошлое, и теперь на ели принято вешать украшения, а также сладости для детей и гостей. Пришлось уточнить, что забирать украшения с собой гостям не следует - некоторые игрушки тонкой работы довольно дороги, это всё равно что снять серьги с жены хозяина дома. Похоже, сравнение хвойного дерева с женщиной было не слишком удачным, хотя слышал я когда-то одного менестреля, который сравнил не то королеву, не то тётушку короля с сосной. Лорд Айронвуд никак не мог взять в толк, почему ели не дают крови, в которой она нуждается, и призывал её утешить при помощи какого-то варварского ритуала с плакальщицами. Я был несколько обескуражен таким сочувствием Древним богам, и мне потребовался весь запас терпения, чтобы заверить собеседника, что не все традиции необходимо сохранять.
Лорд Айронвуд был шумным, как дорнийский торговец, и так же непринуждённо находил собеседников среди тех, кто не успел спастись бегством, приглашая побывать у него в гостях со всем караваном и обещая каждому лучшего оливкового масла. В очередной раз подойдя к столу за вином, я услышал его разговор с лордом Визерисом Пламмом, сыном принцессы Элейны. Прежде я практически не замечал молодого лорда Пламма при дворе. Похоже, тот рассказывал о своём поражении в турнире и описывал своего противника, который был "так же хорош собой", как и управлялся с оружием. Я сразу почувствовал, что этот юноша обладает любопытным потенциалом, раз не удручён победой другого рыцаря, подобно Уэйнвуду, а восхищается ею. Пока Айронвуд вопрошал, почему достойный воин не может быть уродом, я вклинился в разговор, желая уточнить, кто же был счастливым победителем в том поединке, и предложить лорду Пламму урок стрельбы из лука. Даже если моё чутьё подвело, стоять за чьей-то спиной, выверяя положение рук, - волнующее занятие.
Однако мне не довелось даже упомянуть об этом: Визерис спросил у меня, что требуется от молодого человека для поступления в Цитадель. Я охотно поведал о том, что требуется одно лишь желание - и большое прилежание, чтобы не оказаться на обочине в первые же месяцы; что Цитадель предоставляет стол и кров, но те, кто побогаче, предпочитают столоваться и развлекаться в Староместе, а прочие зарабатывают своей грамотностью, предлагая услуги переписчиков простым людям, - но лорду об этом беспокоиться не придётся. Затем я, в свою очередь, спросил, почему же его - рыцаря, коим по праву может гордиться его мать, в чью честь он и выходил на ристалище за неимением иных дам сердца - влечёт не воинский удел, а стезя школярства. Лорд Пламм ответил, что желает изучать сохранившееся наследие своего рода Таргариенов, поскольку верил, что они - особенные люди, влияющие на ход вещей даже неосознанно.
Мне нравилась эта красивая теория, ведь в истории множество примеров тому, как потомки драконьей крови вершили судьбу Вестероса. И сам Визерис унаследовал валирийскую внешность матери, то есть был красив и белокур. Было бы досадно, если бы такое сокровище надолго покинуло двор и удалилось в Цитадель, и я охладил его пыл, напомнив, что тайные знания мейстер может освоить не раньше, чем ему покорятся все прочие науки. Я пригласил его к себе в Красный замок, чтобы он мог взглянуть на учёные книги и решить, какие дисциплины ему больше по душе. Но в тот вечер не он один живо интересовался, не выковал ли я звено из валирийской стали, а также - откуда эта сталь берётся и какими умениями владеет мейстер, обладающий таким звеном. Юные фрейлины королевы Дианна и Лианесса осаждали меня вопросами, чем дурная магия отличается от волшебства, одобряемого Семерыми. Я рассказал, что сельские колдуны и ведьмы вредят людям, тогда как тайные искусства должны служить процветанию Вестероса. Меня не посвящали в то, что именно изучали мейстеры, стремившиеся к валирийскому звену, ведь их были единицы, - а сам я больше интересовался науками земными и прикладными: законами, историей, медициной и прочим. Безусловно, нужно было иметь предрасположенность к овладению тайными знаниями, но этот дар не преподносился Семерыми уже готовым к применению - как и любая наука, он требовал труда.
С опозданием на праздник явился Деймон Блэкфайр. Герольд достаточно громко объявил о его прибытии, чтобы все устремились за ним, когда он направился прямиком в королевские покои. Быстро распространилась новость, что на Деймона в лесу напали разбойники, но он остался невредим и привёз с собой голову одного из них. Вскоре Блэкфайр сам вручил мне эту голову, завёрнутую в окровавленную мешковину, и попросил оставить её пока на видном месте - возможно, полагая, что трофей ускорит расследование произошедшего. Минуя морщивших носики дам, я отнёс голову в холодный погреб, куда почти никто не заходил, кроме слуг, но никто так и не опознал её в лицо. Наверняка то были не простые разбойники, и не я один задавался вопросом, кто мог подослать незадачливых убийц. И вот уже я стал свидетелем того, как лорд Ланнистер жалуется королю на слухи о том, что при нападавших якобы нашли письмо с его печатью. Мы дружно успокоили его, что таких находок не было, а если бы злоумышленники посмели похитить что-то из его документов, то они уже были бы ему возвращены. У Ланнистеров, конечно, был зуб на Блэкфайра, но они не подставлялись бы столь глупо.
Десница попросил меня отправить ворона к Золотой страже с повелением очистить окрестные леса от разбойников, а Блэкфайр добавил, чтобы я также послал ворона в некий переулок, и прежде чем я спросил у него, что именно написать в записке, его уже и след простыл. Я поднялся в воронятню и исполнил оба поручения в точности - написал Золотой страже, что именем десницы им надлежит выделить силы на патрулирование лесов, а на другой записке начертал только именование переулка и имя Деймона Блэкфайра. Переулок мог быть велик, но, видимо, там знали, что ответить на условный знак, - и едва ли то было заговором, иначе Блэкфайр не обращался бы с этим ко мне.
Затем случился первый примечательный инцидент - Великий бастард Эйгор Риверс почувствовал недомогание. Окружившие его взволнованные собутыльники сообщили мне, что он теряет ориентацию в пространстве и путается в словах. Больше всего это походило на простое опьянение, хоть сир Риверс и настаивал, что выпил всего несколько стаканов, а не несколько бутылок. Его дядя, лорд Бракен, хлопотал вокруг него как нянька и вторил, что его драгоценный племянник умеет пить и явно был отравлен. Я поднял из-под стола стакан, который он обронил - но стакан был пуст, и по каплям на его стенках невозможно было определить, не подмешивали ли в вино иных веществ. Я оставил всю компанию с наказом следить за болезным и не давать ему убрести куда-нибудь, как бы он ни рвался, и уведомлять меня, если ему сделается хуже. Поскольку они добавили, что Эйгор никого не узнаёт - хотя его речь, вопреки их словам, была вполне связной, - на всякий случай я дал ему с водой противоядия. Но на отравление ядом его состояние не походило, - впрочем, существовали хитроумные дорнийские смеси, употреблявшиеся для развлечения, в действии которых я ничего не смыслил.
Неожиданно Блэкфайр принял чрезмерное участие в заботах о его сводном братце и поднял шум, что Эйгора отравила леди Мелисса Блэквуд, придворная дама и мать Бриндена Риверса, которая находилась рядом с Эйгором и якобы передавала ему стакан. Едва появился король, Блэкфайр принялся настаивать на немедленном разбирательстве. Его Величество Дейрон, не теряя самообладания, возразил, что в этом доме подобные решения могут быть приняты только с согласия хозяина, принца Бейлора, и что он не станет портить праздник и отложит суд до возвращения в Красный замок, где следствием займутся сведущие советники. Также он предупредил, что если обвинение окажется ложным, Блэкфайр понесёт за это наказание. Я внимательно смотрел на Деймона - понимал ли он, что ему нечем доказать вину леди Мелиссы, кроме бесполезного пустого стакана? Тот понял и запоздало пошёл на попятный, говоря, что обвинением его подозрения не были; Эйгор также оклемался и заявил, что не имеет претензий к леди Мелиссе. Она простила их, но я сожалел, что я не рыцарь и не мог вступиться за её честь.
Вернувшись в зал, я застал разговор, в котором фрейлины спрашивали сира Родвела Старка о деревьях на Севере, которые пьют кровь. Так причудливо исказилась моя история о елях, неосторожно рассказанная лорду Айронвуду - я не знал, смеяться ли мне или же провалиться сквозь землю. Старк поправил их, сказав, что на Севере действительно есть деревья, которые сами кровоточат. Но он не решался первым заговорить о Древних богах, предложив им обратиться за ответом ко мне. Девушки, однако, желали услышать обе версии и были вознаграждены рассказом о чардревах, сохранившихся лишь на Севере, на стволах которых вырезаны лица - и глаза этих лиц плачут кровью, потому что Древние боги опечалены людскими делами. Я мог только сказать, что мне нечего добавить к этому повествованию - я ни разу не бывал на Севере, но знал, что чардрева - не сказки, как и древние существа, обитающие за Стеной. Северные реалии в изложении Старка весь вечер будоражили воображение и дам, и южан - им всё было интересно: и снарки, живущие за печкой, и следы великанов, и Стена, жители которой облачались в чёрное и никогда не возвращались назад в Вестерос. А Старк видел всё это собственными глазами - или говорил, что видел - и щедро делился с благодарными слушателями.
Из иных развлечений был дружеский поединок Уэйнвуда и Баратеона, в котором Уэйнвуд, выбрав стратегически неверную позицию, позволил загнать себя в угол и потерпел поражение. Затем прилетели вороны, один из которых принёс ответ Деймону Блэкфайру, а другой - толстый свиток для сира Робба Рейна. Я бегло проглядел оба письма. Записка для Блэкфайра была начертана на том же клочке бумаги, который я отправлял - в ней кратко сообщалось, что разбойники более не будут доставлять ему беспокойства. Сиру Рейну же предназначалось послание от его отца, лорда Рейна, который советовал ему поддерживать его сюзерена, лорда Ланнистера. Убедившись, что письма не содержат ничего важного, я мог отдать их адресатам. Но если сира Рейна я обнаружил сразу же, то Блэкфайра нигде не было видно. Рассудив, что он мог выйти во двор замка, в ожидании его я занял место подле входа, чтобы встретить его наверняка, и потягивал из стакана кислое вино. Когда вина оставалось меньше половины стакана, я ощутил чрезвычайно мощный прилив крови к тому органу, который, к счастью, успешно скрывала длина мейстерского облачения. Я не выпускал стакан из рук, так что, должно быть, я стал жертвой шутки, каковой мог стать и сир Эйгор - некто подсыпал в вино возбуждающего вещества и наблюдал, кому оно достанется. Но легче от этого не становилось, а помочь себе собственноручно - было бы унылым расточительством, тем паче что в моём стакане ещё были остатки вина.
Пока я ещё мог удерживать вожделение в узде, я решил начать эксперимент с менее вероятного варианта. Любознательные Дианна и Лианесса уже просили меня выяснить, где в этом замке библиотека, поскольку для девушек обращаться с этим вопросом к хозяину дома было бы неприлично; я нашёл принца Бейлора в соседних с королевскими покоях, и подле него даже находилось несколько книг о воинском искусстве - во многих замках нельзя было найти и этого, но он заверил меня, что его библиотека куда обширнее и что он пришлёт ко мне слугу, который меня проводит, однако этот слуга так и не появился. Я приблизился к фрейлинам, беседовавшим с кем-то, и предложил Лианессе показать ей дорогу до библиотеки. Дианна хотела увязаться с нами, но я сказал, что это приватный разговор. Сложно было найти в незнакомом замке, полном гостей, место для уединения - к счастью, моё замешательство заметил сир Бринден Риверс и указал вход на чёрную лестницу. На нижних ступенях обнаружился сир Деймон, и я, вручив ему письмо, начал подниматься выше; фрейлине, в её платье, пришлось следовать за мной. Оставшись с ней наедине, я не без труда отыскал в своей памяти вопрос, который хотел ей задать - девочка порой приносила мне на хвосте сплетни из свиты королевы. Я спросил, кто мог распустить слух о том, что разбойников наняли Ланнистеры, - таким образом я не сказал ей ничего тайного, но мог проверить, где после всплывёт этот слух. Но Лианесса об этом ничего не знала, а слух не всплыл - я наверняка услышал бы о нём снова, только если бы сообщил о нём лорду Айронвуду. Затем я предложил Лианессе вина. Она отказалась, настаивать я не стал. Умница - с такой осторожностью можно прожить при дворе подольше.
Пора было продолжить с вариантом более вероятным, пока я случайно не выдал себя. Проводив Лианессу обратно в зал, я отыскал взглядом Визериса. Он вновь стал жертвой словоохотливости лорда Айронвуда, и когда, помимо меня, на разговор слетелись другие гости, я вежливо похитил у благородной компании лорда Пламма, которого не пришлось приглашать дважды. Он без лишних предлогов последовал за мной всё тем же путём - по чёрной лестнице мимо Блэкфайра, подозрительно задерживающегося там в компании других рыцарей, но, к счастью, не интересующегося тем, чем занимаюсь я. Когда мы поднялись на площадку перед выходом на башню, я спросил, решился ли Визерис поступать в Цитадель, и намекнул, что протекция Великого мейстера дорогого стоит - но я пошлю ворона в Цитадель при совсем небольшом условии: если он разделит со мной глоток доброго вина из погреба Летнего замка, которым грех наслаждаться в одиночестве. Он медлил и прежде попросил меня взглянуть на его кинжал и определить, валирийской ли он стали. Когда он достал из ножен клинок, на мгновение я подумал, не прирежет ли он меня в этом безлюдном месте, где никто меня не услышит, но он просто протянул мне кинжал на ладони. Я не был мастером-оружейником, но валирийскую сталь сложно было спутать с обычной. Тогда Визерис выпил остатки вина и заговорил о том, что негоже пить в библиотеке большой компанией, но очень славно пить в библиотеке вдвоём - а я был полностью с ним согласен, и наиболее согласная часть меня с нетерпением ожидала эффекта.
Минуту спустя Визерис заметил, что стало жарковато, и я предложил ему подняться повыше, где прохладней и где нас наверняка никто не потревожит. Подходя к удобному подоконнику, я сказал, что могу научить его одной существующей в Цитадели традиции: так же порой ученики после гулянок расходятся по укромным уголкам... Я умолчал о том, сколь хороший учитель был у меня - я сам без ложной скромности мог назвать себя хорошим учителем. Визерис сдержанно удивился тому, что в Цитадели возможно найти развлечения подобного рода, но согласился пройти обучение и безропотно развернулся ко мне спиной, опираясь о подоконник. По тому, что он не был напряжён, я мог догадаться, что я едва ли был у него первым - но это было и к лучшему. Приобретя собственные покои в Вороньей башне Красного замка, где можно было принимать гостей, я порядочно остепенился, а теперь - в чужом замке, где собралась почти вся королевская семья и почти все лорды, на чёрной лестнице, слыша гулкие шаги внизу... Опасность быть замеченным распаляла, и с Визерисом я словно помолодел на десяток лет. Он же мурлыкал о том, что я напоминаю ему что-то из детства, что-то тёплое и надёжное - подобных комплиментов мне отродясь не делали.
Стоило мне отступить на шаг, вслушиваясь в шум пролётом ниже, как мой новообретённый любовник ненавязчиво подтолкнул к подоконнику меня, я уступил ему - и не пожалел. Не каждый может похвастаться тем, что оседлал дракона, - и не каждый может похвастаться тем, что унесёт след дракона в себе. Визерис не спешил и спросил что-то о том, что делать в Цитадели, если нравится быть наказанным - попадаться ли нарочно? Я слушал вполуха, мне было слишком хорошо, чтобы вникать. Но если в Цитадель юношу на самом деле манили лишь розги - о, я смогу восполнить ему и эту нехватку. Не знаю, виновато ли в том принятое нами вещество или только наша выносливость, но мне показалось, что минуло немало времени, прежде чем я привалился к подоконнику спиной, почти не чувствуя ног, расслабленный и обновлённый. Я признался, что меня отцовские вожжи никогда не вдохновляли, но я слышал о том, что и в боли можно находить удовольствие. А Визерис спросил, слышал ли я байку, будто он хранит в своей спальне прекрасную статую. Я пожал плечами - о чём только не говорят, и что дурного в том, чтобы любоваться произведением искусства, изображающим совершенство человеческой природы? Тогда он снова спросил, доводилось ли мне любоваться спящими людьми - и прежде, чем я признал, что это зрелище порой может тронуть сердце, добавил, что спящие так похожи на мёртвых. Поистине Таргариены - люди особенные, и воображение у них такое же нечеловеческое! Я ответил, что я всего лишь учёный, поэтому для меня смерть - это уродливый кусок плоти, заспиртованный в банке, и не более. Оставалось надеяться, что я не разочаровал его, и если нет - что он не захочет прикончить меня, чтобы я стал ещё привлекательней.
Мы стали спускаться с башни, а в зале меня уже хватились: леди Джейн Бракен стало дурно. Пока я протолкался сквозь толпу зевак к дивану, на котором её расположили, меня задержал Манвуди, задев моё плечо своим, и быстро шепнул на ухо, понимаю ли я, что она притворяется. Я ещё ничего не понимал, но в любом случае был связан своим положением - я обязан был оказать помощь и не мог публично обвинить даму во лжи. Леди Джейн жаловалась на тошноту, и я дал ей средства от расстройства желудка. Кто-то сказал, что ей уже дали противоядие, но по голосу я не запомнил, кто именно. Королева была крайне встревожена и строго потребовала узнать, откуда взялось это противоядие. Я обратился к сиру Эйгору Риверсу, который находился рядом с кузиной в тот момент, когда я прибыл, и он сообщил, что противоядием поделился мастер над монетой. Это не успокоило королеву, и она попросила дать ещё противоядия, утверждая, что девушке становится хуже. Когда сочувствующие стали расспрашивать леди Джейн, кто был рядом с ней, и она назвала леди Мелиссу, я насторожился. Двое "отравленных" родственников лорда Бракена подряд, указывающих на одного и того же человека, - не совпадение. Зачем кому-то подставлять леди Мелиссу? Я стоял на том, что проявления недомогания не похожи на яд и, возможно, свинина была для леди слишком жирной. К тому же, если бы кто-то всерьёз желал отравить бедняжку, то воспользовался бы сильнодействующим ядом. Некоторое время спустя, когда ажиотаж вокруг неё прекратился, леди Джейн уже как ни в чём ни бывало ходила по залу.
Я успел забыть, как утомляют эти бестолковые и неуклюжие придворные интриги, и, повторив уже набившие оскомину слова, что буду поблизости и чтобы меня звали при ухудшении ситуации, вернулся в зал. Там на меня некстати напал лорд Айронвуд и от всей широты душевной предложил прислать мне суслика, мочёного в вине. Всё, что я смог бы сделать с этим сусликом, - это высушить его и выпустить, но лорд Айронвуд был не из тех, кто принимает отказы с первого раза, так что даже принцу Дорнийскому пришлось вмешаться и пояснить ему, что не стоит присылать мне сусликов в каком бы то ни было виде, включая вяленых, томлёных, варёных, жареных и прочая. Я заверил Айронвуда, что многие другие блюда дорнийской кухни мне вполне по нраву, особенно вина, специи и сладости. Отделавшись от темы сусликов, которая благодаря Айронвуду была необычайно популярна на празднике, я подсел к Манвуди, который в кои-то веки никуда не бежал. Он поинтересовался, как самочувствие леди Джейн, и я ответил, что она удивительно быстро поправилась. Затем он, как и многие до него, спросил, нет ли у меня звена валирийской стали. Мы ещё немного побеседовали, и стоило мне порадоваться, что несмотря на прошедшие годы мы во многом остались прежними, как Майкл попросил меня не обращаться к нему на "ты" при посторонних ушах. Я не видел ничего предосудительного в разговоре старых друзей, я ведь его даже не обнимал, как водилось у рыцарей, - но кое-что в Манвуди всё же изменилось: он стал слишком осторожен. Быть может, он избегал близости со мной и ради моей безопасности - кто знает, фаворитом кого из могущественных особ он успел сделаться? Но чувство ревности, к сожалению или к счастью, было совершенно мне незнакомо.
Приключилась очередная напасть, на сей раз - с Визерисом. Я сразу почувствовал, что это не часть заговора, и оттого встревожился. Ему мерещились головорезы с Железных островов, которые уже оказались среди нас и должны были захватить замок, и он пытался на кого-то наброситься, так что даже двое гвардейцев в белых плащах с трудом могли его удержать. Подошла его мать, принцесса Элейна, и взяла его за плечи, что ненадолго его утихомирило, но я не отрывал взгляда от его ладони, подрагивающей над рукоятью валирийского клинка, который мне довелось увидеть, - если бы он выхватил кинжал, будучи не в себе, это закончилось бы плохо. Он никого не узнавал, был очень напуган, и когда он вновь рванулся прочь, в атаку на воображаемых врагов, леди Элейна своевременно его оглушила. Он рухнул на пол, и гвардейцы перенесли его в королевские покои, а я подобрал с пола выпавший из его руки кинжал и передал его принцессе. То, что с ним происходило, определённо не было воздействием яда, и по части афродизиака моя совесть могла быть чиста, поскольку то вино мы пили уже довольно давно; должно быть, кто-то подмешал ему ещё какое-то наркотическое вещество. В надежде на то, что морок исчез, Визериса привели в чувство, но он тут же выбежал из покоев, и гвардейцы насилу втащили его обратно. Я просил не загонять его в угол и не пугать ещё больше, чтобы не сделать только хуже, - но всё же его пришлось связать, чтобы он не навредил другим и себе. Измождённый, он заснул - его пульс и дыхание были ровными. Я с крайней осторожностью влил в его рот противоядие, и его устроили на ложе под присмотром членов семьи. Мне бы и хотелось остаться, но всех посторонних попросили удалиться.
Некоторое время спустя Визерис проснулся здоровым. Меня пригласили, чтобы я осмотрел его, что я со всей тщательностью и не без удовольствия проделал и подтвердил, что его состояние более не вызывает опасений. Я не заикался о том, случались ли с ним подобные припадки прежде, и, само собой, я должен был говорить всем, что молодой лорд Пламм просто смешал что-то не то с чем-то не тем. Выдохнув с облегчением, я мог провести остаток вечера у почти опустевших столов. Принц Дорнийский, Марон Мартелл, обеспокоился тем, что дамы скучают, и позвал Манвуди, чтобы он спел или продекламировал что-нибудь. Майкл прочёл на память длинное стихотворение на древнем языке, который ошибочно зовут иногда "мёртвым", хотя он необычайно живой и красивый, выученное ещё в Цитадели; сколько бы раз я это ни слушал, я снова ловил слова, замерев, и ловил взгляд Майкла на пару мгновений. Леди Дианна в очередной раз продемонстрировала достойную образованность, поблагодарив сира Манвуди на том же языке. Его уговаривали ещё и спеть что-нибудь, но он утверждал, что песенку про ёжика будет петь не при дамах - хотя краткое содержание оной пересказал: в ней шла речь о трагических трудностях, с которыми ежи сталкиваются в процессе совокупления. Я вспомнил ещё одну породу колючих животных - обитающих на Севере дикобразов, иглы которых обладают целительным эффектом. Сир Старк вошёл как раз вовремя, чтобы мы спросили у него, охотился ли он на дикобразов, но он заявил, что в его землях таких существ не водится. Впрочем, были и другие дикобразы, обитающие на юге, - возможно, именно в их честь лорд Тиррел носил прозвище "Длинный Шип".
Наконец, Манвуди со товарищи всё же меня покинули - должно быть, отправились петь про ёжика. В зале же молодёжь под присмотром и при участии лорда Ланнистера затеяла игру в "Признание или свершение". Немного понаблюдав, я решил присоединиться и тут же получил задание пройтись по залу, размахивая мейстерской цепью над головой. Это пришлось делать осторожно, чтобы ненароком не пришибить кого-нибудь. Когда вернулся и вошёл в игру Майкл, кто-то спросил у него, был ли он влюблён, и он ответил, что да. Если бы ты ещё пояснил, отрада моя, не влюбляешься ли ты каждую неделю! Старк на вопрос, что он находит самым странным на празднике, ответил, что лорда Айронвуда, выразив тем самым всеобщее мнение. Круг игры начал рушиться, когда одной из леди было загадано обойти всех дам в помещении и сказать им, какими их качествами ей хотелось бы обладать, а затем кто-то из рыцарей должен был проделать то же самое со всеми присутствующими мужчинами. Стоя в стороне, я услышал, как сир Уэйнвуд в смущении извиняется перед Манвуди за то, что верил сплетням, но ныне изменил своё мнение и убедился, что Манвуди - благородный и честный человек. Будучи и в самом деле честным, Майкл спросил в ответ, как ему изменить это впечатление, поскольку некоторые сплетни - правда. Уэйнвуд смутился ещё больше, а Майкл пространно сослался на "дорнийские традиции", и тот покивал в ответ. Сперва у меня возникла мысль отбить у Манвуди добычу и спросить у юного Уэйнвуда, какие именно традиции его интересуют и не хочет ли он познакомиться с ними на практике, но столь же быстро об этой мысли я позабыл, благо Майкл этим славным рыцарем вовсе не заинтересовался.
Финал праздника получился не слишком радостным. Деймон Блэкфайр обвинил десницу короля, лорда Баттервелла, в организации покушения на его жизнь. Его Величество вынужден был повелеть заключить десницу под стражу вплоть до судебного разбирательства в Красном замке. Но Блэкфайр всё равно остался недоволен тем, что правосудие не свершилось здесь и сейчас, и испросил дозволения покинуть торжество. Вслед за ним из зала вышли несколько рыцарей, восхищавшихся его воинским мастерством, и сир Старк. Король Дейрон напутствовал их словами о том, что в Вестеросе только один король, и потому вассалы Блэкфайра не обязаны следовать за своим сюзереном, кроме как по воле своего сердца. В воздухе запахло расколом, и с этим ещё придётся работать, - зря я не нашёл способа раньше поговорить с королём и сказать, что если не найти виновника нападения, пусть даже и невиновного, раньше, чем это сделает сам Блэкфайр, то он выступит с обвинением сам, и пострадает кто-нибудь из людей короля. Но я даже от Блэкфайра не ожидал такой прыти. К счастью, король не стал усугублять положение и поддерживать конфликт - у него были для гостей и хорошие новости. Он объявил о помолвке своего младшего сына, принца Мейкара, а затем принц Бейлор передал свой меч сиру Бриндену Риверсу. И будь я проклят, если с такими достойными рыцарями Железный трон не победит всех смутьянов.
Благодарности
Спасибо мастерам и игрокам за красивый и живой мир - глядя на гербы на стенах, костюмы и прочие детали образов, я не мог отделаться от ощущения, что мы можем с лёгкостью взять, и снять серию-другую сериала. Спасибо игротехам за вкусный стол - кексы с джемом оказались офигенными! - заботу и неутомимое обеспечение почты и симптомов. Я не совсем понял, почему после первых двух писем почта перестала ходить через меня, но это не критично.
Спасибо Визерису - внезапная шалость удалась на славу
Спасибо Диасси за Манвуди - в жизни каждого мейстера должен быть дорниец!
Спасибо Моргану за тру!Старка - я думал, ты меня убьёшь за ёлки и дикобразов, извини
Айронвуд, ты хорош как сто рассветов. Я б не смог столько гнать, у меня бредогенератор бы сломался)
Королевская семья и родственники - Ренджи, Сех, Аонэ, Ликс, Ники и другие - вы верибельны, величественны и прекрасны! Также и Алви - дивный стремительный Блэкфайр.
Отдельный мур молодёжи - Гло, Ши, Алессе - и молодому душой Ланнистеру в лице Морион! :3
...И всем-всем-всем, всех не упомянешь, но был рад видеть и играть с вами! К сожалению, не всех успел обнять после игры, поскольку надо было спешить на игру ночную.

При взгляде на парики Таргариенов не мог удерживаться от мыслей, какой бы я себе хотел в качестве рейфского. Но все они такие серебряные, а я белый хочу...
Оставайтесь на связи, впереди отчёт с Тарри!

@темы: соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, видишь, старки встали на лыжи?

Переоделся из зимних куртки и шарфа в жёлтое пальто и шарфик от Рийи - погода мне не указ, мастерским произволом у меня весна.
Вчера съездил на собеседование в библиотеку МГУ. ВпечатленияОт порога до порога - ровно час, с учётом ожидания автобуса и пробок. В дороге наконец-то начал читать "Джентльмена Джоула". Мне провели обстоятельную экскурсию по лабиринтам читального зала отдела диссертаций - вкусный запах книжной пыли, уютно и лампово. Старательно пугали нетворческой рутиной, неадекватными клиентами и бесперспективностью - я примерно так же отговаривал людей, пристраивая щенков, поэтому не сдался. Понимаю, что мне ещё не раз рассмеются в лицо, когда я буду соглашаться на такой оклад, но условия для меня взаправду идеальны. И понимаю, что им нужен кто постарше, но я, похоже, случайно прочитал в вакансии "от 25" вместо "от 45"...
В финале меня послали в главное здание Университета, где тоже есть библиотека, чтобы меня окружала молодёжь, а не только почтенные учёные. Разговоры там, конечно, у порога совершенно особенные: "У меня недавно был такой забавный углерод!". И туда в естественнонаучный отдел меня готовы взять с первого взгляда - таскать тяжёлые тома за куда меньшую сумму, нежели предлагает читалка. Так что я предпочту диссеры, а на неделе ещё попробуюсь в корректоры к Кролику. Надеюсь, хоть один из вариантов выгорит. Почему-то я всегда нахожу сколько-нибудь симпатичную мне работу через дайры.

Радоваться ещё рано (хотя вот радует подработка, её чуть больше обычного), но уже хочется снова писать. За что взяться - пока не знаю, начал с поста для будущего блога Артура, хотя барраярская блог-платформа заработает не раньше апреля.
Продолжаю читать ДД&КК, и, конечно, всё сильнее накрывает Эйрелом. Который день в голове мерно вертится строчка - Смерть придёт, у неё будут твои глаза. С этим, возможно, придётся что-то сделать.

Сегодня выполз на встречу соучастников в КофеХаос на Алексеевской. Прибыл раньше всех, поднялся наверх - вышел на Экете, Ноэль и Стрикс. Не самое популярное место для сборов, но мир всё ещё имеет форму чемодана
Поначалу нас было четверо - я, Гриффис, Хейчо и Сириус - и пятеро кукол (Гейдрих в косухе - кончить и закурить); Гатса я застал совсем мельком, но рад, что дождался и повидался. Вы, пожалуй, ничего не хотите знать о наших коварных ролевых планах, но за лето нам нужно откопать стюардессу труп Рузвельта, а мне предстоит изрядно повысить в звании Грегора Граубе. Даты, конечно, хочется узнать пораньше (и понять, писать мастерам Светлячков или нет), да и сумму тоже, - но раз я приложился к баранке этого пылесоса, то уже не выпущу.
В процессе мы с двух столиков собрали Стрикс зарядку для мобилы. Я уверен, что если бы вся кофейня вывернула карманы, можно было бы собрать боевого трансформера и захватить мир.
Спасибо всем за вечер! Завтра у меня две игры, и Птаха вынула мне мейстера и Клинка из шкафа. Дождитесь с новыми впечатлениями :3

@темы: moments of life, friendship is magic, соседи по разуму, барраяр и барраярцы

...И всё-таки всё сложнее, чем мне сообщили поначалу.
Двое кроликов прооперированы, третьему нужна финансовая помощь. Обследование и лечение Рини обойдётся в 13т.р., сумма может возрасти до 20 т.р. +медикаменты для восстановления.
Вся информация и чеки - в группе вк.

(На фото - Батон в клинике "Оберег", где спасли его и Геркулеса)
Чтобы отвезти Риню в "Оберег", собираем пожертвования на карты Сбербанка:

Кати - 4276380088878843 (отписывайтесь в группе вк!)
Моя - 676280388181330975 (отписывайтесь в умыл!)
Репост улучшает карму

@темы: кролик - это подходящая компания

Раз после Пустошей актуализировалась тема экспериментов, всё-таки скажу грустное ветеринарное.грустное. Кроли-виварцы - Геркулес и Батон Кати, Риня (не уверен в правильном написании имени) Лёши и ещё один - перенесли операции по удалению опухолей. Бывалая врач-ратолог сказала "Что же с ними делали?..", но предположила, что их тыкали нестерильной иглой (хотя, памятуя условия содержания и низкий иммунитет, игла могла быть уже какой угодно), поскольку вылезли опухоли между лопатками, т.е. в области инъекций. У одного из катиных кролей операция была особенно тяжёлой - с вырезанием и пересадкой мышечной ткани, так как обнаружились злокачественные клетки. Все живы, восстанавливаются, остальных кроловладельцев я предупредил. В общем, "безобидных" манипуляций не бывает.

Сон ролевой с субботы на воскресеньеСнилось нечто забористое ролевое, но запоминать я начал не с начала. Играли в какой-то помеси школы (не Хавской) и коттеджа, в некое учебное заведение. Я столкнулся с кем-то из персонала - не помню, кто его играл, - который сказал, что у него что-то сломано, вот только он не человек, а робот. Я не умел чинить роботов, поэтому побежал за помощью. Я оказался в актовом зале, где в темноте сидели и по рядам, и в проходе все ученики. Протолкался к персонажу Морион, зная, что она - медик, и сперва назвал её Огастой, а потом вспомнил, что на этой игре у её персонажа должно быть другое имя. Услышав, в чём дело, она поспешила к пациенту. Мне сделали замечание, почему я не присутствую, я объяснил причину и занял свободное место.
Происходил немножко белый террор (см. мой давний сон, где я почему-то не видел последние комменты). Сначала человек в офицерской форме на трибуне спел что-то залихватское и выстрелил в потолок, а затем начал читать проповедь про светлое будущее, и все хором повторяли за ним фразы, как при молитве. Я повторять не хотел и тупил в стену, и в какой-то момент случайно поймал взгляд директорши, которую играла Терн. Она поманила меня к себе, и я подошёл. Она поинтересовалась, рисую ли я. Я честно ответил, что совсем немного. Она спросила, смогу ли я раскрасить крагу (или что-то вроде - я мог не расслышать), которую она собирается к себе пришить или вживить. Для мира игры, видимо, стимпанковые киберпротезы были в порядке вещей, а я не рискнул отказать.
Пока я это было не к спеху, я решил проверить, как там робот, оставленный мной на попечение врача. Я вышел на улицу и обошёл вокруг здания, заглядывая в окна, но увидел только, что некоторые игротехи и, возможно, игроки уже спали, и в их числе Атаня. Я вернулся в дом. Я шёл по коридору, и мне навстречу вышла небольшая толпа тех, кто сидел в зале, и среди них был персонаж Птахи. Вид у них был совершенно лунатический - глядя прямо перед собой, они продолжали повторять фразы проповеди. Следом за ними выбежало ещё несколько человек, вопящих, что грядёт какая-то жуть, но я подумал, что у них тоже глюки. И напрасно, потому что за ними неспешно вышло два высоких человека: один - макабрический клоун в костюме и гриме, с бельмами вместо глаз, другой оставался в тени и держал обеими руками какое-то оружие, топор или винтовку. Я как персонаж исправно заорал и побежал прятаться в ближайшую комнату, залез под высокую кровать и свернулся там.
Там меня и нашла директорша. Расположившись на соседней кровати, она успокоила меня, что эти клоуны - не то какое-то новое начальство, не то какая-то комиссия с проверкой, и они всегда так развлекаются. Потом между нами должен был произойти обговорённый сеанс рисования. На её руке было что-то вроде гипсового рукава, а передо мной были разложены разноцветные пакетики чая, и я понятия не имел, как моделировать процесс. Уже просыпаясь, я сообразил, что можно отклеивать от пакетиков наклейки с изображениями цветков и травок и переклеивать их на гипс, но проснулся окончательно.

А вообще, начал уставать от снов. ПодробностиНа следующую ночь количество морских свинок в моём сне побило все предыдущие рекорды. Я задолбался их распихивать по клеткам, клетки - по полкам, и раздавать зелень и сено, при том, что было ещё три кролика - они сидели у меня прямо за окном и жрали осенние листья, и я их забрал в вольер. И мои мыши и крысы никуда не делись. А на третью ночь был фуллсет: и проблемы с транспортом (закрытый вестибюль метро, необходимость идти ловить автобус), и малознакомые люди, которые от меня чего-то хотели (почему-то фикус и, кажется, что-то связанное с Таро), и перевоз вещей. Отдельно бьёт по нервам, когда во сне на меня кто-то подписывается, а потом просыпаешься и понимаешь, что нет. Сегодняшний сон просто не запомнил. В итоге весь день хожу вымотанный этой бессмысленной деятельностью во сне. Птах говорит - стресс.

В воскресенье вечером мы связались по скайпу голосом через птахин ноут с мастерами Осколков для обсуждения моих персонажей. Рудольф таки застрял рогами не вписался - что-то я сделал не так, когда на запрос "есть идея офицера десанта, бывшего на Комарре, хочу обсудить и после одобрения прислать заявку" получил ответ "сначала заявку" и, собственно, написал заявку. Впрочем, я всегда так делаю. А лимит комаррских ветеранов оказался исчерпан.
Зато - больше форратьерских девочек Барраяру, Эльза Форратьер и единороги в её голове прекрасны, и вообще у всех трёх ролей хватает вкусных возможностей для движухи. Пока сложновато, конечно, оживить персонажа, приходящего на место Рудольфа - просто потому, что Рудольф очень яркий, - но мне уже по меньшей мере интересно сыграть такой типаж.

Смотрим Старгейт, и у меня теперь есть рейфская аватарка, но ещё нет рейфского парика. А я ведь забыл поделиться радостью, что благодаря переносу игры я снова играю Угля
И опять пора перетряхивать календарь из-за переносов и совпадений. Мир Греха в даты Форкона - это грусть. Впишусь ли к вастакам или сменю планы на первомай - надо выяснить. И если не попадём на аманку, у меня как минимум два других варианта в те же даты на выбор... %)

В понедельник ездил на собеседование в Кантату, был добровольно-принудительно напоен кофе. Завтра съезжу в читальный зал МГУ, с теми же целями. Оклад смешной, но если удастся совмещать с подработками, то и жить будем.
В день святого панголина показал Птахе "Пингвинов Мадагаскара". Да, ничего романтичнее не нашёл, для меня это эталон укура и фансервиса, и там шерстяной волчара. Удачно жмякнул на паузу, когда мы орали в кружечку, и Птаха сделала скриншот. Не плагиат, а цитирование:

@темы: moments of life, moments of dream, кина не будет, електричество кончилось, соседи по разуму, гнездование пернатых, барраяр и барраярцы, кролик - это подходящая компания

На Пустошах слегка протянуло из форточки Винчестера, и у меня проснулся Рэндалл. Пока я писал отчёт, он взял и быстро накатал нелепицу по заданной теме "смерть в Венеции", я не успел его остановить. Отпусти меня, Шекспировский клуб.

В Венеции – конечно, умирать,
Захлёбываясь опытом, как тиной.
Пусть фрески, литографии, картины
Обступят одинокую кровать
И громкой тишиной тебя укроют,
Нарушенной лишь плеском вод у ног.
А бронзовым химерам всё равно,
Алтарь какому ты воздвиг герою:
Сквозь них проходит чистая вода
И падает в зловоние канала,
Как сквозь столетья – нежность протекала,
Как сквозь тебя – прожитые года.

@темы: соседи по разуму, winchester college, стихи не ведают стыда

Постигровое и благодарностиПока остальные будут строить свой игрушечный рейх и играть в повелителя мух, Джейсон и Брайан будут строить плот и сваливать. Ну, это если остров всё-таки не находится в водах Соединённого Королевства и до него не доберётся британская армия, и так проглядевшая секретный объект у себя под носом. В любом случае мир, конечно, не будет к ним ласков с учётом их происхождения и не до конца вернувшейся памяти. Но Риз намерен держаться за Брайана до конца. И хочется верить, что у всех воспитанников приюта на пустошах рано или поздно всё сложится благополучно.
Спасибо мастерам за мир пустошей - за атмосферу детских страхов и сказок, за всё, что мы пережили, чтобы стать теми, кем являемся теперь. Чтобы стать взрослыми.
Спасибо героическим игротехам за движуху, сны, вкусную еду и заботу!
Спасибо игрокам - Птахе, Яну, Мори, Гризке, ЛёнЛёну, Але, Эре, Андреасу, Тэльвен и остальным! Наш дом был живой, страшный, волшебный, кровавый, отчаянный, нежный, по-детски серьёзный, по-взрослому бескомпромиссный. Наполненный яркими моментами и потрясающими историями, которые я ещё буду читать, вспоминать и перечитывать.

Деролился я чуть раньше официального финала по ранее описанным причинам, ушёл спать и нагревать Птахе местечко. В одной пижаме под одним одеялом вырубился без проблем. Когда вернулась Птаха и сгребла меня под бок, я толком не проснулся. Персонажных снов больше не было - снился мужик, который где-то в Сибири строил эдакие пандусы и площадки вокруг сосен, чтобы лоси могли подниматься чуть ли не до самых крон и объедать кору.
Наутро мы доедали недоеденное, допивали чай, собирались и разъезжались. Мы с Птахой несколько не рассчитали стоимость дороги - спасибо Тэльвен за то, что выручила! Тэльвен же уехала в птахиных сапогах, и Птахе пришлось надевать сапоги Тэльвен, как только мы их вычислили, а в понедельник они поменялись обувью обратно. Заказали такси, и очень славно было при свете дня ехать через всю Коломну, где я был несколько лет назад, и вспоминать кремль, храмы, памятники и дома. Но днём в городе был более плотный траффик, и на ближайший экспресс мы опоздали - зато встретились у касс с остальными ранее уехавшими. До следующего экспресса оставался почти час, и мы завалились в Макдональдс, где оказался удобный длинный стол. Местные смотрели на нас с опаской, когда вслед за Логаном мы хором прочли молитву перед трапезой, поблагодарив в ней мастеров и попросив "пожалуйста, ещё".
Потом была дорога до Москвы, мы успели поговорить о прошедшей игре и некоторых последующих, я доел картошку и подремал. Вышли мы с Птахой на Электрозаводской, были дома не поздним вечером. К счастью, все мыши пережили наше длительное отсутствие, а рыжие пасюканы попросту открыли клетку и наслаждались свободой. Дома мы пересматривали "Апокалипсис", думали о прикиде и гриме для Попрыгунчика. В тему вау-эффектов и грядущих игр по Х-менам родили идею - приют для мутантов, которые не знают о том, что они мутанты, и считают, что происходящие с ними и вокруг них странности - суть мистика или что-то ещё. После чего им приходится принять свои способности и учиться с ними жить. Мне кажется, это было бы вкусно.

@темы: friendship is magic, moments of dream, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, гнездование пернатых, это крыса и ей не стыдно, mice liberation, эрик, да

В четверг я упихал в рюкзак прикид и пижаму, технику и книжки, оставил зверью еды и поехал ловить Птаху на Ярославском. Она уже купила билеты, но опытным путём выяснилось, что они - не на экспресс до Рязани, а на скорый до Голутвина, который тоже обозначался как "экспресс". К счастью, мы были не единственными неудачниками - на нас свалился десяток питерцев. Мы дождались своего скорого, после чего игровой чат бурно обсуждал, что есть экспресс и экспресс, и люди, в них едущие, находятся всё-таки в одной реальности. Чтобы поделиться этой новостью, Птаха даже попыталась зарегаться в твиттере. Это была самая короткая карьера в твиттере эвер - после первого же твита её заблокировали за "подозрительную активность". А я испытал ностальгию по своему твиттеру и увидел, что мой последний твит был ровно год назад - 4 февраля 16 года.
От станции заказали три машины. Перекурили, Птаха героически метнулась до Макдо за едой, так что в такси я ел картошку вслепую. После дороги до рыбхоза "Осёнки" - семь загибов на версту - мы миновали КПП по волшебному паролю "котик" и подъехали прямо к коттеджу. Там я смог заварить себе роллтон, но оказалось, что Птаху и Фио заселили в самую холодную комнату с двумя окнами, обледеневшими изнутри, а не только снаружи. И затем мы занимались тем, что втроём перетаскивали третью кровать в нашу с Яном соседнюю комнату. Это карма: на втором Винчестере нас с Птахой тоже заселяли в морозильник. Яну спасибо, и за раздачу интернета также! А поскольку и в этой комнате батарея грела еле-еле, спали мы с Птахой под двумя одеялами и вдвоём. И в целом, похоже, только я один не мёрз ни в игроцком доме, ни в мастерском, ни ночью, ни днём.

Поскольку я и игровые флудочаты - две вещи несовместные, ехал я без завязок, и, как и на Винчестере, мы с Птахой во многом сделали игру друг другу. И нет, не стыдно, без этой лавстори я бы 90% времени ходил по пустым коридорам с книжкой, ибо трэша от персонала, как и на Лабиринте, на меня не хватило (кроме сна - спасибо ТМП, реально вставило). Зато к концу этой игры было по-настоящему страшно - пожалуй, сравнимо с Альмеей и Письмами Революции.
А ещё ехал я играть в мистику и был честно готов к любому повороту вроде посмертия. И лучше бы это была Нарния, чем 1943-й вместо 1917-го и страшлые-ужаслые нацисты вместо работников британского приюта. Мои же игроцкие знания при финале игры причинили мне большую БОЛЬ. Ещё немного имхаВ XX веке рейх, штаты и союз занимались примерно одинаковой вивисекцией, включавшей в себя и карательную психиатрию, и евгенику; смоделировать это "как было" нет ни возможности, ни смысла, а при художественном допущении о создании зимних солдат, себя не помнящих, уместно максимально отойти от маркеров исторической конкретики. Поясняю: Лабиринт не вызывал дисбилив, потому что не был "тайным проектом американского правительства", и можно было играть в условную психушку в вакууме, а не в политику и идеологию США.
Я наивно уверен, что, желая апеллировать к истории, стоит ею интересоваться, а не интересуясь - не апеллировать. В противном случае где-то услышанный звон вроде "Менгеле и близнецы!" без указания, откуда он, имеет такое же отношение к первоисточнику, как "50 оттенков" - к Теме, и несёт в себе такие же проблемы: во-первых, вызывает фейспалм, во-вторых - культивирует вредные стереотипы. И я так и не понял, откуда немцы появились на территории Британии (и почему это не была, скажем, Франция или хотя бы Ирландия) и как им удалось убедить детей, что они жили почти на полвека раньше, либо перенести их во времени (заморозка, что ли?).
Джейсон Риз, 15 лет. Отчёт отперсонажный. Ворнинг: слэш, низкорейтинг
Откуда я взялся, я не помнил. Я жил в доме, наполненном сотнями книг, и единственным человеком, которого я видел, был немой сторож. Если я уходил от дома слишком далеко, он меня возвращал. Не знаю, был ли он глухим, но когда я читал ему вслух, он смотрел очень внимательно. Раз в месяц приезжал человек на повозке с запасами еды, но он тоже со мной не разговаривал. Поэтому о мире я узнавал из книг - я прочёл почти все, не зная, кто научил меня читать и кто дал мне имя: Джейсон Риз. Я узнал, что есть разные города и страны, удивительные животные и страшные чудовища, прекрасные дамы и отважные герои. Узнал, как люди влюбляются и как убивают друг друга, едят вкусную еду и страдают от болезней и лишений. Иногда я представлял себя рядом с персонажами книг, иногда как будто влюблялся в них, плакал, когда они умирали, и сердился на злодеев. Но я никогда не дружил, не любил и не боялся по-настоящему.
Однажды к дому подъехал автомобиль, и из него вышла красивая женщина - первая женщина, которую я увидел не на картинке. Это была миссис Линч. Она назвала меня по имени и сказала, что я поеду в дом, где много таких же детей, как я. Я обрадовался, но, к сожалению, не мог взять все книги с собой и взял только три. Мы приплыли на пароме на остров, где в большом доме располагался приют. Первые два месяца мне было сложно привыкнуть к настоящим людям. Они были очень непредсказуемыми и непонятными. Когда они со мной заговаривали, я не знал, что ответить, потому что у меня не было заранее написанных реплик, и чаще я молчал, читал, а во время прогулок смотрел на море, представляя себе корабли и дальние страны, лежащие за горизонтом. Но со временем я научился просто говорить в ответ всё как есть, и взрослых это обычно устраивало.
Только один раз всё пошло не так. Я нашёл под своей кроватью изящную чашку - ни я, ни мои соседи по комнате не знали, чья она и откуда. Я отнёс её священнику, отцу Кормаку, и всё рассказал. Но он заявил, что я вор, не стал меня слушать и выпорол меня. Это было ужасно несправедливо. Мне очень хотелось найти своё место в этом сюжете и не выглядеть чужеродно, хотелось подружиться с соседями. Чарльз был спокойным и ненавязчивым. А Брайан, который приехал примерно в то же время, что и я, и которого переселили к нам из-за забившегося камина, всё время что-то записывал в блокнот. Я спрашивал, не пишет ли он книгу, но он только пожимал плечами и не давал взглянуть на неоконченные записи.
Однажды перед завтраком, после утренней молитвы, миссис Линч сообщила о смерти Джейни. Джейни была весёлой и шумной и частенько цеплялась ко мне, отчего я её опасался - мне казалось, что она смеётся надо мной потому, что я делаю что-то не так. И вот её не стало. А новенькая, злючка-Мэри, два дня как приехавшая в приют, снова подралась с Мелиссой, которая хотела, чтобы её звали Джерри, и которая была главной задирой приюта. После медосмотра можно было видеть издалека, как Мэри и Чарли вместе гуляют на заснеженном кладбище. С тех пор Мэри доверяла ему носить свою птицу - птичий скелет в клетке, с которым она не расставалась.
Отец Кормак в то утро был в ударе во всех смыслах этого слова - многие возвращались с медосмотра, прижимая пальцы к разбитым губам. У Чарли было перебинтовано запястье - он где-то успел пораниться. Мисс Вуд дала ему обезболивающее, завёрнутое в серую бумажку, - не то опиум, не то кокаин. Чарли отдал его Брайану, и Брайан спрятал его в карман - на всякий случай. Потом отец Кормак грозился, что острижёт всех парней с длинными волосами. Я представил себе, как он вяжет из волос Оливера или Ричарда варежки с крестами вместо снежинок. Нескольких добровольцев отправили сколачивать крест для свежей могилы Джейни - и ещё два креста на будущее, а Брайан красивым почерком написал табличку и нарисовал на ней маленького ангела. Одни дети предполагали, что Джейни поселилась в камине в комнате, где она жила, отчего он перестал греть, другие - что за ней пришли тролли, потому что она была их принцессой. Но в таком случае она должна была не умереть, а превратиться в камень.
Происшествия на этом не закончились: Джерри ранила бритвой в живот Джонатана, хромого фронтовика, по непонятным причинам попавшего в приют после госпиталя. Его отвели в медпункт, а я ушёл в библиотеку перечитывать "Мартина Идена". Там я случайно разговорился с Фиби и другими ребятами. Фиби, в отличие от Джейни и Джерри, никогда меня не пугала - напротив, казалась беззащитной и хрупкой. С ней всегда был игрушечный заяц - мистер Пупу. Когда меня попросили рассказать какую-нибудь книгу, я вспомнил другой роман Лондона, "Зов предков". Его главным героем был пёс по имени Бак, которого похитили и сделали ездовой собакой. Бак победил соперника и обрёл своего человека, но не смог его защитить, и в финале книги ушёл в волчью стаю. У Лондона многие персонажи находили своё место, вырвавшись на свободу. Некоторые дети тоже хотели поскорее сбежать из приюта. Но я не спешил. Я верил, что вырасту и выйду во взрослую жизнь, и смогу повидать другие края. А ещё я наткнулся в "Мартине Идене" на хорошую фразу, которой поделился с Брайаном: "Пока они изучали жизнь по книгам, я был занят тем, что жил". Так же и я только читал о жизни, пока остальные жили.
В качестве первого урока был урок танцев. Миссис Линч доверила провести занятие Ричарду и Молли. После разминки они сказали кавалерам приглашать дам, и Джерри решила танцевать с Фиби, а мне партнёрши не хватило, поэтому мы учились танцевать вальс с Марком, а Брайан - с Логаном. Поставили пластинку, и пары стали кружиться по обеденному залу, сталкиваясь локтями и спинами. У меня плохо получалось, но в общей куче-мале это было незаметно, и всё равно было весело. Затем мы отошли в сторону, освободив зал для тех, кто умел танцевать. Люди, когда танцуют, особенно красивы - как и тогда, когда улыбаются. Марк добавил, что некоторые люди красивее других. Я сказал, что он говорит, как влюблённый, и он ответил, что его любовь умерла. Это было очень трагично - я читал, что некоторые любят только один раз в жизни. Вряд ли речь шла о Джейни - скорее всего, это была девушка, которая жила в приюте раньше.
После танцев я помог поставить столы на место и остался в зале рядом с Фиби и остальными. Я признался, что не знаю, о чём я мог бы разговаривать. В книгах мужчины в клубах разговаривают о политике и ценах, в салонах - о войне, лошадях и пушках, и обо всём этом я совершенно ничего не знал, ведь ни в моём прежнем доме, ни в приюте не было свежих газет. И, о чём бы ни заходил разговор, мы то и дело начинали говорить о смерти, например - о мышах, которых якобы хоронила Мэри. Когда-то у меня тоже была мышь, я делился с ней едой и пытался отучить грызть книги, но она убежала. Наконец, мы подсели за стол к близнецам Нортонам слушать истории, которые они собирали по всему приюту, где жили с самого лета. От них я узнал, что найденная мной чашка могла быть из сервиза миссис Линч, из которого могут пить чай только преподаватели.
Близнецы рассказали, что Марк - раб шкатулки, которая стоит в библиотеке: каждый может бросить в неё записку с желанием, и Марк должен будет это желание исполнить. За исполнение желания придётся дорого заплатить, и тот, кто хочет отнять чужую жизнь, может поплатиться своей собственной. Мне хотелось освободить Марка, но я знал, что отпускающий джинна сам становится джинном. Ещё они рассказали о волшебной карте, которую некий мальчик украл у большого дракона - то есть у отца Кормака. Урсула в сказках этого дома считалась маленьким драконом, потому что отец Кормак никогда её не наказывал. В тех же сказках - но, может статься, близнецы сами их сочинили - отец Кормак когда-то был пиратом, отчего и был одноглазым, и победил кракена, так что брат этого кракена хотел ему отомстить. А птица Мэри - съела её отца, а теперь по ночам убивает тех, кто Мэри обижает. Ещё обсудили странный цветочный запах из кабинета отца Кормака. Я предположил, что это одеколон, хотя достать одеколон в военное время должно быть не проще, чем достать живые цветы в апреле.
Марк действительно был очень мрачен. Когда я и Фиби снова проводили свободное время в библиотеке, он сказал, что не хочет больше жить в этом месте, и ушёл прочь. Места, конечно, бывают и похуже - в этом приюте нас хотя бы не заставляли работать, как Оливера Твиста. Я пояснил, что это оттого, что Марк потерял дорогого ему человека. Но время лечит всё, и мы вместе с Фиби понадеялись, что у Марка всё будет хорошо и он ещё встретит того, кто восполнит его потерю. Влюблённого Мартина Идена персонажи, неспособные испытывать и понимать подобные чувства, принимали за пьяного. Видимо, влюблённые люди действительно ведут себя странно. А ещё у Лондона плохие и хорошие люди различались глазами - у плохих людей были маленькие глазки. Но я уже знал из книг, что злые люди также бывают и красивыми. А в жизни всё оказалось и того сложней.
Джерри побила Чарли, и мы с Брайаном проводили его в медблок. Чарли просил, чтобы кто-то из нас пригласил в комнату Джерри отца Кормака. Не спрашивая, какие улики мог там найти отец Кормак, я постарался исполнить эту просьбу, но миссис Линч сказала, что отец Кормак очень занят. Я уточнил, что дело срочное, но её, похоже, рассердило то, что мы можем оторвать отца Кормака от его занятий, и Брайан заверил её, что мы просто ждём Чарли. За дверью кабинета мисс Вуд Чарли объяснял миссис Линч и медсестре, что подрался, вступившись за честь Огасты, нашей сестры милосердия, собиравшейся после приюта уйти на фронт. Но те только посмеялись над ним. Это было очень странно. Вместо благодарности миссис Линч отправила Чарли в карцер на время обеда. Когда мы с Брайаном возвращались вдвоём, из кабинета отца Кормака вышел Логан, святоша, мечтающий пойти по его стопам, - должно быть, был на исповеди. Со стороны кабинета донёсся сильный цветочный запах. Видимо, это и был одеколон. А в доме Джерри носилась с крестом, связанным из веток, и когда я сказал не тыкать в меня им, потому что я не упырь, заявила, что лучше бы я был упырём - так от меня было бы больше пользы.
Огаста и Джек Фьюри опоздали на обед. Их искали, они попытались прийти порознь, но всё равно выдали себя. Взрослые приветствовали их аплодисментами. Миссис Линч сказала, что у Огасты нет чести, и велела нарисовать для неё табличку "Позор". Во время молитвы Огаста упала в обморок. Я сидел с краю, поэтому встал помочь Фьюри перенести её на диван и вынужден был сразу же вернуться за стол, чтобы не навлечь на нас гнев миссис Линч. Больше никто не пришёл на помощь лежащей без сознания Огасте, пока миссис Линч не подсказала Фьюри привести её в чувство, похлопав по щекам. Повар мистер Фиш принёс им две порции еды. После обеда у Логана пропал молитвенник, и на случай, если в доме завёлся книжный вор, я решил проверить свои книги. Брайан ушёл в медблок, куда собирался ещё до обеда, говоря, что нехорошо себя чувствует; Чарли сидел в нашей комнате вместе с Мэри, и я не стал им мешать.
День выдался солнечный, но снег ещё лежал, и все высыпали во двор играть "в кракена". В качестве волн, где подстерегали щупальца морского чудовища, выступили две старые простыни, через которые надлежало перепрыгнуть, если они были низко, или перекатиться под ними, если высоко. Когда все по нескольку раз преодолели кракена, побежали строить снежную крепость. Но у меня были прохудившиеся сапоги, а у Брайана - только одни брюки, поэтому мы отказались, и Брайан отдал Логану свои перчатки. Мы вернулись в дом, и я поднялся в библиотеку как раз вовремя - Джерри подралась с Винни. Когда я встал между ними, Джерри уже потеряла к новой жертве интерес, и Винни отказалась идти в медблок. Там же я встретил Логана, за которым тянулся шлейф того же резкого цветочного запаха. Он сказал, что у него разлилась склянка эфирного масла.
Брайан искал Чарли, и, хотя я и сообщил, что Чарли после карцера нужно отдохнуть, он вошёл в нашу комнату; убедившись, что наше присутствие никак не мешает Чарли и Мэри, я последовал его примеру. Забрав сказки братьев Гримм, я спустился в холл и устроился читать. В коридоре крыла девочек со спины Огасты сорвали табличку "Позор", которую прикрепили к её пальто, и ко всеобщему одобрению порвали пополам. Огаста забрала клочки с собой, чтобы не мусорить. Некоторое время спустя Мэри стало плохо в том же коридоре, и Чарли, который был всегда рядом, устроил её на диване. На следующий урок они не пришли. Впрочем, это был урок мистера Норта, который разрешал детям почти всё, не запрещал почти ничего и очень старался сойти за своего, но притворялся слишком явно. На этом уроке, под присмотром миссис Линч, он предложил поиграть в фанты. Раздал нам бумажки и карандаши, мы писали задания и бросали бумажки в кастрюлю, а потом вытащили по одной. Задания не должны были касаться других преподавателей и перчаток самого мистера Норта, которые он всегда носил, ссылаясь на кожное заболевание.
Первый фант мне выпал на чтение стихов. С собой у меня книги со стихами не было, а все стихи, что я мог помнить наизусть, вылетели из головы, и я сказал, что могу прочитать только первое четверостишие "Тигра". Но мисс Линч ответила, чтобы я сам что-нибудь сочинил, и дала мне немного времени, пока остальные исполняли свои фанты; после урока танцев задание станцевать с кем-нибудь было особенно популярно, и Брайану снова пришлось вальсировать с Логаном. Ничего осмысленного у меня не сочинялось, поэтому, когда очередь уже возвращалась ко мне, я продекламировал: "Птицы не поют в неволе, Рыбы водятся в пруду, По ночам приходят тролли, Кашу из котла крадут". Не бог весть какая поэзия, но Джонатан попросил записать ему этот стишок на листке. В кастрюлю добавили ещё несколько фантов; я запоздало сообразил, что можно сжульничать и сложить листок так, чтобы вытащить свой собственный фант, - тогда я мог бы написать, например, "Поцеловать руку соседу слева", потому что слева от меня сидела Фиби. Но бумажек мне больше не доставалось.
Зато, когда раздавали вторые фанты, у меня их оказалось два - "Бегать и прыгать" и "Изобразить соседа справа", и я решил их совместить. Поскольку справа от меня сидел Логан, я молитвенно сложил руки и пробежался по классу вприпрыжку, приговаривая: "Господи, прости мне грех прыганья! Господи, прости мне грех беганья!". Кому-то выпало прочитать страницу из моей книги сказок. Для краткости ограничились одной строчкой. Мисс Линч предложила открыть другую страницу, чтобы погадать, что нас ждёт. Не лучший выбор для гадания - братья Гримм, у которых всё время кто-то умирает! Но сказки пользовались популярностью - уже два человека за тот день попросили дать им эту книгу почитать. Ведь в приютской библиотеке не было ничего, кроме Библии и нескольких учебников. После урока мы с Брайаном зашли в нашу комнату. Там, на постели Чарли, Джерри утешала Мэри, державшую в руках лист бумаги, на котором кто-то намалевал её портрет с клеткой в руке и мышиными могилками на переднем плане. Совсем недавно они дрались, и вот уже сидели в обнимку - но я читал, что у мальчишек именно после драк завязывается дружба, так чем девчонки хуже?
Следующим был урок естествознания. В ожидании мисс Линч ребята хвастались орехами, предназначенными для выманивания белки из дупла. Мне объяснили, что дупло находится под глазной повязкой отца Кормака. Я покатил орех по столу в сторону Брайана, тот поймал его и быстро убрал в карман, как утром спрятал бумажку с лекарством. Когда мисс Линч вошла в класс, Бенджамин никак не мог перестать смеяться, поэтому она попросила каждого по очереди сказать ему что-нибудь хорошее, чтобы он успокоился. Отчасти это помогло. Потом мисс Линч тоже предложила нам игру. Мы разбились на команды, каждой из которых нужно было представить, что только они во всём доме, включая преподавателей, остались в живых, и выбрать троих, кто поплывёт на лодке за помощью. Я представил, что Чарли и Брайан умерли, и мне показалось неправильным их бросить. Я сразу решил, что я останусь, ведь я не знаю, в какую сторону плыть.
В нашей команде Логан подошёл к задаче очень ответственно. Он старался рассчитать, кто обладает подходящими навыками для того, чтобы отправиться на лодке, а кто - для того, чтобы поддерживать жизнь в доме, так что время вышло раньше, чем он определился с ответом. Я просто вышел из-за стола, и Логан также. В другой команде все парни остались в доме, а в лодку посадили девочек, чтобы повысить их шансы выжить. На следующем этапе игры лодки причалили к острову, где жила Джерри, которая опоздала к началу урока. Все оставшиеся в доме должны были выбрать голосованием тех троих, кто сможет покинуть остров, после чего эти трое взяли с собой ещё по одному товарищу. На этом игра закончилась. Тех, кто уплыл с острова, мисс Линч попросила задержаться, а остальных - покинуть кабинет. Брайан рассуждал, что игра слишком предсказуемая - должно быть, учителя хотели, чтобы мы передрались за места в лодке, но поскольку все знали, что всё понарошку, этого не произошло, хотя в жизни всегда побеждает сильнейший.
Поднявшись в комнату, мы с Брайаном зажгли свечи и ещё немного поговорили. Он спрашивал, что я буду делать, когда выйду из приюта, о чём мечтаю - как будто хотел получше меня узнать для своих записей. Я сказал, что в первую очередь я хочу понять, что я за персонаж, и справляться со своей ролью. Признался, что порой мне снится, что я занял место другого персонажа в той книге, которую читал, и не могу сделать то, что получилось у него, и проигрываю или погибаю. Я не мог быть главным героем, и не хотел - они слишком многое и многих оставляли позади, следуя за своим долгом или миссией. А я даже ничего ещё не приобрёл, поэтому заранее не желал ничем жертвовать. Я хотел бы быть второстепенным персонажем - спутником героя или кем-то ещё. Иногда мне даже казалось, что именно потому, что я - не главный герой, меня начали писать не с самого рождения, а позже, отчего я и не помню своих родителей. Брайан не стал смеяться над моими представлениями, а только задавал новые вопросы - у каждого ли человека своя книга или все мы живём в одной большой книге, и что будет, если книга закончится. Я смотрел в окно на уходящие вдаль столбы и не знал, что ответить. Быть может, весь мир действительно был книгой. Недаром было написано - "В начале было Слово"...
Пришёл Чарли, и мы вместе обсудили, что происходит в приюте. Вернее, я, скорее, слушал, но меня посетило дотоле неизвестное приятное чувство причастности. Брайан обозначил две основные версии: научную и мистическую. С научной точки зрения все сказки дома о Тенях, приходящих из красного тумана, объяснялись воздействием препаратов, галлюцинациями и природными явлениями, а на самом деле взрослые просто наблюдали за нашими реакциями. С мистической точки зрения мы могли находиться в особом месте между жизнью и смертью, вроде чистилища, где решалось, кто будет жить дальше, а кто умрёт. При этом неизвестно было, как надлежало себя вести, чтобы остаться в числе живых. По словам Брайана, некоторые считали, что достаточно было "быть живым" - чувствовать, действовать. Но это можно было трактовать очень по-разному, и очень по-разному испытывать и проявлять эмоции. Меня почему-то не напугало, что я могу быть уже мёртв. И мои слова о том, что мы можем находиться в книге, Брайан отметил как версию. Они с Чарли попытались вычислить, кто может быть главным героем в истории приюта. Мэри, Джерри, Огаста? Немудрено, что наше воображение будоражили именно девчонки - а у них могло быть другое мнение.
Ещё в тот вечер Брайан спросил меня, почему я нарываюсь. Я очень удивился, а он напомнил, как я разозлил миссис Линч, настаивая на исполнении "последней воли" побитого Чарли. Он дал мне совет понимать намёки. В книгах, конечно, проще - ты знаешь, о чём персонажи думают, что замышляют, как друг к другу относятся. В жизни всё это скрыто, и сложно не ошибиться. Но когда пришла Джерри и выставила нас, намёк мы поняли и оставили их с Чарли наедине. Это тоже было сложно: ведь Чарли встречается с Мэри? Или всё-таки с Джерри? Услышав шум, мы с Брайаном спустились вниз, но там всё было в порядке. Просто в столовой было тепло от кухни, и многие собирались там в ожидании ужина. Я устроился на диване рядом с Брайаном - он снова что-то писал в своём блокноте. Я попросил его записать меня, если я вдруг пропаду. Если я существую, только пока обо мне кто-то пишет, - тогда Брайан сможет меня спасти.
Остальные тем временем обсуждали, как попасть в кабинет отца Кормака. Это было единственное место в доме, где почти никто не бывал и где могла скрываться разгадка нашего пребывания в приюте. Можно было прогулять один из уроков на следующий день и быть вызванным туда для наказания - любопытство во мне настолько разыгралось, что я был готов тоже пойти на это. Затем договорились устроить посиделки в нашей комнате после отбоя - у нас было три кровати, которые можно было сдвинуть вместе. В довершение шалостей Мэри встала на стул, чтобы перевернуть большой крест, висевший на стене. В этот ответственный момент нас застукал Логан и, само собой, возмутился. Объяснить ему, что это не богохульство, а просто позлить отца Кормака, не получилось. А Мэри упёрлась, что для того, чтобы она оставила крест в покое, Логану придётся с ней подраться. Он согласился, и мы отошли в сторону. С одной стороны, я мог понять Логана, которому крест был дорог - это из меня верующего так и не вышло, слишком разные книги я читал. С другой - бог поругаем не бывает. К тому же, Пётр был распят вниз головой.
Опомнились мы, только когда Логан повалил Мэри и начал бить её ногами. Мы бросились их разнимать, и Чарли впереди всех. Я был поражён такой яростью святоши и сказал, что даже если бы кто-то сжёг мои книги, это не стало бы для меня поводом бить ногами девочек. Пока мы были заняты Мэри, Логан залез на стул и стал перевешивать крест - и как раз вовремя: в столовую заглянул отец Кормак. Глядя, как мы уводим Мэри в медблок, он сказал, что если ещё раз увидит, как мы трогаем крест, то я буду сколачивать крест для Брайана - или наоборот. Я не придал этой угрозе особого значения, потому что мы были совсем ни при чём. Проводив Мэри и вернувшись в дом, мы стали свидетелями размолвки Фиби и Марка. Это тоже было неожиданно, ведь раньше они всегда держались вместе, - да и сам Марк был обескуражен и сказал, что они несколько часов даже не виделись.
Во время ужина произошло странное - Джонатан закричал так, что я расплескал чай, и попытался спрятаться под столом, закрывая голову и уши руками. Похоже, ему мерещилась воздушная атака, и ничего, кроме рвущихся бомб, он вокруг себя не видел и не слышал. Его держали со всех сторон, уговаривали, что всё позади и налёт окончен, а он хватался руками за свою больную ногу, заново переживая своё ранение. Брайан позже отметил, что подобные приступы случаются с подопечными приюта только во время трапез, - не подмешивают ли чего в еду или чай? С другой стороны, мы не знали, что могло происходить за закрытыми дверями комнат. Либо - узнавали случайно. После ужина мы с Логаном одновременно поднялись на этаж мальчиков, но он забыл взять с собой свечу и попросил проводить его до комнаты. Как только он открыл дверь, перед нами предстали Джерри и Огаста в весьма недвусмысленном положении. Из-за плеча безмолвствующего Логана я поинтересовался, продолжать ли мне держать свечку.
В конце дня были танцы, и по этому поводу время отбоя отодвинули на полчаса вперёд. Некоторые, например, Фиби, считали, что нехорошо устраивать праздник сразу после смерти Джейни, но что поделаешь, если в жизни трагедии и радости всегда сменяют друг друга? Невозможно соблюдать траур вечно. В честь танцев на кухне приготовили глинтвейн - горячее вино, что было очень кстати для профилактики простуды и к тому же очень вкусно. Ставили одну пластинку с вальсом за другой - так я узнал, что я очень люблю музыку. Быть может, когда-нибудь и танцевать научусь? Даже отец Кормак танцевал со своей любимицей Молли. А я пригласил бы Фиби, если бы умел, - она обмолвилась, что Марк ей как брат, что вселило в меня некую смутную надежду, впрочем, остававшуюся на грани невинных фантазий. А между Джонатаном и Джерри воздух просто искрил, когда они после бурной сцены пустились танцевать. Потом Джонатан тревожно вглядывался в окно, и я поначалу не понимал, что могло его насторожить... Пока он не закричал, что приближается красный туман.
Мы бросились наверх, вбежали в ближайшую открытую комнату и совместными усилиями задвинули дверь кроватью, а щель под дверью заткнули одеялом. Никто в точности не знал, что из себя представляет красный туман, но все знали, что те, кто с ним приходит, не входят без приглашения, и что они могут назваться любым именем, говорить любым голосом. Когда в дверь постучали и послышался голос Фьюри, ему сказали найти себе другую комнату. Голос спокойно откликнулся: "Ну ок" и замолк, из чего мы сделали вывод, что это точно был Фьюри. Прошли минуты напряжённого ожидания, вслушивания в голоса и шаги на лестнице, и, наконец, в дверь забарабанил отец Кормак. Его голосу мы также не поверили, но когда подпиравшая дверь кровать угрожающе пошатнулась, мы вспомнили, что Тени вламываться без спросу не могут, а люди - вполне, и разобрали баррикаду. Отец Кормак собственной персоной велел нам выходить и строиться вдоль стены.
Перед нами предстал поздний гость - светловолосый мужчина в пальто и офицерской форме; читать погоны я не умел, но их и не было толком видно. Он сообщил, что хочет спонсировать наш приют и улучшить условия нашего содержания, и что бояться его не нужно. Он прошёлся вдоль шеренги высыпавших из комнат воспитанников, задавая некоторым вопросы, как им живётся и нет ли жалоб; кто-то говорил, что его всё устраивает, кто-то - что голодно и холодно. Светловолосый господин всех выслушивал со странной смесью внимания и равнодушия. Услышав от руководства приюта, что перед отбоем у детей танцы, он воодушевлённо заявил, что охотно посмотрит на то, как дети танцуют. Я шепнул Брайану, стоявшему рядом, нормально ли, что я чувствую себя зверушкой в зоопарке. Он ответил, что спонсоры-доброхоты всегда именно так на тебя и смотрят, и, когда мы спускались обратно в зал, всё говорил мне не бояться, и что в приюте, где он жил раньше, комиссии-проверки-визиты были в порядке вещей. Я даже не думал, что моё напряжение настолько заметно. Но я боялся не незнакомого офицера - я впервые испугался, когда прятался от красного тумана.
Танцы продолжились - вяло и натужно. За спинами преподавателей девочки незаметно танцевали с девочками, и даже мальчики - с мальчиками. Чарли и Мэри, остававшиеся на первом этаже, когда пришёл красный туман, сказали, что его впустил отец Кормак, и из трёх теней, приближавшихся к дому, один только господин в форме вошёл внутрь. Но для чего отцу Кормаку открывать дверь Тени? Обычно Тени забирают того, кто их впускает. Может, он заключил с ними сделку, хотел выкупить свою жизнь? Мы собрались в тесный кружок прямо на полу бального зала и договорились не ходить на разговор с "белым господином" поодиночке и не приглашать его в свои комнаты. Оливер сказал, что гость задавал ему самые обычные вопросы - что ему нравилось в приюте, что не нравилось, - но всё могло измениться. Если офицер был Тенью, то он должен был носить чужое лицо, но никто его не узнавал. Ходили слухи, что один из прежних воспитанников приюта, вышедший Теням навстречу, остался без лица, и кто-то на него похожий потом вернулся в дом, - но нам не удалось выяснить, кто это был, к тому же похожим мог быть и родственник. В другом углу зала Бенджамин хотел получить нож в обмен на ключ от кабинета отца Кормака, но никто не знал, где нож взять.
На наших глазах офицер увёл на разговор Кори. Его долго не было, потом сказали, что Кори вернулся и плакал в своей комнате. Когда я случайно зашёл в уборную на втором этаже, там Джерри с кем-то ещё как раз загнали Кори в угол и пытались выведать, о чём с ним говорил светловолосый тип. Выглядел Кори таким напуганным, что я попросил на него не давить, чтобы не запугать ещё больше. Кори сказал, что ничего из разговора он не помнил, а плакал потому, что этот господин напомнил ему о его отце. Не было причин ему не верить, но это было очень подозрительно. Следом на беседу с гостем ушла Урсула. Он занял пустующую комнату напротив нашей, и целая толпа набилась в соседнюю в надежде что-нибудь подслушать через стену. Остальные, включая нас с Брайаном, остались в коридоре - ждать. В какой-то момент нам померещился её крик, но тут же снова стало тихо. Когда она вышла, она сказала только, что ничего не помнит и ей было больно, и ушла; вид у неё был такой убитый, что никто не решился к ней приставать. Фьюри и Винни зашли в комнату офицера сами, и с тех пор их не видели до самой ночи.
Мы с Чарли и Брайаном стояли на светлой лестничной клетке, когда подошла Джерри и предложила скинуть Брайана с лестницы. После отказа пояснила, что отец Кормак потому не ушёл с Тенями, что заставил всех воспитанников выйти из комнат им навстречу, и теперь Теням придётся самим выбирать, кого забрать. Она полагала, что если кого-нибудь убить, Тени примут эту жертву и уйдут. Меня такой выход не устраивал совершенно - во-первых, Тени могут захотеть получить больше, а во-вторых, я не видел разницы, выберут ли жертву Тени или мы сами. Джерри намекнула, что она сама "с ними", и ушла. Но нам было сомнительно, чтобы Джерри была Тенью. Брайан сказал, что Джерри больше пугает, нежели в действительности представляет угрозу. Танцы сошли на нет, и мы с Брайаном ушли в комнату готовиться к отбою. Заметив на тумбочке оставленный дневник Чарли, Брайан как ни в чём не бывало его открыл. Да, трогать чужие вещи неправильно, но Брайан стремился знать всё обо всех, и его знания приносили положительные плоды. К тому же мы не собирались растрепать чужие секреты. Любопытство возобладало, и я заглянул тоже - внутри были стихи и нарисованные глаза. Стихи я читать не стал и положил дневник на место. До отбоя мы с Брайаном стояли в коридоре уже в пижамах, чтобы не вызывать лишних вопросов у взрослых.
Мы повторяли наше приглашение, но в нашу комнату на посиделки после отбоя никто не торопился, поэтому Брайан решил заявиться в комнату Нортонов на спиритический сеанс. Урсула обещала вызвать дух Уилла, который упал с лестницы ещё до нашего с Брайаном появления в приюте, и выяснить, кто его убил. Вслед за нами в комнату набилось ещё несколько человек. Урсула сказала, что на сеансе должно присутствовать шесть человек, но раз нас больше... значит, нас будет больше. Кто-то принёс соль, кто-то - бутылку яблочного сока, потому что Уилл любил яблоки, кто-то - варёное яйцо с завтрака. Солью обрисовали круг на полу, в его центр поставили дары и свечи, сели вокруг и взялись за руки. Урсула предупредила, что дух может вселиться в любого из нас, а чтобы он ушёл, нужно будет разрушить соляной круг, и тогда он втянется в бутылку сока. Закрыв глаза, мы стали повторять шёпотом: "Уилл, приди". Посреди сеанса дверь приоткрылась, и в неё заглянул Логан, но на него зашикали, чтобы он убрался и закрыл дверь. И вот Кори задёргался, застонал и зарычал, вырвался из круга и упал на четвереньки. Урсула спрашивала его, но ни слова не могла от него добиться. Так продолжалось, пока дверь вновь не распахнулась.
В комнату вошёл отец Кормак. Кори сразу же затих и, вскинув руку, протянул её в направлении двери, как будто в сторону от отца Кормака. Я со своего места не видел, кто стоял за дверью, но потом говорили, что там были Эрик и Логан. Эрика я знал мало, а Логан, несмотря на то, что я уже видел, на что он способен, всё равно не казался мне убийцей. И вообще я не хотел, чтобы в непростые времена мы подозревали убийц друг в друге. Кори после этого упал без чувств, а отец Кормак оглядел собравшихся и разрешил продолжать. Сказал только, чтобы наутро все были выспавшимися, и добавил, что если кто-то будет сонным, отвечу за это я, - видимо, потому, что я пообещал выспаться слишком громко. Я был уверен, что отец Кормак просто не стал пороть нас всех сразу, но запомнил, чтобы выпороть потом по отдельности, и что первым получу я - обидно было уже второй раз огребать ни за что, но в первый раз было обидней, а спиритический сеанс стоил того. А Брайан считал, что отца Кормака не затруднило бы хотя бы разогнать нас всех по комнатам, но он не стал вмешиваться из-за особого расположения к Урсуле. Когда отец Кормак вышел, Кори по-прежнему лежал на полу. Мы кинулись разрушать соляной круг, и вскоре он очнулся, а Джерри выпила сок, в который должен был переселиться Уилл.
После сеанса Чарли и Мэри первыми ушли в нашу комнату, мы с Брайаном - следом. Они со смехом пожаловались, что с ними заговорила кровать, сказав "Как хорошо, что это вы": это девчонки, которые пришли на обещанные посиделки и никого не застали, ждали нас и спрятались под кроватью, услышав шаги. Со временем к нам присоединилось ещё несколько человек, и каждый раз, когда кто-то приближался по коридору, наши гости ныряли под кровати, а мы с Брайаном - под одеяла; на кровати Чарли задремала Джерри с моей книжкой сказок в обнимку. Посидели уютно, но недолго, и на повестке дня были вопрос, где добыть нож в обмен на ключ, и Логан, который настучал отцу Кормаку про спиритический сеанс. Ни для кого и раньше не было секретом, что Логан в любимчиках у священника и наверняка доносит, но столь явно привести отца Кормака было за гранью допустимого. Все сошлись на том, что Логана следует проучить, и даже Оливер сказал, что его принцип не бить людей на это время отвернётся. Заходили к нам и с этажа девочек - искали Джерри: сказали, что Офелия принимает себя за Джерри и задирает других, и хотели проверить, не превратилась ли Джерри в свою очередь в Офелию. Но на самом деле на Офелию так подействовал опиум.
Постепенно все разошлись, и Мэри пошла бить Логана; мы немного волновались, ведь в прошлый раз Логан побил её. Чарли и Джерри тоже куда-то ушли. Мы с Брайаном остались вдвоём, и я, как уже не раз делал, перебрался на его кровать, потому что он мёрз, а вместе было теплее. Он обещал разъяснить мне про "мальчиков-хористов", не раз упоминавшихся в связи с отцом Кормаком - я никак не мог взять в толк, при чём здесь мальчики, которые поют. Брайан сказал, что это выражение означает, что отцу Кормаку нравятся не только девочки, но и мальчики, только и всего. Мне сразу стало понятней. Но Брайан неожиданно потянулся и поцеловал меня в щёку - быстро, но уверенно. И спросил, был ли я когда-нибудь с мальчиками, и хотел ли попробовать. Я читал о таком, но никогда не задумывался, мог ли я этого хотеть. Брайан целовал меня, а я его, и это было приятно - его губы были такими тёплыми. Я боялся только, что нас увидят, но он спросил, согласен ли я, и я согласился. Я плохо представлял себе, что должно произойти, но Брайан говорил, что раньше уже был с девчонками, и я доверился ему. Почему-то я был уверен, что он не посмеётся надо мной и сделает всё правильно.
Так я сделал то, что он сказал - повернулся к нему спиной и лёг на бок. Его дыхание и его тело были близко-близко, он обнял меня, удержал... Потом было больно, и боль была совсем другая, чем тогда, когда меня выпорол отец Кормак. Я хватался за кровать и за руки Брайана, стараясь не выдать себя стоном, я мог бы попросить прекратить, но я словно не принадлежал себе, и то, что со мной происходило - то, что рвалось внутрь, горячее, напористое, безжалостное, - делало меня живым, воплощённым, уязвимым, открытым, присваивало меня этому миру, этому человеку, своему собственному телу, вздрагивающему от боли и удовольствия. Я не был строчками на чьей-то книжной странице - я был дыханием, голосом, запахом, напряжением мышц, и всё это могло быть желанным. Я не помнил, быстро это было или долго, - помнил, как лежал на животе, раскинув ноги и переводя дух, и каждое движение отзывалось болью, но всё тело было словно из податливого подогретого масла. Мне было очень хорошо и очень непривычно. При всей моей фантазии я никогда не представлял, что всё будет именно так. Но я не жалел и хотел, чтобы это повторилось, - только нам следовало держать это в строжайшей тайне.
- Ты только не обижайся на то, что я сейчас скажу... Мальчик-хорист! Мой.
Я не обижался. Мне ни о чём не хотелось думать - только лежать неподвижно, целовать Брайана, прижиматься к нему лицом. Я не заметил, как заснул, обнимая его. Мне снилось, как Чарли и Джерри приглашают меня на свою кровать, и я лежу между ними, чувствуя Джерри спиной. Снилось, как мы с Чарли прячемся в чьей-то чужой комнате, и он также обнимает меня со спины, - но больше ничего не происходит. Напоследок снилось, как я иду по коридору, а мне навстречу идёт мисс Вуд, поднимает пистолет и начинает стрелять, и я ложусь на пол и закрываю руками голову, чтобы она в меня не попала. Так странно: ещё днём я воображал только то, как поцеловал бы руку Фиби, и вот уже мне снятся такие сны. Может быть, я повзрослел?

Продолжение следует

@темы: friendship is magic, moments of dream, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, гнездование пернатых

В четверг сочинил истории профессора Грувензана и мейстера Коннора, потом давление меня забороло, и я упал под бок к Птахе и уснул.
От Дурмштранга - отказано со ссылкой на предыдущий опыт, при том, что такового опыта не было: обе игры той же мг, на которые я заявлялся, были перенесены Подняло настроение, хотя должно было наоборот - я нежно люблю вервольфов, а поиграть их всё никак не удаётся. От Легенды о принце - отказано, но и там я не успел упороться ни в одну из трёх ролей, которые выбирал поочерёдно. Сезон обещает быть свободным: как встретишь, так и проведёшь.

В пятницу я докупал необходимые препараты для медблока - ни разу ещё не вывозил настолько объёмную целятню, в итоге половина оной выделялась мастерами, половина не пригодилась. Собрал рюкзак и две сумки и поехал ловить Птаху на Ярославском. Поужинав в KFC, мы дождались экспресса до Пушкина и ещё в пути узнали от ТМП о начале парада. В такси я вспомнил, что уже играл в Салюте вампирку от H&G. Пропустить парад - довольно неудобно: кого-то не узнаёшь, все не узнают тебя, - зато весь тюремный лазарет был в нашем распоряжении. Впрочем, первую ночь я всё равно спал в прикиде, на больничной койке. Приятный бонус редких игр, идущих нон-стоп, - персонажные сны.
Ехал я с наивной уверенностью, что через пару игровых часов меня расстреляют, потому что с таким анамнезом долго не живут. Я даже не брал никакого прикида, кроме расстрельной рубахи. Но нет: ни у кого не возникло вопроса, откуда раненый юнош знал о планах покушения на Каминского, о которых обычно не треплются на всех углах. И даже когда в истории появился-таки второй участник, ЧК скушал легенду о том, что вооружённый человек "случайно" оказался на месте покушения! Мне стоило ещё на Лабиринте зарубить на носу, что, во-первых, с тобой будут играть трэш, только если у тебя есть яйца, а во-вторых, игроки - не технический "тёмный блок" и предпочитают быть добрыми докторами и "хорошими полицейскими". Спасибо Гризке за то, что я всё же не только играл пациента.
Но - я много что могу играть на историчках, а на коммунизм моя сова натягивается со скрипом, поэтому я и пошёл играть этого "эльфа в Ангбанде", фантастически незамутнённого, который как был сочувствующим делу партии, так и остался. Порой сожалеешь, когда персонаж погибает; в этом случае я не понимаю, для чего он выжил. Он явно не стоил тех, кто его спасал. Читать дальшеМне совсем не хочется, чтобы он превращался в шестерёнку системы, которая будет о контре докладывать заблаговременно, пока она ещё ничего не натворила, - а к этому всё идёт. Если, конечно, до него не доберутся подпольщики, которым он сорвал покушение, или не расстреляют свои же за излишнее рвение после письма в Москву, или не прилетит по его родителям, - но первое правильнее всего.
Отперсонажный отчёт Алексея Подласова, мальчика-который-выжил
Фамилия у меня лошадиная, запомнить легко: Алексей Всеволодович Подласов. Года рождения 98-го. Отец - профессор Всеволод Игнатьевич Подласов, врач, преподаёт в Медицинской академии. До Революции был видным деятелем Охотничьего общества, после дачу пришлось уступить новой власти, собак раздать по знакомым, и только одного английского пойнтера отец взял к себе в городскую квартиру. Мать - Мария Игоревна, в девичестве Елизарова, не работает, состоит в благотворительной организации, вяжет шапки для малоимущих, всё больше детские. Я выучился в Шестой закрытой мужской гимназии с филологическим уклоном - ныне это трудовое училище - на преподавателя. В гимназии у нас был революционный кружок, мы рисовали листовки.
По окончании обучения один из старших товарищей устроил меня секретарём в городской гарнизон - теперь правильно говорить "комендатуру": сказал, что нужен грамотный человек. Бывало, мама напечёт пирожков, а я их все раздам мужикам - они всегда радовались и всё норовили угостить водкой. С прежними сокурсниками я виделся нечасто; кто-то также подался на службу, кто-то никак не мог найти заработок, в особенности по творческой профессии, кто-то уехал. Однажды в кабаке, где мы ещё лекции когда-то прогуливали, мы встретились с Федькой Соломатом, Гришкой Опричкиным и Костей Хомовым. Федька в нашем кружке был главным - он вовсе хотел в матросы, но отец настоял на его поступлении в гимназию, хотя учился тот из рук вон плохо. А потом отца Федьки расстреляли за то, что он счёт в каком-то зарубежном банке на нужды белой армии переписал. И Федьку словно переключило с одной полярности на другую. Гришка тоже зажёгся, а тихий Костя примкнул за компанию.
Федька говорил, что Революция пошла совсем не по тому пути, в который мы верили, обещала порядок, но обманула и устроила беспредел, и нужно ставить ей палки в колёса. Говорил, что знает людей, планирующих покушение на главу ЧК, и будет им помогать. Я подумал, что если донесу на них куда следует - всех моих друзей немедленно расстреляют, и решил их остановить. Прикинулся сочувствующим и стал вхож на собрания контрреволюционеров, называвших друг друга в основном прозвищами. Друзьям я всякий раз напоминал, что дело смертельно опасное, а им бы ещё жить да жить, но они привыкли, что я вечно обо всех забочусь, и отвечали, что справятся и волноваться не о чем. Первоначальные планы сорвались, когда главу ЧК неожиданно убили, но расходиться заговорщики не желали. Новой мишенью стал едва вступивший в должность товарищ Каминский.
Я понял, что покушение состоится во что бы то ни стало, и задумал предупредить товарища Каминского. Поскольку стрелять я не умел, террористы назначили меня связным - я должен был донести от наблюдателей стрелкам нужное время нападения. В день покушения я назвал стрелкам неверное время, чтобы выиграть фору, и, дождавшись появления Каминского, направился к нему навстречу. Но я выдал себя, должно быть, быстрым шагом и не успел к нему приблизиться, как у меня из-за спины загремели выстрелы. Чекисты, сопровождавшие товарища Каминского, начали стрелять в ответ. Я замер посреди перестрелки, и одна из первых же пуль - я даже не заметил, с какой стороны - попала мне в живот. Я упал, потерял сознание и более ничего не помнил.
Очнулся я на койке под простынёй. Склонившийся надо мной человек в белом халате сказал, что это не больница, а тюремный блок ЧК. Я спросил, не пострадал ли кто-то ещё, но он знал только, что товарищ Каминский в порядке. Доктор принёс мне обезболивающего, представился Сергеем Ивановичем и поинтересовался, как я здесь оказался. Когда он уходил, снаружи слышны были женские крики - одна называла Каминского детоубийцей и грозила, что и на него найдётся управа, другая просила воды. А когда я с ним разговаривал, становилось легче терпеть боль, так что чего только я ему ни нарассказывал из своего детства - и о том, как отец из леса зайчонка принёс и заяц потом за ним ходил по пятам, и как друг отца, художник, барану рога кумачом выкрасил, а тот стадо вышел встречать и коров распугал. Едва я во время разговора неловко пошевелился и застонал, доктор меня родным назвал. А стоило мне обмолвиться, что я в детстве мечтал романы писать, - взял с меня обещание, что я по выздоровлении снова возьмусь за перо.
Сергей Иванович допоздна работал, разбирая новое поступление лекарств, и даже отдыхал, не гася света, поскольку в любой момент к нему могли привести пациента; я не знал, когда же он спит и спит ли вовсе. Сперва привели монашку, упавшую в обморок. Она сказала, что ничего о себе не помнит, и лишь иногда видит красочные сны, а в городе всякая улица и каждый дом кажутся ей знакомыми, - но как только старается вспоминать, у неё начинается мигрень вплоть до потери сознания. Доктор её терпеливо выслушал, посоветовал ей обратиться в больницу и дал ей мандарин. Затем принесли раненого рабочего. Он под морфием звал маму и всё повторял, что хрень какая-то творится и что так нельзя. Матрос со звонким именем Иннокентий Акакиевич, которого приставили этого рабочего охранять, присел ко мне на койку и сообщил, что в комендатуре скучают по моим пирожкам, обещал передать туда весточку.
Доктор запирал меня, уходя, и только раз оставил наедине с зашедшим ко мне следователем, товарищем Майским. Он занёс в дело моё имя и профессию, спросил об именах и занятиях родителей, я честно назвал их людьми среднего достатка; о происхождении и партийности родителей не спрашивал. Поинтересовался только, почему я сам до сих пор не вступил в партию. Я не мог ему сказать, что меня отец просит в это не лезть, и пообещал, что вступлю. Ему, как и доктору, я, конечно, сказал, что о том, на какой улице убийцы будут ждать Каминского, я случайно подслушал в кабаке за несколько часов до покушения, никому доложить не успел бы и потому вмешался сам. Товарищ Майский мне, казалось, поверил. От напряжения - говорить приходилось громче - делалось холодно, но ради того, чтобы следствие закончилось, можно было и потерпеть. Сергей Иванович говорил, что мне надлежит ещё две недели восстанавливаться и что меня следует перевести обратно в больницу, где меня оперировали. Товарищ Майский дал добро. Нашли носилки, и матрос Иннокентий Акакиевич помог меня перенести, своим бушлатом укрыл, чтоб я не замёрз дорогой, и свою бескозырку нахлобучил.
В Мариинской больнице улыбчивая девушка сменила мне перевязку и оставила отдыхать. Не прошло и часа, как в больницу явились люди из ЧК и стали требовать вернуть меня назад, говорили, будто это я стрелял в товарища Каминского, и спрашивали, как скоро я поправлюсь достаточно, чтобы провести допрос с пристрастием. Врач Вера Сергеевна им сказала, будто я нахожусь под морфием и ещё долго буду не в состоянии не то что встать, но и связно отвечать на вопросы. Чекисты ушли ни с чем. Я пояснил своим спасителям, что вовсе не стрелял, при мне даже оружия не было, а те посоветовали мне притворяться, что меня всё время держат под морфием, иначе заберут и будут пытать. Сказали - чем дольше я пролежу в больнице, тем вернее про меня забудут. Целую вечность провести на койке не хотелось: родители наверняка беспокоились о том, где я. Но и жить хотелось, и не хотелось выдать друзей под пытками, так что я подчинился.
Это было непросто. Когда заходил Сергей Иванович и Вера Сергеевна говорила ему, будто у меня начались осложнения, я хотел дать ему знать о том, что у меня на самом деле всё в порядке, но он уходил, не подходя ко мне. Навещал меня и товарищ Верещагин, военспец комендатуры. Вместе с ним был чекист, поэтому мне приходилось держать язык за зубами и делать вид, что я в полубессознательном состоянии. Товарищ Верещагин присел у моего изголовья, говорил, что все меня ждут и что я непременно должен поправиться. Вера Сергеевна стояла над ним и настойчиво повторяла, что я его не слышу и ничего не понимаю, кроме разве что слова "водка", и что разговаривать я пока не могу, а только несу бред. Как выглядит бред, я видел в детстве у пациентов отца, но ничего путного изобразить бы не смог, потому как был слишком растроган. Я всё же сказал товарищу Верещагину, что держусь, вернусь, и что-то ещё односложное.
Вообще в больнице ко мне относились хорошо и - может быть, именно поэтому - не стеснялись при мне контрреволюционных высказываний, хоть и знали, что я служил в комендатуре. Настроения при этом царили там заразительно лёгкие. Обе девушки, работавшие там, и помогавший им товарищ Воронецкий много шутили, хотя трудились не покладая рук. Вот, например, протекала крыша у окна, и приходилось подставлять таз. Всё время было слышно, как в этот таз капает вода, словно под окном туда-сюда водят подкованную лошадь, и Воронецкий регулярно выливал его. Как-то он спросил, что с этой водой делать, и кто-то предложил сдать её в ЧК, а я ответил, что у выражения "накапать в ЧК" появился новый смысл. Один раз я даже пожаловался, что мне больно столько смеяться.
И люди в больнице работали удивительные, как будто из иного времени. Над товарищем Воронецким подшучивали, что он кого угодно может научить говорить на латыни и по-гречески. А доктор Александра фон Крейц приехала откуда-то издалека, из Черкасска или вроде, яростно выпроваживала из больницы посторонних и жаловалась самому товарищу Бокию, когда он заходил справиться о снабжении, на поведение чекистов. Вера Сергеевна делала ей замечания по-французски, затем они перешли на английский, а товарищ Бокий поддержал разговор. И так фон Крейц с товарищем Бокием некоторое время ещё спорили о чём-то на английском, покуда у него не закончилось терпение. Я мог бы их понять, если бы прислушивался - отец учил меня языкам, - но подслушивать не хотел.
Заходила та самая монашка с потерей памяти, которую я видел у Сергея Ивановича. Заходила и другая, с просьбой пристроить беспризорницу учиться на медицинскую сестру. Были и ещё посетители и пациенты. А как-то под утро принесли раненого чекиста и положили на соседнюю койку. Я уже шёл на поправку - две недели почти минуло - и, как только с ним закончили и потушили свет, заснул. Снилось, что у меня берут кровь и красная капля падает на белую простынь, потом ставят в задницу укол и отпускают из больницы; и я во сне возвращаюсь на службу, а там мне дают ответственное задание по телефону, так что я одной рукой держу чёрную трубку, а другой заполняю бланки, и уточняю что-то. А наутро, проснувшись, я услышал новость, что ночью был убит товарищ Каминский. Ведь из-за меня был убит, из-за того, что я не донёс вовремя о злоумышленниках и они всё же до него добрались. А теперь уже поздно - и что если они ещё кого-нибудь убьют?..
Читали вслух свежую газету - а я ещё прежней не читал, и когда в прошлом месяце читали её, то прервались на очередного пациента. Потом ко мне зашёл товарищ Майский, обрадовал известием, что меня оправдали и можно меня из больницы выпускать (другие чекисты прежде него всерьёз наказывали врачам за мной следить, чтобы я не сбежал и над собой насилия не учинил), и сказал, чтобы я отметился в ЧК и возвращался на службу. Спросил, могу ли я ходить - я ответил, что не очень, но до ЧК дойду и работать смогу. Вера Сергеевна для проформы запросила у товарища Майского бумажку о моём освобождении и, получив её, согласилась меня выписать. Я поблагодарил врачей за заботу и отправился в ЧК. Там без лишней бюрократии мне велели отправиться прямиком в комендатуру. Я лишь заглянул в тюремный блок - забрать конфискованные вещи и переодеться, да навестить Сергея Ивановича. Он был рад меня видеть в добром здравии, и я его также. Пообещав захаживать, как буду по службе оказываться в ЧК, я поспешил в комендатуру.
Проходя мимо Столовой №1, средоточия петроградской жизни, я снова встретил матроса Иннокентия Акакиевича. Он, как и прежде, бездельничал и при этом горел желанием взяться за любое дело. Он и проводил меня до комендатуры, прямиком к товарищу комиссару Обручеву. За почти месяц моего отсутствия по ранению комендатура наняла нового секретаря: товарищ Гика, с косой ниже пояса и в круглых очках, тепло меня встретила и была готова ввести в курс дел. Товарищ комиссар поручил мне первым делом явиться в Горисполком и получить трудовую книжку. Отыскав Горисполком, я заявил, что восстанавливаюсь на рабочем месте секретаря комендатуры, заполнил книжку, печать получил и возвратился к товарищу комиссару за подписью. Вскоре к нему зашёл посетитель обсудить какое-то секретное военное дело, и он сказал всем посторонним выйти. Я испугался было, что мне из-за снятого обвинения не доверяют, но это всех касалось, и я ушёл прохлаждаться в Столовой.
В Столовой, что раньше называлась кафе "Цветок Парижа", играли дореволюционные пластинки с романсами и манили дореволюционные конфеты - чутка подсохшие, но всё ещё такие шоколадные. Но у меня не было ни гроша, поэтому я пил воду и глазел на горожан. Вскоре зашёл доктор Нестеренко, Сергей Иванович. Вид у него был ещё более измождённый, чем прежде, так что я испугался, не болен ли он, но он отвечал, что и завтракал, и спал, просто очень устал. Он взял из стопки верхнюю газету - последний номер - и стал читать. Я вспомнил, что так и не прочёл предыдущего номера и чувствовал себя отставшим от жизни, и нашёл оный в той же стопке. Я бегло дошёл взглядом до того места, где некогда остановилась читавшая газету медсестра. И - всего две строчки в заметке о первом покушении на Каминского: "один (Ф.Соломат) убит, другой (А.Подласов) арестован". Я не мог в это поверить. Зачем только Федька во всё это влез?..
Фамилия была редкой, ошибки быть не могло, и всё же у каждого, кто подсаживался поблизости, я спрашивал, что они слышали об этом происшествии, не было ли какого опровержения. Все только плечами пожимали. А я то комкал, то разглаживал пальцами газетную страницу, стараясь сдержать слёзы. Федька тоже погиб из-за меня. Из-за того, что стрелки обнаружили себя, догадавшись о срыве покушения. Конечно, я не говорил об этом вслух, а лишь о том, что мы учились вместе. Но когда Сергей Иванович обратил внимание на то, что со мной происходит, я всё же заплакал. Страшно хотелось рассказать ему всё, а было нельзя - не столько потому, что он служил в ЧК, сколько потому, что вокруг были ещё люди. Сергей Иванович строго сказал, что слезами делу не поможешь, и нужно взять себя в руки и вернуться к работе - ему работа всегда помогает. Ещё сказал, что я должен встать на довольствие и получить апельсин, иначе нехватка витаминов помешает моему выздоровлению. Я согласился, в руки себя взял и пошёл напомнить о себе начальству - попросить дать мне и работы, и пропущенной получки.
Товарищ комиссар действительно дал мне денег, пояснив, что вместо рублёвой купюры теперь купюра в тысячу рублей, и дал апельсин. А также, поскольку бумажной работы для меня не было, дал ответственное поручение - втереться в доверие к белобрысому дворянину с тростью, князю Оленеву, выяснить, не высказывает ли он контрреволюционных мыслей. Как лицу новому, мало замеченному в органах власти, он должен был мне довериться, к тому же я мог упирать на то, что я в ЧК безвинно пострадал. А чтобы он ничего не заподозрил, мне не следовало некоторое время появляться в комендатуре, и сведения я должен был передавать через товарища Гику. Я вернулся в Столовую. Поскольку доктор Нестеренко напомнил мне о моём обещании вернуться к прозе и порекомендовал обратиться в редакцию газеты, я решил, что убью двух зайцев: в редакцию заходит много людей и можно будет познакомиться с Оленевым. Я сказал доктору, что мы с другим секретарём работаем теперь посменно и я смогу в свободное время подвизаться в газете, и предложил идти вместе, потому как нам было по пути и я хотел остаться с ним наедине.
Хотел для того, чтобы отдать ему апельсин, поскольку был уверен, что свои апельсины он отдаёт пациентам и оттого выглядит настолько измученным. Я заявил, будто довольствие получил двойное - как деньгами, так и апельсинами, и даже потратил тут же своё жалование на ту самую конфету, соблазнявшую все органы чувств. Затем, по дороге, я попытался "второй" апельсин отдать доктору, но Сергей Иванович отказался наотрез. Он сказал, что свои апельсины употребляет своевременно и что я обязан усиленно питаться, в том числе есть больше витаминов, иначе я обижу всех докторов, трудившихся над моим выздоровлением. Возразить на это было нечего, я съел свой апельсин у него на глазах, после чего мы расстались и разошлись в разные стороны, и я постучался в двери редакции. Похоже, мне там не особенно были рады: редактор упирала на то, что денег им и так выделяют мало и гонорары они платят маленькие. Но я настаивал, что писать буду не ради выручки, а хоть бы и просто так, перенёс в редакцию собственную машинку и остался.
Им был нужен материал, показывающий ЧК в хорошем свете, который им писать не хотелось, а мне нужно было как-то выразить благодарность всем спасшим меня врачам, поэтому я сел писать краткие воспоминания очевидца, побывавшего в стенах как тюремного лазарета, так и Мариинской больницы. Меня поразило то, что и в редакции в моём присутствии велись контрреволюционные разговоры. Но ни на редакцию, ни на князя Оленева, который если и дефилировал мимо, то исключительно в обществе дам, я доносить не собирался - считал, что за одни только слова нельзя ломать жизнь человеку. Князь держался, конечно, вызывающе - но именно поэтому не казался опасным. Первый вариант статьи редактор забраковала за большое количество воды, прилагательных и наречий, попросила добавить фактов, которые интересны людям, и я сел переписывать, стараясь уместить в указанное число знаков и пресловутые факты, и основную мысль о том, что доктор Сергей Иванович и врачи больницы - настоящие революционеры.
Я только перенабрал первые строчки статьи, от которых не мог отказаться: "Пока контрреволюция отнимает жизни, рядом с нами незаметно работают те, кто жизни спасает. Я своим вторым рождением обязан докторам Мариинской больницы и хирургу тюремного лазарета ЧК товарищу Нестеренко", - как меня прервали на середине фразы. За мной зашли милиционеры и спросили, знаком ли мне человек по фамилии Соломат - "И не пытайтесь сделать вид, будто Вы его не знаете". Я ответил, что покойный Фёдор Соломат был мне знаком - мы вместе учились в гимназии, и именно потому меня так задело неожиданное сообщение о его гибели, что мы немало общались. Им, как и доктору, я сказал, что Фёдор пил со мной накануне покушения, когда я подслушал заговорщиков, и, видимо, пошёл за мной. Им такого объяснения показалось недостаточно, и они велели проследовать за ними для дачи показаний. Я пообещал закончить статью по возвращении и направился под конвоем в ЧК.
Почему-то я был удивительно спокоен. В ЧК у меня врагов не было, и если один раз там уже разобрались, что я невиновен, - значит, разберутся и в другой раз. Милиционеры впустили меня в камеру и, видимо, забыли обо мне. На скамье перед валявшимся на полу матрасом сменялись люди: женщина с акцентом, забывшая в камере свою чёрную шаль, когда её вызвали; хорошо одетый мужчина, в чрезвычайно нервическом состоянии ударивший кулаком о стену и заявивший, что произошла какая-то нелепица. Доктор Нестеренко из-за двери узнал мой голос; раздавались и другие голоса, упоминавшие моё имя и недоумевавшие, кто меня притащил - но милиционеры и мне не представились. Когда кто-то из чекистов заходил в камеру, я терпеливо соглашался подождать, но на обеденное время я остался в одиночестве, и моё терпение начало иссякать. Я мерил шагами крошечную камеру и гнал прочь тревожные мысли. Жутко звучит, но то, что Фёдор был уже мёртв, утешало: это значило, что о нём можно было говорить что угодно.
Наконец, мной поручили заняться товарищу Срубову. Мы проследовали в допросный закуток, и я рассказал о Фёдоре как о человеке чрезвычайно сочувствующем Революции, лидере революционного кружка, добавил, что виделись мы после гимназии нечасто, и описал, как мы сидели в кабаке, где я услышал про планы террористов, как я ушёл, а он остался. Несколько сомневаясь, не рискованно ли утверждать такое наверняка, я всё же заявил, что Фёдор никак не мог стрелять в товарища Каминского и оказался случайной жертвой перестрелки. Я подписал протокол, и меня отпустили. Я настолько не поверил своим ушам, что едва себя не выдал. Можно было возвращаться в редакцию и как ни в чём не бывало продолжать переписывать статью; второй её вариант, впрочем, не особенно отличался от первого. В конце я написал, что доктора превыше всего ценят человеческую жизнь, а работники ЧК превыше всего ставят справедливость. Редактор эту фразу убрала как лозунг - как будто в лозунгах было что-то плохое.
Пока я писал, мимо открытых дверей редакции в сторону больницы пронесли доктора Нестеренко. Раненым он не выглядел, но я всё равно очень заволновался, и редактор сжалилась надо мной и послала в больницу справиться, в чём дело. Дальше коридора меня не пустили, но сказали, что это всего лишь обморок. Когда статья была окончена, оставаться в редакции мне долее не хотелось, но и возвращаться в комендатуру, не выполнив задания, я не мог, поэтому я сказал, что должен появиться на службе, а сам пришёл сидеть у крыльца больницы: отчасти - ждал Сергея Ивановича, отчасти - памятуя о том, что князь Оленев в больнице не раз появлялся, пока я там лежал. Напротив больничного крыльца выстраивалась очередь в приёмную товарища Бокия. Там я заприметил товарища Гику и после того, как повидал вышедшего из больницы Сергея Ивановича и попросил его беречь себя, увязался с ней до комендатуры.
Не успели мы войти, как в комендатуре раздалась стрельба. Перестрелка стремительно выплёскивалась на улицу перед зданием. Я попытался заслонить собой товарища Гику и оттеснить её подальше от пуль, она протестовала, что у неё есть оружие, и пыталась заслонить и оттеснить меня в ответ, - так мы отступили на безопасное расстояние к понабежавшим зевакам и наперегонки помчались за докторами. Показали им дорогу, протолкались сквозь толпу; кто-то из раненых продолжал отстреливаться, кого-то Сергей Иванович уже вытаскивал прямо из-под пуль. Я вызвался помогать перетаскивать раненых в больницу, одного за другим, занимая все свободные койки и торопливо возвращаясь обратно - зажившая рана болела под тяжестью рослых мужчин в форме, но не было времени на передышку. Весь город гудел, в больницу набилось множество представителей власти, - насилу удалось всех утихомирить и начать операции.
Все от мала до велика уже знали, что состоялась перестрелка между военными и ЧК, что первым начал стрелять товарищ Верещагин, и его нигде не могли найти. К счастью, товарищ комиссар Обручев не пострадал. Он рассказал, что чекисты пришли Верещагина арестовывать через голову товарища Бокия, а вместо объяснений выхватили револьверы, и всё завертелось. Я сначала пытался быть чем-то полезным в больнице, разыскивать и подавать инструменты и шовный материал, но получалось у меня это всё равно медленней, чем у медсестёр, посему я решил не путаться под ногами и перевести дух на крыльце. Охранять больницу был приставлен свежий гарнизонный Ланской. Мимо меня и него от больницы к дому врача фон Штерн, практикующей частным порядком, к которой также отнесли кого-то из пострадавших, ходили доктора. И так же свободно, по-хозяйски, и в больницу, и в дом ходил князь Оленев, и вид у него был такой радостный, словно была не перестрелка, а фейерверк. Я недоумевал, чем он так живо интересовался: врачом он не был, а если он был благотворителем, спонсором, то какое он отношение имел к операциям?..
Поговорить с Оленевым так и не удалось, зато, когда я, возвращаясь от больницы, проходил мимо редакции, меня заметили и выдали гонорар за статью - газета была напечатана в аккурат к перестрелке. Целых два рубля - или, по новому счёту, две тысячи. Немного неловко было брать деньги от редакции, куда я внедрился с целью выявления контрреволюции, - с другой стороны, доносить я по-прежнему не собирался и даже сказал, что ничего контрреволюционного в редакции не заметил. В комендатуре нас осталось четверо: товарищ комиссар, военспец Рябушинский и мы с товарищем Гикой, да прибившийся матрос Иннокентий Акакиевич. Для контры это был бы самый подходящий момент, чтобы нанести удар. Мы собрались за водкой обсудить наши дальнейшие действия. Решили консолидироваться с ЧК, чтобы вместе противостоять общему врагу, готовиться к возможным отвлекающим маневрам и террористическим акциям. Товарищ Обручев был настроен пессимистично и только и ждал, когда кто-нибудь зайдёт с бомбой или пулемётом, говорил, что до утра мы не доживём. Затем посетили Горисполком, и товарищ комиссар составил новый список тех сотрудников, кто ещё состоял на довольстве.
Когда товарищи отправились обеспечивать охрану очередной смены на заводе, поскольку чекисты, по словам Иннокентия Акакиевича, охраняли завод из рук вон плохо, я от работы на заводе отвертелся, ссылаясь на недавнее ранение, и уже по традиции отдал рубль за конфету в Столовой. Из Столовой всё происходящее в городе было видно: провели под конвоем на расстрел того рабочего, который звал маму в тюремном лазарете. Говорили, он напал на чекиста. Зашёл выпить кофе доктор Нестеренко, прочитал газету с моей статьёй. Сказал, что чекист товарищ Шенгелая умер в больнице вовсе не от ран - его можно было спасти, - а был отравлен. Вопрошал, каким нелюдем нужно быть, чтобы убить беззащитного человека, лежащего на больничной койке. Мне сразу вспомнилась улыбка князя Оленева, порхавшего между ранеными под носом у красноармейца. Сергей Иванович подтвердил, что никто из гражданских, кроме Оленева, к раненым не подходил - только врачи и медсёстры. А князь очень уж подозрительно справлялся о состоянии пострадавших.
После заводской смены не успела комендатура собраться, как принесли известие, что "взорвали ЧК". Товарищ комиссар распорядился выдвигаться на место происшествия организованно, но у меня всё равно оружия не было, и я не знал, где его взять, и не сумел бы стрелять по живым людям, так что проку от меня в этой организованности было бы мало - а я очень испугался, что и Сергей Иванович мог пострадать при взрыве, поэтому побежал впереди всех. Но всё оказалось не так страшно. Бомба взорвалась во внутреннем дворе ЧК, обрушив крытое крыльцо, и никто не пострадал. От входа в здание остались лишь обугленные руины и повисшее над домами облако пыли и пепла. Некая экзальтированная дама вышла на видное место и сама призналась в том, что устроила взрыв. Её незамедлительно арестовали. Это совсем не было похоже на спланированную операцию контры - скорее, на акт отчаяния отдельного человека. Мои предположения подтвердились, когда я услышал, что у этой женщины ранее расстреляли родственников.
Затем от товарища Обручева я узнал, что товарищ Верещагин признался в том, что он-де белый офицер. Зная Верещагина - нести такой бред он мог, только если перепил до белой горячки или сошёл с ума во время допросов. Товарищ Обручев уже почти добился его освобождения, а теперь спасти его было никак нельзя. Мне не верилось, что человек, который навещал меня в больнице, мог врать нам всем и желать нам зла. Товарищ Обручев также негодовал, что мы пригрели на груди такую гадину, и они с товарищем Гикой захотели взять расстрел предателя на себя или присоединиться к расстрелу, чтобы посмотреть ему в глаза. Когда чекисты проводили мимо товарища Верещагина, мы с ним даже не встретились взглядом, и я не почувствовал ничего, словно его уже не существовало. Товарищи Обручев и Гика ушли вместе с расстрельной командой, а я остался один. Мне снова захотелось поговорить с кем-то о том, что я потерял старшего товарища, которому когда-то доверял, но рядом не было даже доктора Нестеренко.
Когда товарищи вернулись, я улучил время поинтересоваться, только ли меня смущает тот факт, что товарищ Шенгелая был отравлен и, по всей видимости, князем Оленевым. Я никогда не стал бы клеветать, но в этом случае я неотрывно сидел у порога больницы, с заляпанными чужой кровью рукавами после транспортировки раненых, и собственными глазами видел, как в палаты заходил князь, ошибки быть не могло. Товарищ комиссар посоветовал мне как можно скорее сообщить об этом в ЧК и сам сопроводил меня до кабинета новой главы ЧК товарища Гинзбург. Там мне порекомендовали обратиться к товарищу Морозко, который уже вёл дело Оленева. Морозко с помощницей нашлись в городе, неподалёку, у чьей-то запертой парадной. Сперва товарищ Морозко к моему обращению отнёсся подозрительно, но услышав, кто меня направил, вернулся со мной в ЧК и прямо во дворе записал мои свидетельские показания. Я подписал лист и пожелал товарищу удачи в борьбе с контрой. Пользуясь тем, что вместо приёмной ЧК была теперь площадка под открытым небом, я проводил время там, дожидаясь товарища комиссара.
В ЧК было довольно шумно, но в какой-то момент мне показалось, что я слышу крик из запертого помещения без таблички, прямо напротив меня. Я обождал, колеблясь, крик не повторялся, но я подумал, что кому-то может быть нужна помощь, да и голос был как будто знакомым. Я постучался. Дверь сразу же открылась, из неё высунулась рыжая чекистка, которой я прежде не видел, и так обрадовалась моему появлению, словно давно меня дожидалась. Я спросил, не нужно ли позвать врача. Она пригласила меня войти и сказала, что врач уже здесь. Сергей Иванович лежал на полу. Я бросился к нему, говорил, что могу перенести его в больницу или позвать из больницы кого-нибудь, и что больше ничего не могу сделать, потому как не умею оказывать первую помощь; рыжая же настаивала, что я могу ему помочь, и требовала поднять его и посадить на стул, потому что они ещё не договорили. Происходящее в моей голове не укладывалось совершенно. Доктор очнулся и с моей помощью добрался до стула, но с человеком, работающим в ЧК и спасающим людей, нельзя было обращаться так. Значит, происходила либо чудовищная ошибка, либо заведомое преступление.
Я пытался объяснить чекистке, что Сергей Иванович - лучший человек из всех, кто у них есть, и что я ни разу не слышал от него ничего предосудительного. А она смотрела мне прямо в глаза и говорила безумные вещи - что у неё много нераскрытых дел, и она застрелит меня, если доктор не возьмёт вину на себя. Что она должна бросить жирную кость вышестоящим инстанциям, чтобы спасти собственную шкуру. Сергей Иванович уже сдался и говорил, что всё подпишет, но ей этого было мало - она хотела услышать ещё чьи-то имена. Я стоял перед ним, держа ладонь на его плече, просил её оставить его в покое, но долго это продолжаться не могло. Она ударила меня в живот, и я сложился пополам и сел на пол, задыхаясь и цепляясь за доски стены, из которых торчали гвозди. Но держаться на ногах было необходимо, несмотря на мух перед глазами и текущие слёзы. Я ухватился за руку доктора и поднялся. Говорил рыжей, что она - контра и нарочно позорит ЧК, потому что ни один чекист не может обвинять невиновных и вынуждать людей лжесвидетельствовать.
Я был уверен, что если звать на помощь, кто-нибудь непременно услышит и вытащит нас. Товарищ Обручев был где-то поблизости, и другие тоже должны будут рано или поздно меня хватиться. Почему-то, вопреки невыносимой боли, я мыслил удивительно ясно и трезво, - должно быть, так мыслишь во сне, когда кажется, что вот-вот проснёшься и кошмар прекратится сам собой. Я подумал, что если кричать "На помощь!" или "Убивают!", все решат, что контра на допросе тоже может так кричать. Поэтому я отдышался и закричал: "Товарищи!". Рыжая пыталась зажать мне рот. Я что-то бормотал в её ладонь, но кусаться не решился, чтобы не разозлить ещё больше. Так я звал дважды, и ещё дважды она била меня по старой ране, и каждый раз во мне находились силы встать перед ней в полный рост, - меня поддерживала твёрдая вера в то, что правда на стороне моей и доктора, и на неё найдётся управа, и безнаказанной из этого изолятора она не выйдет. Но минуты шли, а никто не приходил.
После очередного удара доктор вскочил и набросился на неё. Я испугался, что она его убьёт, и попытался разнять их и заслонить его, но не успел - она сбила его с ног и наставила на него револьвер. Сказала, что если я сознаюсь во всём, она его отпустит, а если нет - пристрелит. Несколько мгновений я ещё настаивал на том, что всё расскажу, только если она сначала даст доктору уйти, потому как я не мог ей верить и один раз она уже обещала его не трогать; но торговаться с вооружённым - и явно сумасшедшим - человеком бессмысленно, поэтому я сделал то, что она велела: отошёл к дальней стене и заговорил. Доктор просил меня этого не делать, говорил, что мы оба не выйдем отсюда живыми, но если рыжая уже всё знала о моём участии в покушении, Сергей Иванович не должен был страдать из-за меня, а если не знала - то её словам против меня всё равно никто не поверит. Спокойная ясность внутри меня говорила: жизнь врача ценнее жизней террористов, хоть бы они и были мне друзьями, и моей собственной жизни.
Я размеренно говорил, что в первом покушении на товарища Каминского участвовали покойный Фёдор Соломат, Константин Хомов, Григорий Опричкин - и я. Тянул время, казавшееся застывшим. Похоже, именно это рыжая и хотела услышать, потому как она снова потеряла интерес к доктору и приблизилась ко мне. Спросила, смогу ли я это написать. Я попросил бумаги. Откуда-то она достала лист и перо. Я сел на пол так, чтобы заслонять доктора, прижал лист к стене и начал писать, - ни боль, ни страх не изменили мой почерк; напротив, передо мной затеплилась бредовая надежда, что чекистка, получив моё признание, наконец откроет дверь. При этом я увидел лежащий на полу револьвер - либо она забыла о нём, доставая бумагу, либо в нём не было патронов, либо она провоцировала кого-то из нас. Я не был уверен, что успею дотянуться до него и что смогу выстрелить, поэтому рассчитывал на Сергея Ивановича. Он был военным, и только он мог нас спасти.
Я успел написать только собственное имя, и Сергей Иванович действительно атаковал - но не с револьвером, а с ножом или скальпелем. Завязалась короткая потасовка, я видел, как зажатое в его кулаке лезвие полосует чекистке руки и горло. Они выбили дверь и рухнули наружу - доктор упал на неё сверху и продолжал в исступлении бить ножом распростёртое под ним тело, пока какая-то девушка с тростью в руках не оглушила его тяжёлым набалдашником в форме головы грифона. Я выскочил из изолятора. Свет резанул по глазам, шум - по слуху. На меня разом навалились осознание произошедшего и запоздалый ужас близко подступившей гибели. Меня трясло, под жилетом холодило расплывающееся влажное пятно от открывшейся раны. Нервы сдали, я указывал рукой вслед окровавленной рыжей чекистке, которую уносили в больницу, что это контра, самозванка, бандитка, и чтобы её немедленно арестовали. Кто-то из гражданских с красной повязкой народной дружины потянул меня вглубь сбежавшейся толпы, я вырвался, сказав, что я пострадавший и что мне срочно нужно дать показания. Не помню, как меня пропустили или провели в кабинет - я должен был уже давно потерять сознание, и хватало его только на то, чтобы говорить.
Скорчившись на жёстком стуле, зажимая живот ладонью, дрожа и задыхаясь - я был, очевидно, очень жалок, когда сквозь рыдания сбивчиво и бессвязно докладывал кому-то из чекистов, кого даже не мог разглядеть сквозь кровавую муть перед глазами и липкие слёзы, как рыжая чекистка из Москвы - кажется, её звали товарищ Нельсон - избивала доктора и меня и заставляла взять на себя ложные обвинения под дулом револьвера. Упирал на то, что Сергей Иванович никак не мог запятнать себя связями с контрреволюцией, что я писал на себя донос единственно для того, чтобы его не застрелили, и что доктор напал на чекистку с ножом потому, что спасал себя и меня, иначе нас бы там и убили. Меня услышали. Меня поняли. Отдельно отметили то, что жертвой самозванки стал работник ЧК. И позволили мне идти. Когда я вышел, шатаясь, из ЧК, какая-то женщина в чёрном платье поддержала меня и помогла дойти до больницы. Дорогу я не помнил; как меня уложили на стол в реанимационной и поднесли тряпицу, смоченную эфиром, - помнил смутно. Мне зашили рану, привели в чувство при помощи нашатыря и перевели в обычную палату.
Сергея Ивановича в палате уже не было - видимо, он не был ранен, но я очень боялся, что его будут допрашивать. Как только я смог встать, я проковылял наружу, где меня, казалось, уже ждали - спросили по фамилии и пригласили в ЧК. Я был только рад повторить свои показания, если это могло ускорить процесс, - ведь Нельсон, несмотря на порезанное горло, была жива и даже в сознании, и кто знал, кому ещё могла навредить. Меня препроводили в допросную, где я уже бывал, и я тяжело опустился на стул, но тут же попытался встать, когда туда же впустили ту девушку с тростью. Успел ли я сказать, что она ни при чём, или только подумал, - я прямо в допросной потерял сознание, и меня возвратили в больницу. Там меня отхлестали по щекам, привели в чувство, отчитали за то, что я сбежал слишком рано, и велели лежать. Лежать я не хотел и сидел в ногах койки, чтобы не занимать собой нужное пространство, тем паче что в больницу приносили новых раненых из ЧК. В обед врачи оставили меня наедине с кошкой, которую я сумел-таки затащить на колени. Но уйти было нельзя: меня и Нельсон охраняли, сменяясь на посту, милиционеры.
Некоторое время спустя на койку, где я сидел, положили раненого товарища Морозко. Он своё состояние объяснял неосторожностью при допросе и сам признавал, что совершил ошибку. Я также рассказал, что со мной случилось. Он откликнулся, что доктор Сергей Иванович и вправду был хорошим человеком, которого все в ЧК очень уважали. Я настороженно переспросил, почему "был". Товарищ Морозко сообщил, что доктор Нестеренко застрелился. Я не мог поверить, возражал, что такой человек никак не мог совершить самоубийство, что его наверняка убила контра, - но Морозко пояснил, что доктор с револьвером заперся в комнате изнутри и никого с ним на момент выстрела не было. Я всё равно не мог понять, почему человек такой огромной силы и веры, столько переживший и столько сделавший для людей, вдруг так быстро сломался, сдался, не стал бороться. Ведь обвинений мне и ему не выдвигали, он мог прибавить свой голос против Нельсон к моему и добиться справедливости. А теперь выходило, что он тоже погиб из-за меня, как и Федька. Погиб, спасая меня от контры, быть может, впервые пытаясь убить человека... Почему рядом со мной погибали люди, которые были мне близки? Почему я не мог ни защитить их, ни хотя бы отомстить? Я сидел на краю койки, на пол капали слёзы, а я не мог и не хотел их остановить.
Теперь я с удвоенной настойчивостью рвался давать показания, которых от меня хотели, и не мог дождаться, когда меня наконец выпустят. Я чувствовал себя узником - если в прошлый раз доктора берегли от ЧК меня, то кого они берегли на этот раз? Наконец, больницу посетили чекисты и возмущённо поинтересовались, по какой причине я там задерживаюсь. Я не менее возмущённо ответил, что и рад бы выйти, если бы мне позволили. Докторам пришлось подтвердить, что я здоров и могу перемещаться без чрезмерных физических нагрузок. В ЧК я чуть ли не летел впереди сопровождавших. В допросной снова скучала девушка с тростью, товарищ Безымянная. Меня только о ней и спросили - о том, кого она била, зачем да почему. Мне казалось очевидным, что напуганный человек не разбирает, кого глушить, когда ему под ноги человеческий комок выкатывается, и уж точно это делает не со злым умыслом, а без умысла вовсе. Мои слова сверили с её показаниями и отпустили обоих. Но до выхода из ЧК мы не дошли - там началась перестрелка.
Допросная была, похоже, самым безопасным укрытием. Туда мы и отступили, не особенно выглядывая наружу, - второй раз словить шальную пулю мне не улыбалось. Мы представились друг другу, познакомились. Товарищ Безымянная сказала, что ей рано уходить - она хотела поговорить с красивым чекистом. Непременно с красивым, некрасивый ей бы не подошёл. Когда выстрелы стихли, я столкнулся с товарищем Майским и спросил у него, не арестовали ли ещё рыжую бандитку из Москвы. Он ответил, что с товарищем Нельсон разбираться сложно, потому как её направил лично Дзержинский, и по такому делу надо писать в Москву, Дзержинскому или самому Ленину, через Исполком. Я был готов писать Ленину, только бы дошло, только бы остановить эту бестию, чтобы она больше ни с кем не сделала того же, что с доктором Нестеренко. Тем паче что во время перестрелки слышались голоса, что товарищ Нельсон будто ещё кого-то убить пыталась - где это видано, чтобы за преступницей не следили потому только, что она злоупотребляет доверием Феликса Эдмундовича?
Я вышел из ЧК, но не успел уйти далеко, как ещё одна перестрелка вспыхнула на площади. В считанные мгновения на мостовую легло несколько тел, не подающих признаков жизни. Сбежались доктора, зеваки, и я наконец вновь встретился со своими товарищами из комендатуры. Я помогал носить раненых в больницу, но всё не переставал спрашивать, почему никак не берут и не судят товарища Нельсон, - все мысли были заняты ею, неотвязным страхом того, что в мире такой человек существовал и безнаказанно действовал. Товарищ Срубов мне ответил, что она не самозванка, но полномочия превышает. А когда мы с товарищем Обручевым и товарищем Гикой возвращались на нашу сторону Петрограда, комиссар нам без лишних ушей поведал, что товарищ Нельсон - не просто человек Дзержинского, а на особом у него счету, вежливо говоря - фаворитка. Стало быть, судить и расстреливать её в Петрограде нельзя, а разве что отправить под охраной в Москву, как посылку в ящике.
По дороге мы с товарищем Гикой задержались в Столовой. Там собралась небольшая компания и пела народные песни. Поскольку писать в Москву я более не видел смысла, петь - это всё, что мне оставалось, чтобы окончательно не запутаться и не потеряться в шаткой политической ситуации. Услыхали новость: на заводе заложена бомба; пошли вдвоём с князем Романовым выбивать дверь, но изнутри ответили, что у них всё под контролем. Бомбу обезвредили, работа продолжилась, а мы - продолжили петь. Потом ещё новость: взорвали ЧК. Я даже с места не поднялся: дым осядет - видно будет, как дальше жить, куда дальше идти. И так всех, кого мог, я уже потерял, но если доктор хотел когда-то, чтобы я жил и писал, - значит, буду жить и писать. Как в песне поётся: было всяко - всяко пройдёт.
Постигровое и благодарности
Очень сочувствую товарищу Каминскому [Мэл], который умер в первую же игровую ночь, хотя должен был умереть я.
Только во время игры я краешком игроцкого сознания вспомнил, что у меня в родительских шкафах был советский чёрный кожаный плащ. И надо бы его выгулять, если будут ещё игры по XX веку. Можно совместить этого же персонажа с оным плащом, но пока не знаю, не подавлюсь ли я этим кактусом. Знаю только, что ещё игр - хочется.
Про (псевдо?)мистику уже сказали без меня, и я тоже рад, что по игре меня это не коснулось. Не потому, что оккультных увлечений в XX веке не было - ещё как были, я сам по долгу высшего образования читал и Блаватскую, и Гурджиева, и об их последователях и их влиянии на культурный контекст. Но игра не была заявлена как игра в оккультизм, а в итоге эта тема слишком оттянула на себя одеяло от политики, социалки и прочего менталитета. Для процентного равновесия было бы достаточно одного-двух персонажей, упоротых в мистические откровения.
Спасибо мастерам и игротехам - погружение в эпоху было впечатляющим. Газеты, плакаты, указы и объявления - чувствовался поток жизни, насыщенный, разношёрстный, очень верибельный и осязамо-вещный.
Спасибо докторам, комендатуре и чекистам, редакции и прочим гражданам за все взаимодействия! Столько живых, глубоких историй, столько цепляющих образов, переплетающихся судеб - хочется неспешно листать отчёты и фотографии и ещё некоторое время не отпускать тот мир, который вы создали.

Из игры я вышел раньше стоп-тайма, просто исчерпал все доступные персонажу действия и почувствовал, что песни в полуигровой, полупожизнёвой компании - хороший финал его истории. Прогулялся до гурий, где зависали убитые перед уходом в посмертие, гурии накормили меня вкусными хлебцами и хумусом. После игры нашёл Птаху, забился ей под бок на диване и уже оттуда смотрел завершающий парад. Перебравшись поближе к чаю и сухарикам - спасибо Столовой №1 за вкусную закусь, я в пожизнёвую столовую в этот раз не ходил вообще, - мы ещё некоторое время поговорили с окружающими о прошедшей и грядущих играх и упали спать.
Ночью мне снилось, что на какой-то игре Птаха снова играет какого-то Форратьера, а я - очередного неименного типа, причём у кого-то из нас был псевдоним?позывной?сетевой ник? "Утро-на-море". И нас обоих быстро убили: птахиного персонажа - в какой-то поножовщине, причём нападавших было несколько, и я, видимо, просто не успел вмешаться, а моего - пристрелили, когда он закрыл кого-то собой, вроде, персонажа Мориэль.
Поутру в Столовой я доедал хлебцы от гурий, напал на семечки и запивал вином, поскольку вода уже закончилась. Игроки постепенно разъезжались, и мы тоже скооперировались на такси с Джессом и Тореном. Собрали вещи и реквизит, бросив только сахар, прокатились до вокзала, купили во Вкусвилле морса и воды и поехали в Москву. Где досматривали Гардемаринов и Старгейт и прочими доступными способами морально разлагались. Не теряйте!

@темы: friendship is magic, moments of dream, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, гнездование пернатых