РИ "Красный террор в Петрограде":
~ Фотоальбом by Лукреция;
~ Фотоальбом by Птица, и оттуда - Алексей Подласов, только что узнавший о самоубийстве доктора Нестеренко. Не он один там плакал, но это всё равно ювелирно - единственным моментом за игру поймать тот, где зарёванная рожа.)

~ Почеркушка из блокнота доктора [[L]*Айвен*[/L]], которая напомнила мне эту песню.


Всё-таки история Сергея Ивановича Нестеренко очень меня цепляет.

РИ "Завтра уже поздно...", групповое фото курсантов с директором:

Кто все эти вещи и где мои людиБерр-блондин [Ашер], Счастливчик Джек [Рыжик], Натан [Птаха], очкарик Кроу [Анориен], царь Ирод принц Джон [впс], Монтгомери [Эра], зануда Мари Морье [Лезард], Берр-рыжий [Рыжий], директор Хьюитт [ТМП], Уотерхауз [Мелатрикс], Лепрекон Даффи [Вэл].

@темы: радио Marcus FM, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, портрет в интерьере

Чуть не забыл показать, какого классного Ральфа мне нарисовала Моранн в рамках флэшмоба

28.01.2017 в 11:32

Пишет  Моранн:
Р Первый (Дом, в котором...) и палитра 13

URL записи

Ещё один персонаж из списка "вряд ли когда-нибудь сыграю". Но положить сюда трек, ассоциирующийся с Домом, я имею полное право:

И, пользуясь случаем, пригласить на Ночь тонких границ. Знаю, что многие уже наигрались по Дому, но там много вкусных ролей, и я как Чёрный кровно заинтересован в игроках, особенно Псах)

@темы: радио Marcus FM, дом, в котором возможно всё, фанарт и иллюстрации, рисуют моих персонажей и коммишны

Суббота для нас с Птахой началась с того, что мы сходили в ближайшую парикмахерскую и постриглись.

Потом мы упихали в рюкзаки ещё влажные со стирки рубашки и поехали в Строгино на Санхёрст. Уютный Эквалайс, запрещённая ирландская музыка, и я нашёл в зеркальном зале распечатанные стихи, которыми поделился с Фио, чтобы не одному страдать. В них был великолепный неологизм обломатеньки, отражавший всю мою дальнейшую игру Моя вводная была коротка - "Вечером подумаю, что тебе дать", после чего я выпал из сети на пару дней и мастера лапкой не тыкал, но ТМП вгрузила меня в грядущий п@ц уже по заезду. Написать о себе соседям по комнате я не успел, хотя, боюсь, это не улучшило бы отношение к персонажу, а наоборот.
Внезапность в том, что Джонатан Баксворт не задумывался как пария. Он был (почему-то я говорю о нём в прошедшем времени, хотя он ещё жив) персонажем про self-destruction изнутри и про превентивную агрессию снаружи. Он не нападал - он так защищался. Но по квенте он достаточно успешно вписывался в коллектив, потому что загонял про родину, долг и прочая, что вроде как должно было пользоваться популярностью в военной академии. А что никогда не напивался, не любил шуток в свой адрес и вообще был весьма мерзким типом - как говорится, у всех свои недостатки. Я даже толком не понял, что явилось причиной всеобщей ненависти к Джонатану ещё до эпизода с кокаином - неужели хватило того, что он вызвался добровольцем?
Так или иначе, игра для меня закончилась тогда, когда Джонатан был выставлен за её пределы - он не стал бы ломиться в закрытую дверь и доказывать, что он свой в доску. Видимо, я просто критически не совпал в представлении о менталитете Санхёрста, ибо ожидал милитаризма, шовинизма и прочая. Зато я ещё на Пустошах осознал, сколь любопытно может быть читать книжки отперсонажно, и осилил добрую половину романа Майн Рида.
Предыстория персонажа с саундтреком


Джонатан - единственный сын генерала Баксворта, обладавший неплохим слогом и мечтавший стать журналистом - заведомо несбыточно, потому как отцу было принципиально, чтобы отпрыск обладал высоким чином хотя бы для галочки. Отец был изрядно травмирован и войной, и ранней смертью жены, так что всё это вымещалось на сыне, а все его симпатии и надежды принадлежали мужу старшей сестры Джонатана, офицеру с блестящей карьерой и наградами, которого он неустанно ставил сыну в пример. Всю жизнь Джонатан не вылезал из военных учебных заведений, поначалу отставал по всем физическим дисциплинам и был объектом насмешек, отчего привык тренироваться до посинения и бить так, чтобы заткнуть шутника надолго. Но как только он достаточно подрос, чтобы на каникулах гулять не за ручку, он начал пускаться во все тяжкие - раз уж считают паршивой овцой семьи, это надо оправдать. И посвятил всю жизнь мести отцу по принципу "Этот человек причинил мне много боли, теперь я причиню столько же боли ему".
Сделать больно генералу можно, только если бить по репутации. Наркотики, бл@дство, драки - всё это не доставляло Джонатану удовольствия, да и мало кому понравится, когда накидаешься так, что "мяу" не можешь сказать, и тебя пускают по кругу, или когда приходишь в себя избитым в канаве. Началась гонка вооружений: Джонатан получал деньги и пропуски в vip-места через дядю-бизнесмена (который явно тоже не любил генерала), а отец устраивал за ним слежку, благодаря которой компромат не попадал в почтовые ящики всех медиа-магнатов (пострадала не одна камера вместе с запястьями папарацци). Впрочем, с соглядатаями иногда можно было договориться, чтобы они вовремя отвернулись, Баксворт-старший хватался то за кошелёк, то за сердце, и это было для Джонатана единственной радостью.
Круче было бы только сдохнуть. Не героически погибнуть, чтобы отец мог гордиться и положить на каминную полку ордена на траурной ленте, а сдохнуть грязно и нелепо. Если власти и денег отца хватало на то, чтобы все газеты предпочитали отказываться от текстов Джонатана (а поскольку у Джонатана были мозги, хотя он умело это скрывал, - тексты были довольно оппозиционными), то помешать сыну отправиться на войну даже у генерала не получилось бы. Оставалось пережить последнюю ступень - Военную академию. Из-за развитой паранойи, что у отца везде глаза и уши, Джонатан маниакально косил под образцового курсанта, надрывался на нормативах и никаких излишеств в стенах Академии себе не позволял. Правда, после прошлых каникул, когда курсантов отпускали по домам, он всё равно попал в медблок из-за последствий передоза и побоев, - но бумаги о его анализах всегда оставались чистыми.
Вот и после недавнего письменного теста Джонатан заметил, что заполненный им бланк убрали в отдельную папку и отложили куда-то в стол, но не придал этому особого значения. А некоторое время спустя Академию посетил министр - Джонатан хорошо знал, как выглядят автомобили его кортежа. Секретарь директора Хьюитта потом вышел на крыльцо с дрожащими руками и попросил огоньку - встреча явно проходила без вазелина. Впрочем, ни для кого не было секретом, что директор с министром в сложных отношениях. Что ж, милые бранятся - только тешатся. А вот когда накануне Джонатану позвонил отец и сообщил, что если что случится - билет в штаты ему уже куплен, стало куда интересней. Если старый хрен переполошился - значит, грядёт нечто сопоставимое с ядерным ударом Советского союза по островам Соединённого королевства.
Дальнейшее было обусловлено тем, что у Джонатана при всём его днище сохранились какие-то принципы: например, что доносить - плохо, спасать свою шкуру за счёт чужой - плохо, и что настоящий мужик не будет прятаться за мамину юбку. И тем, что мне выпала боевая карточка неудачника, где было равное количество четвёрок и единиц, так что в драках Джонатану не везло. И романтики я для него не закладывал - сложно судить даже об ориентации персонажа с таким-то негативным опытом...
Отчёт отперсонажный. Джонатан Баксворт, 1987 год. Ворнинг: немного мата.
Каникулы. Вечер. Все лениво дожидались вечеринки по случаю дня рождения Лепрекона Даффи. Спать никто не собирался - наутро должна была состояться дуэль между золотым мальчиком Монтгомери и Фрэнсисом, который прилюдно назвал его пидарасом, а значит, у курсантов появилась тема для разговоров. По мне, так убивают и за меньшее, и мне было совершенно всё равно, даже если все придурки перебьют друг друга, - но представить, чтобы Монтгомери мог кого-то убить, не получалось. Голубки просто привлекали к себе внимание, и то, что к утру они помирятся, было ясно как божий день. Преподы были ещё не в курсе либо не вмешивались по той же причине, что и я.
Директор поймал Монтгомери в коридоре и велел собрать всех на плацу через двадцать минут. Монтгомери честно донёс эту информацию к сведению окружающих. Когда мы построились, директор сообщил, что по результатам тестов министерство выбрало лучших курсантов для прохождения практики в Афганистане, и зачитал перечень фамилий. Кто-то сказал, что это не практика, а призыв, и что такой задохлик, как Нат Александер, просто загнётся там. Конечно, я не мог поверить, чтобы тест Ната или Монтгомери был лучше моего. Произошла какая-то ошибка, либо директор подменил мой тест, чтобы потрафить моему отцу. Признаться, это было обидно. Плевать мне было на родину и все её амбиции, но я не для того чуть не выблевал лёгкие на полосе препятствий в первом семестре, чтобы отсиживаться на гражданке, пока другие отправятся на фронт. Я сразу заявил, что потребую апелляции. В конце концов, именно для того, чтобы подготовиться к службе, мы все здесь и оказались, и если министерство посчитало, что кто-то из нас готов, - значит, мы были готовы.
Но директор был явно недоволен и сказал, что это детоубийство. Серьёзно? Кто-то после совершеннолетия ещё считал себя детьми? Сам директор, как и мой отец, и другие ветераны, наверняка отправлялся на войну в том же возрасте и даже младше. Впрочем, это известие вызвало форменную истерику. Все счастливчики дружно заявили, что не хотят умирать. Филиппинец Уотерхауз добавил, что он не пушечное мясо, а будущий офицер. Видимо, курсанты рассчитывали на мягкие кресла в штабе и погоны за красивые глаза. Удивляться было нечему - люди, готовые не умирать кверху лапками, а подороже продать свою жизнь, и не бежать от обстоятельств, а бороться с ними, встречались только в книжках, а в Академии бегал и паниковал девичий батальон ссыкунов. Один только Натан что-то вякнул про исполнение присяги и был спокоен как мороженая треска.
Я же веселился вовсю. Список избранных позорить Британию директор пригласил по одному к себе на ковёр, и я пропускал их вперёд, прежде чем тоже зайти на огонёк. Они надеялись отмазаться, и я охотно организовал бы кому-нибудь несовместимое со службой увечье. Монтгомери попросил лист бумаги и уселся в гостиной - не иначе как писать завещание. Посоветовал ему написать всего три слова - "Подайте на новые яйца". Вместо обещанного праздника в комнате у Лепрекона все сидели с траурными лицами, как на похоронах. Когда зануда Морье вошёл к директору последним, задержался там надолго и вышел, постучался я. Даже директору пришлось объяснять, что я не умирать собираюсь, а служить, чтобы хоть кем-то из своих воспитанников он мог гордиться. Странно, что для него это было неожиданностью - он не казался мне наседкой, боящейся, что детки простудятся без шапки.
Он велел секретарю дать мне лист бумаги и побыть со мной. Я ответил, что меня не нужно держать за руку, и можно только подсказать, по какой форме писать заявление. Поскольку апелляция заняла бы слишком много времени, а отправка в Афган была назначена через два дня, я пошёл коротким путём и написал, что вызываюсь добровольцем. Секретарь забрал у меня готовый документ и убрал в свою папку. Ни печати, ни подписи директора на бумаге ещё не было, и я подозревал, что старина Хьюитт подотрётся этим заявлением так же, как и моим тестом, - но пусть только попробует меня не отпустить. Я был готов писать лично министру, если моё заявление не будет принято, - и папаша при жизни перевернётся в гробу, если я вверну что-нибудь о том, что Баксворты испокон веков сражаются во славу британской короны.
Лепрекон, который бегал к директору как к себе домой и наверняка талантливо насасывал, на сей раз угодил в карцер и ныл там, что боится темноты, а остальные кучковались на кухне вокруг общака из родительских посылок. Очкарик Кроу поинтересовался, счастлив ли я теперь. Нет, счастьем это нельзя было назвать, но я был определённо удовлетворён. Забавно, что меня сразу прозвали "героем" и смотрели с недоверием, как на врага. Люди всегда ненавидят тех, кто делает что-то, что они сами могли бы, но не сделали, - например, на тех, кто занимается благотворительностью. Им кажется, что всё это делается только для того, чтобы быть лучше них и смотреть на них свысока. Всё шло своим чередом, отморозки братья Берры обсуждали избавление от страха высоты Счастливчика Джека, который отчаянно тупил, морщил лоб и угрожал Беррам гуталином, сравнивали его с другим своим соседом по комнате и объектом выкидывания из окна Натаном - кто тормозит сильнее, а я отмахивался от назойливо цеплявшегося ко мне Монтгомери. Но когда договорились до того, что у Берров была выпивка, а у Джека был "не-сахар", Джек упёрся, что не достанет свою заначку, пока "самый умный" не уйдёт.
Мне не было никакого дела до его запасов, и хоть мы и дрались не так давно, Джек был слишком бесхитростным, чтобы затаить обиду. Но выяснять его резоны мне нахер не упало, к тому же оборзевший Монтгомери вконец меня заебал, и я предложил ему выйти поговорить. Он потянулся за мной как баржа, словно действительно думал, что мы будем разговаривать разговоры, дуэлянт хренов. Оглядевшись в пустом коридоре, я рассудил, что преподы могут появиться в любой момент, и завёл Монтгомери за угол, прежде чем врезать. Монтгомери с перепугу замолотил всеми конечностями и весьма ощутимо съездил мне ботинком по рёбрам. На этом, обмениваясь ругательствами, мы расползлись в разные стороны с разбитыми мордами, и Монтгомери побежал просить о помощи. Я ходил, цепляясь за стенки - ребро, похоже, было сломано, но бывало и хуже. Вокруг меня захлопотал было Натан, посоветовал обратиться к Джеку, но Джек бесплатно не лечил, а хрен бы он у меня выкусил после своих предъяв. Зажило бы само.
Как назло, именно тогда объявили построение. Цепляться в строю было не за что, и я, сцепив зубы, то и дело заваливался плечом на стоявшего справа Натана. В конце первого семестра сам Натан как-то начал оседать между мной и Фрэнсисом, мы его подхватили и проводили в медблок, и он взял с нас слово никому об этом не трепаться - а слово я держал. Но я на сей раз устоял на ногах, хотя все силы уходили только на это и я не особенно прислушивался к тому, что вещали директор Хьюитт и инструктор по стрельбе фон Гийом, непонятно для чего появившийся в Академии в каникулярное время на ночь глядя. В целом речь шла о том, что из кабинета директора пропала бумага или бумаги с гербом министерства и нам дают десять минут на то, чтобы мы сами их нашли. Подозрения директора, как всегда, падали на беднягу секретаря, который вообще огребал за всю нелюбовь шефа к министерству, поскольку был министерским ставленником и отчитывался наверх о происходящем. От телесных наказаний его спасало только то, что он был гражданским, а не курсантом, - хотя как знать, что творилось за толстой дверью директорского кабинета.
Как только я приполз с построения, Натан принялся меня уговаривать дойти до медблока, хотя я полагал, что тот закрыт на время каникул. Но Нат был даже готов меня проводить, и я сдался, поняв, что проще дать, чем объяснить. Своими прыжками он привлёк ко мне лишнее внимание директора, который пожелал со мной поговорить, совместив это с визитом в медблок. Пока медсестра перевязывала моё ребро, я бодро доложил директору, что неудачно поскользнулся на обледеневшем крыльце. Кто со мной был? - да много народу дышало свежим воздухом, но никто не успел поддержать. Такая отмаза его устроила, а мне после обезболивающего стало значительно легче жить, и я вернулся в столовую. Там, как оказалось, только меня и ждали. Гарольд Берр попросил подойти к нему. Я ответил, что сено к лошади не ходит и почему бы ему не подойти самому. Тогда Лепрекон, который стоял рядом, вызвался меня облапать. Этим гениальным сыщикам взбрело, что это я украл бумагу - на основании того, что я собирался писать заявление. Тот факт, что я его уже написал на бумаге, которую мне и так выдали, их не смущал. Монтгомери даже вякнул, что якобы я что-то прятал в рукаве, когда выходил от директора, хотя его даже рядом не стояло. Я предложил просто всем вывернуть карманы - скрывать мне было нечего. Предложение предсказуемо проигнорировали.
За это время в комнату Лепрекона успели спиздить стол из гостиной. Директор и инструктор провели обыск комнат и приказали вернуть оный стол на место, и его проволокли по коридору на скорость, уложившись в заданное время. Немного погодя директор прошёл по коридору, помахивая над головой какими-то бумагами, а секретарь скакал вокруг него, как собачонка, и настойчиво умолял их вернуть. Я не понял, были ли то пропавшие документы или иные, и не разглядел, было ли среди них моё заявление; хотел ли секретарь дать им ход или, наоборот, спрятать, я тоже не знал - возможно, над ним просто вновь издевались только по факту его существования. Вслед за столом в гостиную переместился эпицентр общественной жизни. Берры инициировали тренировку построения хвоста - выясняли, кто кого выше в конце линейки. Сравнивали нас с Уотерхаузом, хотя мы были примерно одинакового роста, и постановили, что он должен стоять впереди, что меня не колебало никоим образом. Заглянувший директор как раз и велел нам продемонстрировать построение и каждому выложить на стол содержимое карманов.
Я карманы держал пустыми. У многих тоже было пусто или какое-то барахло, а Уотерхауз эффектно извлёк из штанин, помимо жвачки, складной нож и какие-то свёрнутые бумаги - возможно, как раз те, которые все искали. Должно быть, его семейка колонистов оплатит ему любой аттракцион, даже если он плюнет директору в утренний кофе, но с какой стати этот "офицер" этим гордился... Монтгомери также посреди процесса позвонил дедуля, и он удалился - видимо, драгоценного внучка-виконта спасали от немодного афганского загара все члены аристократической фамилии. Засим построение было окончено, и предоставленные самим себе курсанты стали стягиваться в комнату Лепрекона на запах дешёвого вина. Дверь была открыта, а поляна на тумбочке - накрыта, и я не преминул заявиться и попросить налить мне чутка, дабы отметить скорую смену обстановки. Но именинник был столь щедр, что вина для меня зажал и вообще был мне не рад. Я предлагал ему попробовать меня прогнать, и мы сцепились под причитания Натана, жившего в той же комнате.
- Не друг ты мне, - аргументировал Лепрекон свою неприязнь, поскольку доплюнуть ему в душу лично я в тот день точно ещё не успел.
- Так давай прямо сейчас и подружимся...
Продлилась наша дружба недолго - вышедший из себя Даффи сумел достать меня кулаком в челюсть и вытолкнуть за дверь. Дружить дальше, со свёрнутой челюстью и рассаженной скулой, я счёл излишним и сразу направился в сторону медчасти, но наткнулся на непреодолимого инструктора фон Гийома, увлечённо рассказывающего не успевшим убежать курсантам о том, в каком порядке в афганском плену отрезают язык, уши, член и яйца. Мою уже дважды лиловую морду они с директором не могли не заметить. Дождавшись, пока директор и инструктор договорят между собой, я спросил у фон Гийома, умеет ли он вправлять челюсти, так как сомневался, что это получится у медсестры. Но в медблоке мне помог сам директор, собственноручно. Кажется, я издал слишком громкое "блядь!" - что поделать, если он не мог вправлять мне челюсть и зажимать рот одновременно. Едва у меня перестали роиться радужные мушки перед глазами, как меня отозвал в гостиную фон Гийом и спросил, не на дне ли рождения я пострадал. Ему, как и директору, я подтвердил, что именно там я и свернул челюсть о праздничный пирог. Поведал о старинной традиции, согласно которой внутрь пирога запекают сюрпризы для гостей, чтобы погадать, кого что ждёт впереди, - ну, мне и достался камень. А кровь на лице - это от сколотого зуба. Благодаря этому экспромту Гийом не добавил целительных пиздюлей к моему потрёпанному состоянию и отпустил. В коридоре я столкнулся с Натаном.
- Ну, как отпраздновали? И даже без девчонок... Или ирландцам девчонки не нужны?
- Почему ты такой мудак? - риторически вопросил Нат вместо ответа. - Хотя все вы здесь друг друга стоите...
- Стоить наравне с этой ирландской швалью я не хочу, - возразил я ему в спину, и он снова исчез за дверью комнаты Лепрекона. Праздник продолжался.
Ах да, Натан, вроде, тоже ирландец. Как неловко получилось. И почему только мне не стыдно.
Я завернул на кухню, где одиноко отсиживался секретарь. Он спросил, почему я не на празднике, и я ответил, что уже поздравил именинника от души. А тем, что я не имел к этому балагану никакого отношения, впору было гордиться, но уж никак не сожалеть. Я тоже поинтересовался у него, о чём он писал в министерство, что так разозлило директора, но он помялся и ничего конкретного не сказал. Собачья у него работа, со здешней-то текучкой, валерьянки не напасёшься. Даффи забыл на кухне свою зелёную лепреконскую шапку, и я её примерил. Попался на глаза директору, потому как глаза директора (и весь остальной директор) всегда оказываются в нужное время и в нужном месте.
- Почему головной убор не по уставу?
- Это не головной убор, а трофей, сэр!
И я повесил шапку на гвоздь на стене на манер оленьих рогов.
Директор отправил меня умываться от крови, и я прогулялся до уборной. Из-под стёршейся запёкшейся сукровицы всё равно выглянула несмываемая лиловая ссадина, но с этим я уже ничего поделать не мог. Пока я ходил в свою комнату вытереть лицо, меня, похоже, уже хватились. Вряд ли я пропустил нечто важное, но меня просветили, что меня повысили - как я вскоре узнал, из "принца Джона" в "цари Ироды". Возможно, они считали, что я избиваю младенцев? Отчасти было даже лестно, что после повестки в Афган все подзабыли о дуэлянтах и переключились на мою персону, а в моё отсутствие меня даже бить не возбраняется. Как только все были в сборе, директор снова распорядился построиться в гостиной и выложил на середину стола бумажный свёрток, а затем извлёк оттуда увесистый целлофановый пакетик белого порошка. Спросил, что это такое. Разнообразных версий прозвучало множество: соль, сахарная пудра, мука, зубной порошок... Директор назвал правильный ответ в этой викторине - кокаин. Я аж присвистнул. Вместе с такой порцией кто-то потерял целое состояние, особенно если товар был чистым.
Дэмиан Берр, у которого лучше всех получалось прикидываться идиотом, заявил, что это медицинский препарат для взрослых и нам им лечиться опасно. Прикинулся даже слишком хорошо - видимо, он не заметил, что наркоту запретили во всём цивилизованном мире ещё до его рождения. Следующим вопросом на миллион - или на вылет - был "Чей это пакет?". Энтузиазм отвечающих угас, но вспыхнул с новой силой, как только директор подкинул версию, что это пакет секретаря. Все с радостью поддержали идею повесить серьёзное обвинение на человека, который был похож на наркодилера, как сам директор на звезду балета. Меня бесило, что директор охотно закопал бы министерского ставленника руками своих питомцев, и когда он спросил, кто верит секретарю, я поднял руку. Тогда директор спросил, кто считает, что пакет принадлежит кому-то из курсантов. По логике, если он не принадлежал ни секретарю, ни кому-либо из преподавателей, то именно курсантам он и принадлежал, а в логике стоило идти до конца, дабы пресечь дальнейшие вопросы. Я снова поднял руку. Директор отметил, что каждый раз руку поднимали одни и те же - чего я в строю не видел, - и отпустил всех, кроме меня и Натана.
Директор поинтересовался, не знаем ли мы, чей это пакет конкретно. Нат подозрительно молчал, не то колеблясь, не сдать ли кого-то, не то готовясь взять чужую вину на себя. И то, и другое было бы в равной степени глупостью, поэтому я пошёл на опережение и ответил за двоих, что, увы, это нам неизвестно и я вообще впервые вижу этот пакет. Нат добавил, что не может никого подозревать без неопровержимых доказательств, и в первый раз за всё время нашего совместного обучения я был с ним солидарен. Но навык вранья был у него развит из рук вон плохо, и директор не мог не почувствовать этого так же, как я. Он даже не угрожал - просто продолжал спрашивать, не видел ли Нат этот пакет раньше. А тот взял и раскололся, что какой-то человек попросил его передать конверт одному из кадетов, когда он стоял на вахте на крайнем посту. Молодец, признался в соучастии распространению наркоты, дарвиновская премия, аплодисменты и закономерное уточнение директора, кому же адресовалась посылка. Я успел вставить, что передачи уставом не запрещены, а окончательно спас положение секретарь, настоявший на том, чтобы присутствовать при расследовании - напомнил, что все передачи складываются в общем помещении и что министерство давно просило их досматривать. Бинго! Виноват не дурень Натан (обвели вокруг пальца как младенца, он эдак и сибирскую язву от советских шпионов в Академию притащит), виноват сам директор!
Директор отпустил меня за ненадобностью и остался обрабатывать Натана. Тот, впрочем, тоже вскоре вышел, будучи печального образа. Я спросил, всыпали ли ему, он ответил, что нет. Может, врал - хотя о чём это я... Папаша Хьюитт своим кадетам простил бы и государственную измену, но кокс оставил себе. Незадолго после этого меня нежно подхватили под руки Берры и завели в туалет. Вместе с ними набились Монтгомери и даже очкарик Кроу. На мгновение мне стало интересно - к неравным дракам мне было не привыкать. В следующую секунду я охренел, потому как мне предъявили, что я-де вышел и признался, что я крыса. А Нат, конечно, был ни при чём - но об этом я промолчал, ему как соседу Берров и так не позавидуешь. Всё остальное время мне было смертельно скучно - идиотам не объяснишь, что понимать, что наркота предназначалась одному из кадетов, не то же самое, что кого-то сдать, и что если бы я хотел настучать, то уж наверняка давно бы это сделал, благо свои запасы никто не скрывал и хвастались оными едва ли не чаще, чем мнимыми похождениями через забор в женский корпус. И ладно Берры и Монтгомери - им лишь бы выебнуться, но очкарик-то куда? Я же его даже не бил ни разу. Видимо, зря - если бы бил, хоть научил бы драться. А так он тупо слился, что-де не хочет пачкаться. Верно я говорил, что он нам на войну варежки свяжет и пирожков напечёт - такое занятие для него достаточно чистенькое. Кроу сообщил, что он таким образом выражает своё мнение. Да, мнение пиздец ценное - подтявкивать за Беррами.
И ладно очкарик, - но чего зассали остальные? Боялись, что донесу? Да уж, не такой страх я хотел бы внушать. Но переговорщики долго несли какую-то чушь, наслаждаясь собственным остроумием, а я просил избавить меня от этого цирка и продолжать без меня. Поскольку снаружи ломились страждущие, закончилось свидание тем, что меня окропили водой и выволокли прочь. Во всеуслышанье объявили, что всё в порядке, просто мне было плохо и они мне помогали. Лепрекон участливо подсказал, что меня, должно быть, тошнило. Я возразил, что несмотря на все старания клоунов у меня достаточно крепкий желудок, но если бы он к ним присоединился - тогда, может, и стошнило бы. Принимать этот комплимент на свой счёт Лепрекон постеснялся и спросил, почему я обращаюсь на "ты" к секретарю. Я великодушно, едва ли не по слогам разъяснил ему, что он ошибся и все мои реплики относились исключительно к нему. Но он не стал слушать и, должно быть, полетел разносить на хвосте новость о том, что я на дружеской ноге с представителем ненавистного им министерства, отправляющего их в Афган вопреки воле их заботливого директора. Я остался один и заметил на столе в коридоре натановский альбом для рисования, с которым он обычно не расставался и который придурки окрестили "порнографией". Полистал. В начале были невинные академические зарисовки обнажённой натуры, в конце - беглые наброски: голова в шляпе (Лепрекон), спина с подтяжками (Фрэнсис). Положил на место и ушёл.
Я и пяти минут не отсутствовал, как Натан альбома уже хватился. Почему-то я так и чувствовал, что его спиздят, мелькала даже мысль прихватить его с собой, дабы уберечь зачатки искусства от варварского истребления, но - нехрен оставлять своё барахло где ни попадя, впредь будет умнее. Все перевели стрелки на меня - ещё бы, я и стукач, я и вор, и часовню тоже я. Я подтвердил, что пока я был здесь, альбом был со мной, но когда я вернулся, его уже не было. Натан немного пометался по пустеющему коридору, ничего не нашёл и уселся рядом со мной. Я спросил, когда он успевает рисовать, и он ответил, что не тренируется так много, как я. И задал философский вопрос - он вообще любил спонтанные лирические беседы, - как я оказался здесь, то бишь в Академии. Я ответил, что так же, как и все. Тогда он спросил про Афган. Может, ему и не хватило бы мозгов понять, что я вру, но я сказал ему правду - что я не могу подложить отцу большей пакости, чем собственный труп. Не потому, что я ему доверял, хотя он не был похож на доносчика, а просто потому, что он единственный пытался понять. Из дверей комнаты Лепрекона на него то и дело многозначительно поглядывали - он рисковал, общаясь со мной. Наконец он ушёл к ним. Как один из мальчиков для битья Берров он был вхож во все двери - но уж лучше быть снаружи. Делать мне было всё равно нечего, так что я попробовал поискать альбом. Я ожидал, что его засунули куда-нибудь за цветочный горшок или за бачок в туалете, однако его нигде не было, и я сдался.
Я убивал время на диване в коридоре. Когда Натан в очередной раз временно покинул ржущую компанию, оккупировавшую комнату, которая была в том числе и его комнатой, - он присел на противоположный край дивана и прокомментировал, что в коридоре только один диван. Может, уже брезговал сидеть со мной на одном диване. Спросил, "почему люди это делают" - ещё один дохрена философский вопрос, а главное, сразу понятно, что именно "это". Оказалось - пьют. И почему пью лично я - сидевший перед ним трезвым как стёклышко. Продолжая тему правды, я ответил, что люди пьют и закидываются дрянью, чтобы ускориться, но он, наверное, не понял. Интересно, как он вообще дожил до своих лет в мире, где все "делают это" - убивают себя и друг друга, используют друг друга и вертят на хую. Впрочем, я плохо знал этот тихий омут. Они с Лепреконом надолго запирались в туалете - вероятно, трахались, но я ничего и не хотел знать про подобный союз сплочённого ирландского народа. По коридору пробежал фон Гийом - у него украли стек. Тут уж многие подорвались на поиски, потому как никому не улыбалось быть наказанным директорской тростью вместо стека. Похоже, в Академии завёлся клептоман - если обе пропажи устроил один и тот же ловкач.
Вскоре на тот же самый - единственный - диван повалился без чувств секретарь. Я склонился над ним, но, судя по дыханию, он просто спал. Директор и инструктор перенесли его в медблок. Сперва я решил, что вот так ответственные люди и сгорают на работе, а затем услышал, как друзья именинника обсуждают сердечное средство виагру и слабительное пурген. Если они смешали вместе со снотворным ещё несколько препаратов, то секретарь родился в рубашке, раз выжил. Некоторое время спустя он был уже на ногах и обнаружил стек в столовой за стойкой с чашками. Из того же тайника извлекли альбом, целый и невредимый. Все дальнейшие новости исходили также от секретаря. В первый раз он объявил, что приказом директора в Афган не поедут Дэмиан Барр и Даффи Флэтли. Их вычеркнули, конечно, не за счёт добровольцев, поскольку их было двое, а я один, но всё равно стало немного обидно лезть под пули вместо этих мудозвонов. Я бы охотнее подменил вот хотя бы и Натана, который был куда больше похож на художника, чем на солдата, или зануду Морье, чьим мозгам было в штабе самое место. Во второй раз - послышалась дальняя стрельба, и секретарь сообщил, что на территорию Академии пытался проникнуть посторонний, постовой открыл огонь, и директор отправился на кпп. Кот из дома - мыши в пляс: кадеты тут же заперлись в карцере, куда некоторых избранных после отравления секретаря отправили дрочить в баночку на анализ.
Туда можно было попасть по паролю "свои", но своим я не был, посему я отправился в библиотеку. Мне в руку лёг роман Майн Рида "Морской волчонок". Если бы не скука, я никогда бы не взялся его перечитывать. Это была история двенадцатилетнего пацана, оказавшегося замурованным в корабельном трюме почти на полгода - в пространстве между грузами, где невозможно было ни встать, ни лечь в полный рост. Там в кромешной темноте он производил сложные геометрические вычисления - к примеру, измерял объём бочки с водой при помощи палок и шнурков, и каждую задачу сопровождали комментарии о том, к каким катастрофическим последствиям привела бы малейшая ошибка, и с какой лёгкостью юный гений находил решения. И хотя всё это было описано автором с дотошностью человека, лично знакомого с морскими перевозками, в действительности любой на месте его героя сошёл бы с ума и сдох на куче собственного дерьма, ослепший, с атрофировавшимися мышцами. В этом была какая-то импонирующая мне метафора, которую я всё никак не мог уловить, - вроде того, что в детстве для нас не существует безвыходных ситуаций, и мир подобен учебной площадке, где за верный ответ непременно следует вознаграждение. А потом вместе со взрослением приходит понимание, что правильных действий не существует, как не существует и выхода из ада, и победы над смертью. Кажется, я повзрослел слишком рано.
Когда директор вернулся, секретарь отхватил за то, что в его отсутствие упала дисциплина, хотя это было несколько не в компетенции секретаря. Где-то в противоположном конце коридора Натан рискнул сказать Беррам убрать от него руки и отхватил тоже. Только вдвоём и только тех, кто не может дать сдачи, они бить и могут - и никто из стоявших вокруг не напомнил им о том, что так поступают только трусливые мудаки, а я был далеко и этот момент упустил, но в ближайшем будущем мне наверняка предоставится ещё немало таких шансов. Причём они даже не заботились о том, чтобы не попасться, и вся картина маслом развернулась точно напротив директорского кабинета. Вышедшему на них инструктору фон Гийому они наплели, что их товарищ так резко перестал стоять на ногах, потому что баиньки захотел, и безнаказанно уволокли Натана не в медблок, а в комнату. Допустим, у них был Джек, который шарил в медицине, поскольку вряд ли они хотели угробить свою игрушку. Инструктор ограничился предупреждением, что в Афгане Нат будет стрелять в спину тем, кто сейчас за него не заступился. Это ж насколько плохо надо разбираться в людях? Если Нат пристрелит хоть кого-нибудь, разрешаю бросить в меня камень. Но стук со дна послышался, когда на Берров с их добычей обратил внимание секретарь, на что директор ответил, что по одному ему слову они сделают с ним то же самое. Значит, до Афгана его щенки не доросли, а до команды "фас" - вполне. Но мне оставалось два дня. Всего два дня терпения до самолёта. И никто из тех, кто мечтал, что до Афгана я не доживу, так больше и не прикладывал никаких усилий к тому, чтобы это осуществить.
Я продолжал коротать эту бессонную ночь на диване с книжкой. Порой напротив меня оказывался Морье, уткнувшийся в какой-то учебник. Через некоторое время Натан очухался и стал настойчиво добиваться аудиенции у директора. Судя по тому, как его пытались остановить, задумал он какую-то глупость. Сразу после директор велел всем разойтись по комнатам. Не напраздновавшаяся компания трактовала это как возможность уйти всем в одну комнату. Зануда Морье наивно позвал меня с собой, но я ушёл в нашу комнату один. Ман Рид не давал мне заснуть, пока приказ не был отменён. К утру всех построили в гостиной, развернули за замыкающим и указали направление через коридор Академии и направо. Морье, которому пришлось вести колонну, вместо того, чтобы повернуть к выходу, зарулил на первом же правом повороте - в открытую комнату Лепрекона со товарищи. Мы разместились там полукругом. Некоторых курсантов при каждой реплике директора складывало от смеха - похоже, курили траву. В такой подходящий момент и объявили стрельбища - но некоторых, особо выдающихся, от стрельбы освободили. Открыли тир, обычно запертый на замок, и запускали туда курсантов небольшими группами. Я бы не удивился, если б кто-нибудь после праздничка отстрелил что-нибудь лишнее себе или товарищу, однако обошлось без происшествий. Мы с Морье, как самые незаметные, вошли последними и вдвоём, так что в нашем распоряжении был больший выбор оружия и больше времени. Стрелять по мишеням мне всегда нравилось - можно сосредоточиться на цели и не думать ни о чём постороннем.
Инструктор фон Гийом похвалил наши попадания и сказал, что зачёт мы уже сдали, а затем предложил пострелять ещё. Мы согласились, выбрали другое оружие, поменялись местами и расстреляли ещё по магазину. Во второй раз, когда Морье был справа от меня, а не слева, я попадал несколько хуже, но и он также; собрав гильзы, мы поблагодарили инструктора и вышли. В комнате Лепрекона кто-то заперся для душеспасительной беседы ещё до стрельбищ - видимо, несостоявшиеся дуэлянты, - и разговор, с одобрения директора, всё ещё продолжался. Посторонним туда лезть запрещалось, так что Натан заснул на диване в коридоре, и прочие его соседи разошлись кто куда. Я тоже подумал о том, чтобы отправиться ко сну, но тут раздался горн побудки. Наступило завтра.
Постигровое и благодарности
Кто куда, а Джонатан отправится в Афган по контракту на три года. Вернётся ли... Ну, будем оптимистами - если вернётся, даже если на одной ноге, то напишет о том, что видел. Правда, после смерти его отца ничто не помешает газетчикам стряхнуть пыль со всех скелетов, и тогда, возможно, Британию придётся покинуть.
Спасибо мастерам ТМП и Мору - рулили и сами успевали сыграть своих персонажей! Спасибо игрокам за все кусочки взаимодействия. Эра, прости за внезапность

@темы: радио Marcus FM, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, гнездование пернатых

На мою голову упал космодесантник. Персонаж на Осколки - Рудольф Форкройц, ветеран Комарры, пока что самый форский фор из всех, что у меня водится (Артур не в счёт, я ещё вводную не получил). Не знаю, впишется ли он на игру или рогами застрянет, потому что олень, но уже тащусь очень и музыки слушаю:


Снилось порно-с-сюжетом, то есть практически фильм, с очень красивым визуалом. Главные герои - некто вроде актёра мюзикла, открытый гей, гибкий, кучерявый, ярко форратьерской-средиземноморской породы с большими глазами и полными губами, и проповедник, бородатый и, кажется, немец. Или оба немцы (что странно).

Читать?В начале фильма у них всё было в каком-то ночном парке, в тени нежилого старинного здания на холме, не то костела, не то замка. А потом вжух, и актёр, от лица которого и ведётся повествование, оказывается в африканской пустыне, куда он последовал за проповедником. И его окружают старики-бедуины с кожей цвета умбры и свободные верблюды, на мордах которых нарисованы чёрные геометрические узоры - как те, что индейцы рисовали на своих лошадях, только в арабском стиле. Кто-то целует верблюда в нос (он сам или кто из местных - я не разглядел). И наш герой удивляется, что бедуины относятся к ним так приветливо вне зависимости от их национальности, вероисповедания и ориентации. В этот момент я проснулся, хотел заснуть заново и досмотреть - не получилось. Аж захотелось поиграть этих персонажей
Как красиво подметила Птаха - на пределе яркости красок, без полутонов, только свет и тень, или только свет, или только тень. (с)

На неделе я никуда не выбирался, копался в вакансиях, писал отчёт, работал подработку. Только когда Птаха была на сборе к Х-меновке, я дошёл до почты и забрал две посылки - настольный календарь, выигранный в лотерее от Mood handmade, и два тома манги Towards the Terra от ~Shayana. Кажется, мы в своё время так и не досмотрели аниме, и мангу мне дочитать не суждено до тех пор, пока я не найду третий том, но радуюсь встрече с персонажами всё равно чрезвычайно. С Птахой смотрели Старгейт - и Saturday Night Fever, с воплями "Я ах@енный шерстяной волчара, у меня мощные лапищи!" Эти стиляги такие милые.
А совсем скоро мы выезжаем на Санхёрст. Удачной нам всем игры, и предлагаю причастным расслабиться и думать об Англии.

@темы: moments of life, moments of dream, кина не будет, електричество кончилось, радио Marcus FM, соседи по разуму, гнездование пернатых, барраяр и барраярцы

Продолжение отперсонажного отчёта. Джейсон Риз, 15 лет. Ворнинг: слэш, воображаемая расчленёнка, низкорейтингСледующий день начался с завтрака, на который мисс Линч вышла с царапиной на щеке, а отец Кормак - с синяками на лице. Все надеялись, что "белый господин" уже уехал с острова, но он появился, когда остальные взрослые уже сидели со столом. Отец Кормак сказал мистеру Норту, чтобы он уступил место гостю, на что офицер ответил: "Ваше место мне нравится больше". Отец Кормак встал из-за стола и задвинул свой стул с грохотом. Немудрено, что настроение у него было отвратительное, и он решил выместить его на Барретах - брате и сестре из явно небедной семьи, у которых ещё сохранялась хорошая одежда и которые и так очень страдали от холода и голода. Он поставил их к стене, чтобы выпороть, - раньше, сколько я помнил, он всегда наказывал только в своём кабинете. Я сидел спиной к происходящему и не стал глазеть через плечо, а Эрик и Логан лишились чувств, как и сам Итон Баррет. Его перенесли наверх и положили в библиотеке, и Чарли отдал своё одеяло, чтобы укрыть его.
После завтрака Брайан, который сидел ближе всех к преподавательскому столу, охотно рассказывал всем, что он услышал. "Белый господин" спрашивал у отца Кормака, откуда у него синяки, а тот ответил, что упал с лестницы. Это могло означать, что синяки оставил не сам офицер, либо это была подколка с его стороны, чтобы позлить отца Кормака ещё больше. Но светловолосый гость неприкрыто помыкал всеми управляющими приюта. Он сам провёл досмотр комнат, поторапливая отца Кормака, чтобы тот открывал перед ним двери, и сам наказал Оливера прямо в коридоре, обнаружив у него беспорядок. К счастью, пропажи одеяла Чарли он не заметил. Затем, незадолго до медосмотра, он на глазах у нескольких воспитанников чуть ли не за шиворот схватил мисс Линч, как простую девчонку, и утащил за собой. Закончилось это тем, что мисс Линч вызвала в свой кабинет для наказания любимицу Кормака, Молли, - Брайан предположил, что Молли о чём-то донесла приезжему господину через голову хозяйки приюта. Ричард, как главный рыцарь, стал ломиться в кабинет, но добился только того, что тоже был наказан. Позже, после медосмотра, он довольно грубо отшил Молли, и та, вернувшись в дом, подралась с Мэри. И всё - из-за одного человека...
Во время медосмотра Барретов снова вызвали к отцу Кормаку. Они отсутствовали так долго, что я начал бояться, не пригодятся ли те два креста, сколоченные про запас. В ожидании своей очереди сидели на ступенях лестницы в подвал, и Мэри рисовала одноглазого отца Кормака, которого атакует стая птиц. Время от времени мимо пробегали мисс Линч и миссис Вуд. Кто-то сказал, что они соперничают за внимание "белого господина", а некоторые и вовсе считали, что гость - это мёртвый муж мисс Линч, которого она убила, потому она его так и боится. Проходил и отец Кормак со странным комментарием, что вилкой плотное сукно сутаны не пробьёшь. Барреты вернулись - краше в гроб кладут - сначала Натали, потом и Итон. И из медкабинета все выходили в странном состоянии: зажимая уши и прикрывая глаза. Одни просили не говорить так громко и морщились от боли, другие бросались к окну и с восхищением смотрели на серое небо, но не хотели выходить наружу, потому что им было слышно, как падают снежинки. Джерри и Винни снова подрались - в общем, многих вышедших из медкабинета впору было отправлять туда обратно, и так по кругу до бесконечности.
Поскольку у меня промокли ноги, Брайан и Чарли поскорее отправили меня в медкабинет, чтобы я мог вернуться в дом и высохнуть. У меня, как обычно, не было жалоб, и за это миссис Вуд дала мне две витаминки и выписала направление на процедуры. Я не стал уточнять, зачем нужны процедуры здоровому человеку, но, поскольку Брайан всё время намекал, что я могу приглянуться миссис Вуд, предчувствия у меня были не самые радужные - мне совсем не хотелось ублажать эту женщину. Также она велела мне, как и всем остальным, принять у неё на глазах содержимое оранжевого флакончика. В считанные секунды все мои органы чувств и внимание к мелочам обострились до предела. Всё вокруг было громким и ярким, рыжие люди - такими ослепительно рыжими, что о них можно было обжечься. Необходимость преодолеть дорожку от корпуса взрослых до дома превратилась в сложную задачу. Снег мерцал, и я шёл почти вслепую, звук собственных шагов терзал слух, а время не текло, как песок, а осыпалось гранёными стёклышками, отражая в каждом мгновении множество деталей. Затем я поднялся в нашу комнату и, совершенно обессиленный, сел к камину, уставившись в окно.
Я не заметил, как долго продлилось это полусонное состояние, когда каждую веточку, каждый след на снегу я рассматривал словно впервые в жизни. Пришли Чарли и Джерри, которым мы с Брайаном обещали освободить комнату, я отдал Джерри вторую витаминку и спустился вниз. Общий холл встретил меня новостью о том, что Натали Баррет принимает безымянного блондина за своего отца - видимо, под воздействием наркотиков. Я не понимал, для чего нас всех накачивают всякой дрянью, и со всё возрастающей опаской ждал назначенных процедур. Указанное миссис Вуд время совпадало с уроком слова божьего отца Кормака, и я надеялся, что он меня не отпустит - даже Кормак был лучше неизвестности. Но когда я уже почти собрался отпрашиваться у отца Кормака - так, чтобы он непременно не разрешил мне уйти, - в дом вместе с мисс Линч вошла сама миссис Вуд. Её явно ждали какие-то дела. Я уточнил, в силе ли её приглашение, и она ответила, что вызовет меня, когда будет возвращаться к себе. Пришлось мне поспешить на урок.
Воспитанники долго не могли собраться, и колокольчик отца Кормака словно нарочно надрывался звоном - Брайан, который, видимо, принял вещество из оранжевой склянки позже всех, так что эффект ещё не успел притупиться, закрывал уши, да и мне этот звон казался невыносимым. Отец Кормак начал с проповеди о том, что рыцарство бывает показное и подлинное. Как пример подлинного рыцарства он привёл Офелию, которая пришла к нему попросить за своего друга - должно быть, Итона - и согласилась принять его наказание на себя. И сказал, что раз так, то она получит столько, сколько должны получать мальчики, а не девочки. Прямо посреди урока он приступил к наказанию. Кто-то стал кричать, чтобы он прекратил, но отец Кормак только отметил такие выходки как показное рыцарство. Экзекуция продолжалась, пока Офелия не упала. Миссис Вуд воспользовалась случаем, чтобы попросить меня проводить Офелию в её кабинет. Я помог Офелии подняться, закутал её в свою куртку и так довёл до медблока. Там мисс Вуд велела мне лечь на свободную койку.
Не успел я расположиться, как снаружи раздались стук и голоса, и я услышал, что Урсуле перерезали горло. Лёжа на спине, я взглянул снизу вверх на вошедшую мисс Линч, но никаких объяснений не последовало, и это было последним, что я увидел, - миссис Вуд ловко поставила укол в моё левое предплечье, глаза у меня неудержимо слиплись, и я провалился в сон. Этот сон был необычайно похож на явь - все ощущения были настолько чёткими, что я не осознал разницы. Я оказался в лабиринте, сотканном из колышущихся теней. Было очень тихо, но всё же мне казалось, что кто-то наблюдает за мной. Я стал пробираться по лабиринту, стараясь не задеть тени, которые словно тянулись ко мне, и, прислушиваясь, окликать, есть ли здесь кто-нибудь. Никто не отзывался. Так я дошёл до высокого зеркала, в котором среди клубящегося мрака отразился я сам. И в то же время из-за зеркала вышел человек с белой маской на лице, хотя мгновения назад его там не было. Я спросил, кто он такой. "Я твой страх", - ответил он и встал позади меня. В зеркале он не отразился. Я ответил, что мне не страшно. Ведь это был всего лишь человек в маске. Но я не мог пошевелиться и смотрел в зеркало, как прикованный. А в руке человека возле моего лица появился нож.
Он стал говорить, что я не сумел вписаться в этот мир. Что мне не удалось справиться со своей ролью, и теперь меня следует вычеркнуть. Я протянул руку и прикоснулся пальцами к зеркалу - они встретились с пальцами моего отражения: я, несомненно, существовал. Я ещё пытался возражать, что у меня есть моё место, есть друзья - Брайан, Чарли... я отчаянно цеплялся за воспоминания минувшей ночи, но холод уже тёк по моим жилам, и я сам себе начинал казаться блёклым и плоским. Просто скучный персонаж во всемогущих руках автора - безумного автора. Он сказал, что забавно было бы отрезать мне руку, и в зеркале отразилось, как нож отделяет мою левую руку от плеча. Так же он поступил с другой рукой. Теперь на меня смотрел из зеркала нелепый, беспомощный калека, похожий на выброшенную куклу. Я умолял переписать меня заново, дать мне ещё один шанс. Я был готов пережить всё ещё раз, только бы вернуться и снова встретить Брайана. Я обещал, что буду стараться лучше, что у меня получится, - но тщетно. Нож в зеркале вспорол мне живот, заливая всё кровью, превращая отражение в жуткое подобие анатомического атласа. Следом были ноги. Этот живой - живой ли? - обрубок уже так мало походил на человека. Он не мог войти в дом, обнять друга, сесть за стол и откусить от горячей горбушки хлеба. Он никому не был нужен. Он был совершенно один.
Кошмар всё не заканчивался. Бескрайний, многоцветный, многозвучный мир, о котором я мечтал, остался в прошлом, его будто никогда и не существовало, и всем, что у меня было настоящего, были только тьма, спокойный голос безликого человека и кровь, стекающая по обратной стороне зеркального отражения. Я твердил, что в книгах так не бывает. Что это слишком. Это было так гадко - меня трясло при виде дымящихся внутренностей на распластанном отражении. Уши, нос... можно зажмуриться, можно отвести взгляд, но зеркало всё равно было передо мной и вокруг меня, обнимало, затягивало, множило кровавый натюрморт с разных сторон и ракурсов. Не было сил разбить его, не было сил вырваться. Ещё немного - и от меня бы не осталось ничего, кроме кусков мяса, я должен был исчезнуть, потерять лицо и имя. Значит, так было нужно для сюжета? Неужели я больше ни для чего не годился? Голос сказал, что теперь отрежет мне голову. Я закрыл лицо руками, но даже под закрытыми веками видел, с какой лёгкостью нож вспарывает горло, рассекает вены и кости, как голова кренится набок, продолжая смотреть на меня из отражения. Это уже невозможно было выдержать, и я очнулся - на койке, со слезами на щеках и затёкшими от напряжения конечностями.
Миссис Вуд склонилась надо мной, и я вцепился в её руку. Я был рад увидеть её вновь, словно самого дорогого мне человека. Ещё не до конца веря, что это не сон и я действительно жив, я повторял, что я вернулся, и ощупывал свою шею, руки и живот. Видение не оставило ни следа, я был цел и мог двигаться. Миссис Вуд предложила мне успокоительное, но я отказался, боясь, что снова получу что-нибудь наркотическое. Шатаясь, я вышел из медкабинета. Сразу несколько человек, дежуривших под дверью, принялись расспрашивать меня, как там Урсула, но я ничего не мог им ответить - я её даже не видел. Я шёл к дому, и сырой апрельский воздух, снег и простирающиеся до моря пустоши казались мне огромным счастьем в сравнении с чёрным бесцветным небытием. Я поспешил в свою комнату и нашёл там Брайана. Он сидел на кровати со своими записями в блокноте. Я поделился с ним своим сном - тем, что меня вырезали, будто черновик, но потом вернули, - и воспоминания об этом сне постепенно отступали, становились размытыми и неправдоподобными.
Брайан спросил, принимал ли я вещество из оранжевой склянки на медосмотре, и сказал, что если выпить ещё две, то можно вспомнить своих родителей. Я засомневался, ведь это был наркотик. Но Брайан утверждал, что он уже попробовал, и у него получилось, спрашивал, хочу ли я узнать о своём прошлом, просил сделать это для того, чтобы получить полезную информацию и подтвердить или опровергнуть одну теорию. Меня лишь немного насторожила его настойчивость, а потом я решил, что раз он не беспокоится о том, как на меня подействуют ещё две дозы вещества, - значит, он в самом деле испытал их на себе и был уверен в их безопасности. И меня охватило воодушевление - я мог что-то сделать для него, чем-то помочь. Я не мог обещать, что мне удастся украсть два пузырька из медкабинета, но стоило попытаться - и быстро, пока там было много пациентов и посетителей. К тому же я помнил, что на койке, где я очнулся, как раз лежало два оранжевых флакона и один синий. План родился мгновенно, словно я был завзятым вором и обманщиком, а не делал это впервые: притвориться, что я что-то потерял на койке. Что-то небольшое - например, записку. Брайан дал мне клочок бумаги, я переписал на него какую-то стихотворную белиберду из братьев Гримм, сложил и сунул в карман. Напоследок Брайан окликнул меня, я горячо поцеловал его и бросился назад в медблок.
Моё волнение вполне могло сойти за волнение человека, потерявшего важную для него вещь. Для пущего алиби я сообщил нескольким встречным, что обронил где-то записку со стихами, которые мне подарили, так что сам начал немного в это верить. Под дверью медблока по-прежнему ждали беспокоящиеся об Урсуле. Я постучался и жалобно поведал миссис Вуд о своей пропаже. Она пообещала поискать, но, разумеется, ничего не обнаружила. Я попросился посмотреть самостоятельно. Миссис Вуд ответила, что прямо сейчас это невозможно, но я был упорным и сказал, что подожду. Минуту спустя ей пришлось меня впустить. Я принялся скрупулёзно осматривать каждую складку покрывала, приподнимать его, заглядывать под подушку и под кровать, надеясь, что миссис Вуд потеряет ко мне интерес, но она стояла прямо надо мной, смотрела на меня неотрывно и любопытствовала, от кого эти стихи и как они выглядели. У неё на глазах я точно не смог бы стянуть заветные флакончики, лежавшие прямо у меня перед носом.
Но мне улыбнулась удача: дверь распахнулась, и на кровать, на краю которой я сидел, готовый сдаться, рухнула плачущая Винни. Это был отличный отвлекающий маневр - я тут же опустился перед ней на корточки, приобнимая и спрашивая, что с ней случилось. Я бы поступил так же в любом случае, но на этот раз я просто помнил о своей задаче. Бросив взгляд через плечо, я увидел, что миссис Вуд стоит ко мне спиной, разговаривая с кем-то в дверях. Свободной рукой я быстро сгрёб в пригоршню флаконы и сунул их в карман. Через секунду миссис Вуд подошла к Винни, склонилась над ней и попросила меня выйти. Я извинился, поблагодарил и собрался уходить, а миссис Вуд заметила бумажку, которая, видимо, на самом деле выпала у меня из кармана, когда я запихивал туда пузырьки. Это было её собственное направление на процедуру. Подобрав бумажку, я побежал из медблока как ужаленный. Я торопился поскорее исчезнуть оттуда, пока миссис Вуд не хватилась препаратов. На выходе меня снова спросили про Урсулу, но я снова её не видел, она лежала на дальней койке. Всем сочувствующим мне пришлось сказать, что я так и не нашёл потерянные или украденные стихи, и, похоже, был достаточно убедителен. Многие были готовы искать и вернуть мне то, что оставалось в моём кармане.
У самого дома я столкнулся с Фьюри. Он позвал меня в перелесок искать "убийц Урсулы", но это звучало слишком подозрительно. Тот, кто напал на Урсулу, не мог просто сидеть поблизости от приюта и ждать, пока их найдут. К тому же меня распирало желание похвастаться добычей перед Брайаном. Я сослался на то, что мне холодно, и пошёл в дом, а Фьюри продолжал бродить по краю двора, как угрюмый сторож. Брайан дожидался меня на том же месте, за тем же занятием. Я гордо продемонстрировал ему на ладони украденные флаконы. Он сказал, что выпил свои два флакона в течение получаса, и чтобы я принял первый. Я спросил о побочных эффектах. Брайан ответил, что они будут такими же, как после первой дозы. Это вполне можно было потерпеть, тем паче не выходя из комнаты, и я опрокинул в себя один из пузырьков. Брайан внимательно смотрел на меня и, проговорив, что хочет ещё кое-что проверить, привлёк меня к себе. Я быстро понял его замысел. Когда чувствительность на пределе - зачем упускать возможность доставить себе удовольствие во много раз большее, чем обычно? Даже просто целовать Брайана было так горячо, словно я целовал оголённые провода. Было уже не страшно, что нас могут заметить. Я встал на колени, схватился за спинку кровати. Когда я вскрикнул, Брайан зажал мне рот ладонью и запрокинул мне голову. Боль и наслаждение смяли меня, как две столкнувшиеся волны - ощущений было больше, чем я мог вместить.
Принадлежать ему всем собой, быть в его власти, зависеть только от его рук, сдерживающих и распаляющих - было так естественно и правильно; он не осторожничал, и это тоже должно было быть именно так, и никак иначе. Когда Брайан отпустил меня и я лёг на кровать, мне было так хорошо, что кружилась голова - комната раскачивалась, и никак не удавалось сфокусировать взгляд на Брайане, который стоял надо мной, застёгивая ремень. Каким бы ватным ни было тело, пришлось подниматься и приводить себя в порядок, и действие вещества постепенно сходило на нет - оставалась только боль, но всё стоило того, а походку можно было списать на ушибленную ногу. Брайан неожиданно спросил, почему люди бросают тех, кто им дорог. Я задумался, вспоминая книги, которые читал. Если кого-то бросили, значит, чувства были не такими сильными, и обстоятельства оказались сильнее. Почему он спрашивал? Раз он всю жизнь провёл в приюте, значит, он уже задумывался о том, что его бросили родители. Я пообещал, что не брошу его, что бы ни случилось. Даже если у меня будет лодка, чтобы уплыть с острова, - я не уплыву один. А Брайан сказал, что у каждого человека есть точка слома, тот предел, на котором он может от кого-то отказаться, и что ему интересно узнать, где она. Затем он напомнил, что пора принять второй пузырёк. Я даже не стал спрашивать об эффекте. После последней дозы мне так захотелось спать, что я еле успел дойти до постели, чтобы не упасть. Брайан пообещал, что будет рядом, и я заснул спокойным.
На этот раз снов не было. Я просто провалился в черноту, а когда начал просыпаться, яркий фрагмент воспоминаний уже встал на своё место. Я вспомнил, как, будучи ещё ребёнком, пробрался в каморку сторожа, которую он впервые забыл закрыть, уйдя за водой или за дровами. Там я нашёл папку с документами - и прочитал их все. Среди них было письмо, написанное мужчиной, у которого была та же фамилия, что и у меня. Он писал, что вынужден был продать своего сына на эксперименты, потому что тот пугал его и его жену. Это так просто. Им было страшно. Им предложили хорошую сделку. И они согласились. В письме значилась сумма, но больше никаких подробностей не было. Я испугался, что забуду обо всём этом так же быстро, как вспомнил, но Брайан куда-то исчез, оставив меня в комнате одного. Я выскочил в коридор и стал звать его, пока мне не сообщили, что его пригласили в медблок. Эта новость только добавила мне беспокойства, и я вывалил все свои новообретённые воспоминания на Фиби, Марка и других, оказавшихся поблизости. Чем я мог напугать своих родителей? Видимо, этим вопросом я задавался ещё тогда: они научили меня читать - и я прочитывал всё в поисках ответа. А когда нашёл ответ - предпочёл его забыть? Выбрал ложную веру в то, что однажды я найду родителей или они придут за мной? Или я забыл под воздействием очередного препарата?
Итон предположил, что это могут быть ложные воспоминания, когда-то заложенные под гипнозом. Стоя на лестнице, я подумал о том, что не всё ли равно, правда это или ложь? Прошлого не вернёшь и не изменишь. Я всё равно не помнил своих родителей, не знал, какие они, и они были для меня чужими. Я и так собирался, выйдя из приюта, найти тот дом, где я вырос, забрать в новую жизнь некоторые книги (конечно, не все - ведь в мире существовали библиотеки и книжные лавки), проведать сторожа. Тогда и можно будет проверить, лежит ли папка по-прежнему у него в каморке, или на самом деле её не существовало, а может, её уже сожгли. Гораздо важнее было понять, о каком эксперименте шла речь. Была ли экспериментом моя жизнь в доме с книгами, или эксперимент начался только здесь, в приюте, когда тот, кому я был продан, дождался определённого возраста? Совершенно сбитый с толку, я спустился в столовую, чтобы выпить воды. Там я встретил Урсулу, благополучно покинувшую медблок, и Огасту, у которой тоже была рана на горле. Выглядели они при этом неплохо и даже шутили, не взаимосвязаны ли они, коль скоро у них появляются одинаковые повреждения. Я вернулся в комнату ждать Брайана, потому что в первую очередь он стал бы искать меня там.
Я сел на его постель, поближе к камину и окну. И тут я заметил, что он оставил лежать на одеяле свой блокнот, с которым обычно не расставался. Я долго смотрел на этот блокнот, не решаясь его открыть, - но если Брайан мог заглянуть в дневник Чарли, то почему бы мне не заглянуть в его записи? Он многое скрывал, а мне хотелось узнать его получше. Я взял блокнот и открыл сразу на последней исписанной странице. "Мне кажется, Риз влюбился в меня. Вчера я его трахнул. Теперь им стало гораздо легче управлять". На меня словно вылилось ведро ледяной воды. Тепло, поселившееся внутри, заставлявшее чувствовать себя живым, потухло, подступив к горлу горьким комом. Мне ещё ни разу в жизни не было по-настоящему больно - и вот я узнал, на что это похоже. Я открыл предыдущую страницу. Там Брайан записал то, что вспомнил о своих родителях. Он записывал, чтобы не забыть? Его родители тоже отказались от него и куда-то уехали. Фраза о том, что у него выкачивали кровь, была подчёркнута дважды, и рядом стоял знак вопроса. Моё сердце сжалось, так что я разом забыл о себе самом. Я не мог даже представить, насколько это больно и страшно - когда забирают кровь. И не мог сердиться на Брайана и тем паче причинить ему боль. Но почему он меня обманывал?
Дверь за моей спиной отворилась. Любой обманутый герой на моём месте швырнул бы Брайану его блокнот и больше с ним не разговаривал. Но он прошептал: "Помоги мне", хватаясь за дверной косяк, и я бросился к нему и помог дойти до ближайшей кровати. Он лёг на живот, его спина под рубашкой была исполосована вспухшими рубцами. Я не мог даже его обнять. Он тоже был на процедуре у миссис Вуд и видел сон, и, видимо, она выпорола его во сне, разозлившись на его опоздание. Как можно избивать спящего человека, с трудом укладывалось у меня в голове. Она даже не дала Брайану обезболивающего. Я рвался сходить за обезболивающим, попросить его хотя бы для себя, но Брайан меня не отпустил. Он хотел поскорее услышать, что я вспомнил, когда выпил вторую склянку. Я сел на пол рядом с ним и достаточно равнодушно и кратко пересказал ему всё то, о чём уже рассказывал Фиби и другим в его отсутствие. Брайан ответил, что тоже хочет рассказать мне кое о чём, и рассказал о своих родителях, которые бежали от какой-то угрозы и не взяли его с собой, потому что он был бы для них обузой. Я предположил, что его родителей могли обмануть, сказав, что их ребёнок будет в безопасности, и они поверили. Он не упомянул о выкачивании крови, но сказал, что никому другому, кроме меня, не стал бы рассказывать об этом. От того, что я не знал, действительно ли он доверяет мне или снова мной манипулирует, становилось ещё больней.
Наконец, я поднялся, подобрал блокнот там, где я его оставил, и положил рядом с Брайаном. Сказал, чтобы он больше не оставлял свои вещи где попало, и что ему не показалось - я действительно влюбился. Это было неожиданно даже для меня самого. Брайан понял, что я читал его записи. Я извинился и сказал, что больше ничего не читал. Я лишь бегло пролистал страницы - Брайан записывал всё, что происходило с другими воспитанниками и что он от них узнавал, а чужие секреты меня не интересовали. Он видел, что мне больно, но искренне не мог понять, почему - он признался, что просто не умел чувствовать. А я всё ещё не мог уйти. Я стоял перед ним, прислонившись к стене спиной, слёзы текли по лицу так обильно, как никогда раньше, и сбивчиво пытался объяснить, что я чувствовал - хотя я знал, что и об этом тоже Брайан запишет в своём блокноте, как юный натуралист записывает наблюдения за муравьями. Я думал, что всё было по-настоящему - для нас обоих, а всё оказалось запланированным опытом. Но я не хотел быть подопытной свинкой. Брайан переспрашивал, ожидал ли я, что он будет любить меня в ответ и принадлежать только мне. Но это было не так. Я ничего от него не требовал, я сам хотел принадлежать ему - и, казалось, получал всё, что хотел. И всё же чего-то не хватало...
Я задохнулся от слёз и больше не мог говорить. Я не испытывал к Брайану ненависти - я чувствовал, что люблю его не меньше, чем прежде, но на то, чтобы его любить, нужны были силы, которые тогда закончились. Я вышел из комнаты, хотя понимал, что после порки он не сможет за мной последовать, и мне было стыдно бросать его одного. Я просто стоял и плакал у окна на лестничной клетке, не стесняясь тех, кто проходил мимо, - но им было всё равно. Только миссис Линч, которая в качестве утешения из-за задерживающегося обеда раздавала воспитанникам сладости, сказала мне не плакать и дала шоколадное печенье. Настоящее печенье с начинкой, о котором я раньше только читал. Когда все начали спускаться на обед, Брайан и Чарли тоже прошли мимо. Брайан обернулся и спросил, что со мной, - похоже, ему действительно было не наплевать. Я повторил, что люди тоже могут ломаться, как и механические игрушки, и попросил больше так со мной не играть. Брайан посмотрел на меня очень серьёзно и негромко попросил в ответ не ломаться совсем, не делать с собой ничего плохого. Я был нужен ему, так или иначе. И это давало силы. Я ушёл в уборную умыться и также стал спускаться к обеду.
На полпути меня перехватила Урсула и спросила о том, что я вспомнил - видимо, моя история уже разошлась по всему приюту. Уточнила, не помню ли я чего-нибудь о Золотом боге. Но я о нём даже не слышал. Она предупредила, что многие дети в приюте общались с Золотым богом, и её чуть не убили потому, что собирались принести ему в жертву. После этого мы пошли на обед. Все радовались, потому что к обеду приготовили курицу. А я впервые видел столько мёртвой плоти одновременно. Я не взялся бы даже сосчитать, сколько ног или крыльев оказалось на столах. Я вспомнил свой сон, в котором меня точно так же разрезали на части, и меня немного замутило. Если мне когда-нибудь вновь покажется, что жизнь обошлась со мной несправедливо, мне достаточно будет вспомнить этот стол. В тот день Логан уступил своё право читать перед трапезой молитву Урсуле, которая пострадала от рук неизвестных.
Хриплым из-за порезанного горла голосом Урсула начала читать - экспромтом. Она поблагодарила бога за курицу, и я добавил для себя: "упокой, господи, их души". Поблагодарила за то, что никто не умер, и я добавил: "кроме курицы". Было бы рискованно спрашивать об этом у отца Кормака, поэтому я спросил у сидевшего рядом Логана, попадают ли куры в рай. Он ответил, что нет, потому что у кур не такая душа, как у человека, и что их души, должно быть, растворяются в природе или попадают в особый куриный рай. Впрочем, в священных книгах о курином рае ничего сказано не было, поэтому Логан не мог утверждать наверняка. Я тоже о таком не читал, но подумал, что людям было бы скучно в раю без других живых тварей.
Когда я провожал Офелию к миссис Вуд, я слышал, как она обращается к светловолосому офицеру "мистер Доу". Это означало, что он скрывал своё имя, или его вовсе не существовало. После прибытия мистера Доу у нас, конечно, улучшилась дисциплина - теперь мы все вставали, когда взрослые входили в класс или в столовую, и я привык вынимать руки из карманов, когда приближался кто-то из взрослых. Но все мы понимали, что ему принадлежит здесь абсолютная власть и он может сделать с кем угодно всё, что ему заблагорассудится, в любой момент. Я доедал свою порцию риса, когда он сделал мне замечание, что я поднимаю тарелку над столом. Я пояснил, что не ел, а собирал остатки, но он поднял меня, посоветовал поработать над хорошими манерами и велел сесть снова. Доедать рис стало неудобнее, но я весьма легко отделался. Следом мистер Доу собрался выпороть Логана, и отец Кормак одолжил ему свой ремень. Отец Кормак при этом был явно под наркотой - хихикая, он повторял, какой замечательный день, что у него ни разу не было такого хорошего дня. Затем он выбежал из столовой, так что я забеспокоился, не стало ли ему дурно.
Сразу несколько человек вступилось за Логана. Даже Бенджамин встал со своего места и встал перед Логаном, сложив руки на груди. Возможно, не зря отец Кормак рассказывал нам о показном рыцарстве: если Бенджамин и хотел сделать как лучше, сейчас он мог сделать только хуже. Впрочем, на мгновение мне подумалось, что если бы встали мы все, без исключения, это хоть что-то бы изменило. К счастью, от Бенджамина и Логана мистера Доу неожиданно отвлёк мистер Норт. Он потребовал, чтобы гость прекратил "издеваться над невинными, беззащитными детьми", хотя порка в исполнении отца Кормака никогда его не возмущала. Он швырнул в мистера Доу одну из своих перчаток и вызвал его на дуэль. Мистер Доу принял вызов. Немедленно объявили тихий час и заперли приют на замок, чтобы никто не мог выйти во двор и помешать поединку. С мистером Нортом можно было заведомо попрощаться. Что могло довести его до такого отчаяния?
Я вернулся к Чарли, который не ходил на обед, сославшись на плохое самочувствие. Джерри принесла ему еды из столовой; за ней пришли Брайан и Бенджамин, и каждый принёс ещё еды, так что пришлось делить её между всеми собравшимися. Брайан поднял тему Золотого бога - единственного, что не вписывалось в реалистическую версию происходящего, подкреплённую его и моими воспоминаниями. Я слушал вполуха. Чарли и Бенджамин рассказывали, как выполняли поручения Золотого бога, встречи с которым им было трудно описать - они не были похожи на галлюцинацию или сон, но при этом они не помнили, откуда Золотой бог появлялся и куда уходил. Их истории были чем-то похожи: Чарли помнил, как лежал в больнице, и врачи говорили ему, что он умрёт от туберкулёза, но его сосед по палате умер, а он остался в живых; Бенджамин помнил только белую комнату. У кого-то из них была сестра - близкий человек, которого он хотел защитить, - но она умерла также.
Брайан спросил, читал ли я когда-нибудь о подобном. Я ответил, что это похоже на сделку с дьяволом или чёртом, который появляется в критический момент и предлагает помощь и спасение, но впоследствии за эту помощь приходится дорого платить. Также в книгах встречаются волшебные помощники, которых герой может приобрести случайно, украв волшебную вещь у ведьмы или великана; благодаря их помощи герои достигают многого, но стоит им хоть раз нарушить правила, и всё приобретённое ими может обернуться против них. Впрочем, порой герою удавалось перехитрить такого помощника и даже чёрта. Бенджамин ушёл, а Брайан сказал, что Бенджамин пытается перехитрить всех и однажды перехитрит самого себя, поэтому его слова о белой комнате нужно делить надвое. Чарли заинтересовался тем, как Брайан понимает людей, и захотел услышать что-нибудь про себя. Брайан сказал, что Чарли пытается спасти всех, а я - однажды погибну из-за тарелки риса, потому что опять провоцировал мистера Доу, сам того не желая. Ещё сказал, что Джерри боится быть слабой и потому нападает на других. Пришла Мэри и попросила оставить их с Чарли одних. Когда Брайан вернулся из медблока после процедур, он обмолвился, что мистер Доу заставлял Чарли и Оливера делать с Мэри ужасные вещи, так что я понял, что разговор им предстоял непростой. По коридорам ходил Джонатан и следил, чтобы все оставались в своих комнатах, но Брайан сказал, что он с ним договорится.
Мы вышли, и Брайан проговорил: "Интересно, понимает ли Мэри, что на самом деле её насиловал Доу, а Чарли был только орудием? Мне кажется, что да". Это прозвучало так, словно он читал интересную книгу и хотел угадать, чем она закончится. С Джонатаном он действительно договорился: узнав, что двум людям в нашей комнате нужно поговорить, тот сказал нам идти в его комнату. Там никого не было и было чертовски холодно - камин не топился. Нам пришлось одолжиться одеялом и укрыться им, сев близко друг к другу, чтобы согреться. Повисло неловкое молчание. Я спросил Брайана, всегда ли он не мог чувствовать или только с тех пор, когда его бросили родители, но он не помнил. Он сидел рядом со мной, мне было хорошо и тепло с ним, но я знал, что если со мной что-то случится, он ничего не почувствует. Я был для него просто открытой книгой. И я многое отдал бы за то, чтобы понять, как помочь ему начать чувствовать снова.
Нас прервал Джонатан, предупредив, что приближается отец Кормак. Мы вбежали в нашу комнату и спрятали Мэри под кроватью, однако священник так и не появился, и Джонатан сказал нам доставать Мэри из-под кровати и идти на урок мисс Линч. Она придумала для нас новую игру: предлагалось передавать из рук в руки бумажного журавлика, которого сделали братья Нортоны, и задавать при этом один любой вопрос. Как правило, воспитанники повторяли тот вопрос, который задала она сама: что делает тебя счастливым? Что доставляет тебе самую большую радость в жизни? Что ты любишь больше всего на свете? Поскольку я не мог ответить про Брайана, я сказал, что люблю истории с хорошим концом, и когда люди улыбаются. Брайан ответил, что больше всего его радует понимать происходящее.
Во время урока нам раздали горячий чай. Он был очень кстати, и никто ничего не заподозрил. А потом все словно сошли с ума. Я забыл все слова и вместо осмысленной речи мог только скулить, как собака, а Брайан стал закрывать лицо руками и говорить, что повсюду кровь и что это сделал не он. Я обнимал его, заглядывал в лицо и, пытаясь утешить, жалобно скулил. Всё закончилось так же быстро, как началось, но к чаю больше никто не притрагивался. Затем Чарли напомнили, что он собирался сделать кому-то предложение. Он встал перед Мэри на одно колено и спросил, согласна ли она выйти за него тогда, когда согласно возрасту у них появится на то юридическое право. Мэри согласилась и поцеловала его - при всех, по-настоящему.
Свободное время я провёл, продолжая перечитывать "Мартина Идена". Там я прочитал: "Плывя по течению, он меньше ощущал жизнь; а ощущение жизни причиняло боль". Я так долго стремился стать живым, а теперь мне хотелось укрыться от мира и не чувствовать, потому что жизнь оказалась такой сложной, а жить оказалось так больно. Быть может, и мне стоило плыть по течению? Так я чуть не опоздал на следующий урок, который вела миссис Вуд. Она начала с того, что спросила у Урсулы, чем мальчики отличаются от девочек. Урсула ответила, что у девочек есть юбки, банты и плюшевые медведи, а у мальчиков - штаны и кепки. Тогда миссис Вуд попросила Логана рассказать о настоящих различиях и вызвала Мэри в качестве примера, а Брайан вызвался сам. Он забыл кепку в комнате, и кто-то кинул ему свою. Никого раздевать, конечно, не стали, и Логан даже не упоминал о первичных и вторичных половых признаках - говорил о ширине грудной клетки и бёдер и прочая. А затем началось самое интересное.
Миссис Вуд стала спрашивать всех о том, что они пережили. Джонатана - о том, что чувствуешь при контузии и осколочном ранении. Ричарда - что чувствуешь при удушении. Фьюри - как ощущается боль. У Кэтрин миссис Вуд спросила, могут ли мёртвые ходить - а поднявшийся мертвец был самым большим её страхом. И только она немного успокоилась и перестала твердить, что такого не может быть, как Чарли чёрт дёрнул за язык сказать, что он уже умер в больнице от туберкулёза, однако продолжает существовать. Бедную Кэт Оливер держал за руки, а я обнимал за плечи, и мы вместе уверяли её, что Чарли просто дурацки пошутил и у него умерло чувство юмора. Миссис Вуд заметила, что если бы Чарли умер, то у него не было бы пульса на медосмотре, и он бы начал разлагаться. Мы с Брайаном личным опытом подтвердили, что наш сосед по комнате не разлагается. А когда миссис Вуд спросила Джерри, какова кровь на вкус, Урсула вызвалась ответить и заявила, что лизала стигматы Логана. Весь класс слёг от смеха, а бедному Логану пришлось отвечать на вопрос, достоин ли он своих стигматов. Миссис Вуд распорядилась, чтобы Чарли, Мэри и Логан сходили на исповедь к отцу Кормаку, и урок был окончен.
После урока мы дали испуганной Кэтрин пощупать Чарли за руку, чтобы убедиться, что он никакой не мертвец, и Брайан зазвал её к нам в гости, сказав, что если ей интересно понять, что происходит, - то пусть приходит. Очевидно было, что миссис Вуд заранее знала, у кого что спрашивать. Самостоятельно она всё это выяснить не могла - кто-то снабдил её информацией. Непонятно было только, почему она спросила Чарли о запахе газа, - быть может, то, что он принимал за смерть от туберкулёза, было испытаниями ядовитого газа? Или его усыпили газом, чтобы перевезти сюда? Когда Кэтрин пришла к нам, Брайан снова заговорил о версиях и о том, что эксперимент кажется наиболее вероятным объяснением всех событий. Да, мы не знали, каких результатов от нас хотели добиться - с какой скоростью мышь должна бежать в колесе, чтобы её отпустили? Или не бежать вовсе? Но все, кто был в приюте раньше нас, куда-то делись, и чтобы не оказаться на кладбище, нам была нужна информация. Брайан всем рассказывал про важность оранжевых склянок и рассуждал о том, можно ли заручиться поддержкой взрослых. Миссис Вуд, сказал он, - просто озабоченная и то грешит, то кается. Мистера Норта мы упустили - он уже был убит. Отцу Кормаку явственно не нравился мистер Доу, но можно ли считать, что "враг моего врага - мой друг"? Можно ли доверять любимчикам отца Кормака миссию поговорить с ним?
Наконец, было решено, что Чарли поговорит с отцом Кормаком, когда придёт к нему на исповедь, а Кэтрин сходит в медблок за оранжевыми склянками, тем паче что некоторые утверждали, что воровать их не обязательно и миссис Вуд сама их выдаёт, если ей сказать, что хочешь всё вспомнить. Видимо, взрослые хотели, чтобы к нам возвращалась память. Брайан сообщил, что Итон вспомнил, что у него на самом деле нет никакой сестры, а кто такая Натали - он не знает. Чарли и Кэтрин ушли, мы горячо пожелали им удачи; Брайан сперва тоже собирался навестить миссис Вуд и загладить свою вину, но его предупредили, что она не в духе, и я отговорил его ещё раз рисковать своей шкурой. Мы с ним остались вдвоём и забрались под одеяло, лёжа поперёк двух сдвинутых кроватей. Я обнял его, чтобы согреть. Мы ещё немного поговорили о том, что делать, а потом он заговорил о себе. О том, как любил в детстве разбирать и чинить механические игрушки, а однажды захотел починить мальчику голос - а тот сломался и умер. Как с тех пор его интересовало, что у людей в головах, как устроены их мысли и чувства. И как он научился притворяться так хорошо, чтобы быть всем другом. Он сказал, что может быть для меня каким угодно, но я попросил, чтобы он был со мной самим собой - потому что именно его я люблю. Ещё он сказал, что хотел бы предложить себя в качестве ассистента в происходящем эксперименте. Я возразил, что его, такого умного, немедленно уберут. А ещё испугался, что, продолжая опыты над людьми, он так и не научится чувствовать.
Я тоже, поразмыслив и оставив эмоции позади, смог объяснить Брайану, что я чувствовал. Мне было недостаточно того, что я был счастлив с ним - я хотел, чтобы он тоже был счастлив. И я боялся, что он однажды оставит меня позади, как наскучившую прочитанную книгу, так что я не успею сделать его счастливым - и что больше никому, кроме меня, делать его счастливым и не захочется, все будут только использовать его, как он использует других. И пусть люди всегда и везде использовали друг друга - Брайан заслуживал большего. На самом деле всё, что я хотел сказать ему о любви, сводилось к очень простым понятиям: мне хорошо, когда тебе хорошо. Мне больно, когда тебе больно. Брайан хотя бы был честен со мной. Он не обещал мне, что не откажется от меня, если так будет нужно, чтобы выжить, и если так будет логически правильно. Не обещал, что захочет меняться и учиться чувствовать, потому что его всё устраивало. Если чувства делали людей слабее и причиняли им боль, он предпочитал оставаться сильным.
Он рассказал мне и о других. Сказал, что Фьюри по меньшей мере дважды резал людей. Я удивился несмотря на то, что уже заставал Фьюри в подозрительной ситуации. Брайан ответил, что в приюте вообще много чудовищ. Я предположил, что многие чудовища - заколдованные. Когда-то с ними случилось что-то плохое, или они совершили какую-то ошибку, и все отвернулись от них - поэтому они превратились в монстров. Когда Брайан спросил меня, почему я полюбил его, я сначала сказал, что он не похож на тех лишённых чувств людей, о которых я читал. В книгах они обычно проигрывают из-за того, что недооценивают способность других людей к сопереживанию. К тому же, они всегда жертвуют другими людьми ради собственной выгоды. Но... Брайан тоже так поступал. Значит, он ничем не отличался от остальных чудовищ. Вернее, отличался только тем, что мне почему-то было с ним тепло. Он не мог почувствовать мою любовь через мои слова, но я мог передать её через прикосновения. Ему нравилось, когда я гладил его руку. Ему были приятны мои объятия. Я был для него странным, но и он для меня - тоже. Зато я мог просто быть рядом с ним, пока он ломал голову над очередными загадками. Когда он сказал, что складывает из льдинок слово "Вечность", я понял, что он - Кай. Похищенный Снежной королевой и забывший, как чувствовать...
- Значит, ты - Герда? И будешь идти долго-долго, чтобы меня разморозить? А что если я растаю, и ничего не останется?
- Останется твоё сердце. Ты ведь живой и тёплый... Это Снежная королева - холодная. И в аду тоже холодно, - бормотал я в блаженной полудрёме, прильнув к Брайану.
Я помнил, что осколки вышли из сердца и глаза Кая, когда он заплакал. Мне не хотелось, чтобы Брайану пришлось плакать, но порой это необходимо.
Вернулась Кэтрин. Ей не удалось украсть лекарство в оранжевой склянке, но она сказала, что Эльмина попросила его сама, что Натали вспомнила, что на самом деле убила своего брата, и Кори тоже вспомнил что-то ужасное. Возможно, кто-то ещё уже вернул себе воспоминания, но не хотел о них говорить. Все мы вспоминали о том, что хотели бы забыть когда-то, да и сейчас предпочли бы, чтобы этого не было. После ужина мы пришли в комнату Бенджамина, который - видимо, после общения с отцом Кормаком - в столовую не спускался. Брайан постеснялся просить добавки, поэтому я попросил на кухне хлеба, и мистер Фиш выдал столько, что хватило и Брайану, и Бенджамину, и мне. Брайан заговорил о том, что нужно действовать, пока нас всех не уничтожили, - слова отца Кормака за ужином о том, что на следующий день все пойдут в баню, заставили его задуматься о том, что эксперимент может подходить к концу. Кто-то заходил, Бенджамина беспокоили лишние уши, но Брайан не хотел никого прогонять, а затем и вовсе попросил собрать всех, кто сидел в соседних комнатах и наверняка говорил о том же самом, потому что действовать можно только сообща. Я постучался во все комнаты, стал звать всех, кого только мог найти и кто проходил по коридорам. Объяснить в двух словах, почему так важно срочно поговорить, у меня не получалось, люди разбредались, а Мэри, за ужином сообщившая, что она в положении, звала куда-то запропавшего Чарли. Наконец, все нашлись, и пришли все, кому было интересно, - все без разбору: мальчики и девочки, потенциальные убийцы и отъявленные стукачи.
Для того, чтобы выбраться с острова, требовалось нейтрализовать взрослых - да, в крайнем случае даже убить. Можно было бы подсыпать им снотворное, но для этого нужно было сначала достать это снотворное в медблоке, к тому же момент был упущен - Мэри уже подсыпала наркоту в чай отца Кормака за обедом, и после этого он ничего не примет из рук детей. Оружия у нас тоже не было, а у взрослых был огнестрел. Все, кто нападал на них поодиночке, терпели неудачу. К тому же никто из нас, кроме Джонатана, не был на войне, не умел правильно наносить удары ножом и никогда этого не делал. А Джонатан только усложнил картину, сказав, что пытался застать отца Кормака врасплох, но даже у него ничего не получилось. Очевидно было, что отец Кормак - никакой не священник, он ни разу не молился тогда, когда молитву читал не он, равно как и мисс Линч, и на исповеди у него бывали только "его девочки" и Логан. Все наши преподаватели и воспитатели были военными. Был шанс справиться с отцом Кормаком только на назначенной в расписании "ночи сказок", повалив его всей гурьбой. Кто-то, несомненно, погибнет, зато остальные получат возможность найти лодку, на которой прибыл мистер Доу, если только она не уплыла, или построить плот. Что угодно было лучше, чем тихо дожидаться смерти.
Но рисковать и нападать на взрослых никто не хотел. Кто-то говорил, что это бесполезно, потому что взрослыми уже просчитан каждый наш шаг, и то, что мы сидим здесь и обсуждаем планы спасения, также запланировано ими заранее. Многие предпочитали оставаться в мире сказок, говорили, что за пределами острова нет ничего, или что остров находится в неизвестной точке времени и пространства и, покинув его, мы можем оказаться в каком угодно месте в каком угодно году и никогда не найти той точки, откуда нас забирали. Что-то вроде сидов из холмов, которые похищали Честного Тома и Рипа ван Винкля. Но мне было всё равно, какой мир я увижу, отчалив от острова. Я всё равно не видел этого мира прежде, он всегда был мне незнакомым, но это меня не пугало. Также многие не верили, что нас ждёт смерть. Джонатан утверждал, что пропавших прежних воспитанников не хоронили и не сжигали, а значит, могли перевезти в другое место. В воспоминаниях братьев Нортонов вовсе была настоящая каша, и не их нужно было в этом винить. Они твёрдо помнили, что мальчик, открывший дверь красному туману, остался без лица, но не могли вспомнить других воспитанников и то, что с ними стало. Некоторые умерли, некоторые просто исчезли - вот и всё, что они могли сказать, прежде чем покинуть наше маленькое собрание. Остальные тоже постепенно расходились. В книгах всё не так. В книгах бунт вспыхивает в молодых сердцах удивительно быстро. Но книги лгали. Мы остались одни, а нападать вдвоём - самоубийство.
Когда мы спускались вниз, Брайан сказал: "Интересно, сколько человек сейчас побежали доносить отцу Кормаку, чтобы спасти свою шкуру, и сколько компаний сегодня ночью пойдёт на берег искать лодку, не сказав остальным". Я только пожал плечами. Мы тоже могли пойти поискать лодку - лучше, чем ничего. В коридоре Брайан и Бенджамин заметили Эрика, разговаривающего с отцом Кормаком. Брайан был уверен, что Эрик пересказывает ему наши планы, и что мы не доживём до утра. Он говорил, что заигрался, - он ведь собрал всех только для того, чтобы посмотреть на их реакцию. Но я видел, что его нервирует бездействие. Чтобы хоть чем-то себя занять, он колол орехи дверью - когда за ужином всем сказали выложить на стол все вещи из карманов, у него их оказалось целых четыре. Осколок лесного ореха из его ладони был сухим, горьким и вкусным. Я сидел на диване рядом с Фиби, которая говорила, что мы не справимся без взрослых, которые нас кормят и заботятся о нас. Я ответил, что мы уже взрослые и сможем позаботиться о себе сами. Лабораторных мышей тоже кормят и дают им всё необходимое. О курах тоже заботились - но прожили ли они отмеренные им десять лет? Но тогда я ещё не боялся смерти. Я не мог её представить. А в воздухе уже висела тревога, и никто не торопился на "ночь сказок", хотя братья Нортоны были уже на месте, расставили по столу свечи и приготовились рассказывать.
На наших глазах отец Кормак спешно увёл Марка и кого-то ещё. Когда за ним закрылась дверь, слух о том, что все взрослые исчезли, а их дом пуст и закрыт, разлетелся со скоростью солнечного луча. Взрослые уплыли с острова, забрав с собой тех, кто выиграл во вчерашней игре про лодку. О судьбе тех, кто оставался в доме, в правилах этой игры ничего сказано не было. Я посмотрел на Брайана и сказал, что теперь мне страшно. Он схватил меня за руку и почти бегом потащил меня наверх. В коридоре было темно и не было ни души. Сперва он рванулся было к нашей комнате, но потом завернул в часовню, где слабый свет догорающих свечей окружал большой висящий на стене крест в венке из красных цветов, увядающих и роняющих лепестки на пол. "Пусть он видит", сказал Брайан и поцеловал меня. По его лицу текли слёзы. Он обнял меня так, словно прощался. Я обнял его тоже, - он дрожал, плакал у меня на плече и повторял: "Как мне страшно, господи, как же мне страшно, я не хочу умирать!". Я гладил его волосы, целовал его мокрое лицо, но не мог обещать, что мы останемся в живых. Это было бы ложью, а ему врать я не хотел и не мог. Я мог обещать только, что буду с ним до конца, и если мы выберемся - я никогда его не оставлю. Мне тоже было страшно, и я тоже хотел жить - я едва успел узнать, что значит быть живым, - но я чувствовал, что лучшее в моей жизни уже случилось. В ней случился Брайан. И мне было больно не за себя, а за то, что я не мог его защитить. "Я такой слабый сейчас. Если это и есть - чувствовать, то пусть всё вернётся как было!" - и в этом я впервые был с ним согласен.
Брайан смог успокоиться, и мы спустились вниз. Пробрались на кухню - она была не заперта - и вместе с Логаном и остальными провели инспекцию припасов. Еды оставалось достаточно, чтобы продержаться довольно долгое время. Я цеплялся за надежду, что нас обнаружат с большой земли, если мы будем поддерживать костёр на берегу из хвороста и ненужных кроватей, - не могло быть, чтобы на много миль вокруг никогда не проплывали корабли и не пролетали самолёты, тем паче в военное время. И тут приют вздрогнул от дикого вопля. Мэри упала с лестницы - по крайней мере, так сказали те, кто прибежал ей на помощь. Её, всю в крови, перенесли в ближайшую спальню. Нужен был медик, и, как по волшебству, появилась Огаста, которая должна была уплыть вместе с остальными. Но ни обезболивающего, ни дезинфекции не было. Сгодился бы любой алкоголь и любой наркотик, и Брайан вспомнил о той бумажке с лекарством, которую спрятал после вчерашнего медосмотра и чудом сохранил. Он бросился в комнату и отдал кокаин (или опиум?) Огасте. Но ощущение беспомощности только усиливалось. Если с кем-то ещё случится лестница или нечто подобное, мы не сумеем его спасти. Нужно было пробраться в дом преподавателей, где могли остаться медикаменты, а также документы и, возможно, противогазы. Брайан не сомневался, что ещё немного - и в дом пустят газ, а тех, кто побежит к берегу, застрелят. И это звучало чертовски правдоподобно.
Джонатан, уплывший со взрослыми, упоминал когда-то, что у него есть топор. Топором можно было взломать двери в преподавательском корпусе. Мы с Брайаном пошли обыскивать комнату Джонатана, но топора не нашли. Как только мы останавливались, переставали хоть что-то делать, на Брайана снова нападало отчаяние. Посреди пустой комнаты Джонатана он взглянул на меня полными слёз глазами, и я прижал его к себе. Он твердил, что мы все умрём, спрашивал, не больно ли умирать от газа. Я отвечал, что от газа просто засыпают, хотя не был уверен ни в чём. Не знал, не придётся ли мне убить Брайана, а затем и себя, если умирать будет слишком мучительно. Мне хотелось верить, что смертью всё не заканчивается, что после смерти мы снова встретимся и будем вместе, но Брайан был атеистом, и это не могло его утешить. У мальчика, которого он когда-то разобрал, среди составляющих не было никакой души. В конечном итоге у нас ничего не было, кроме момента здесь и сейчас, в котором мы были вместе и обнимали друг друга, невзирая на проходящих мимо людей. Когда мы спустились, Брайан крепко держал меня за руку и не отпускал ни на секунду, словно боялся, что кто-то меня заберёт. Неожиданно главную роль взял на себя Бенджамин. Он собрал всех, кроме тех нескольких, у кого проходила "ночь сказок". Они заперлись в столовой, в темноте, и сбились в кружок в дальнем углу стола, погрузившись в свой сказочный мир. Это был их способ не давать страху сожрать себя.
Собравшиеся сошлись на том, что нельзя разделяться и что пойти к преподавательскому дому может только небольшая группа. Мы с Брайаном были готовы идти туда прямо сейчас, но большинство проголосовало за то, чтобы идти туда утром. Аргументы выдвигались самые разные - и то, что красный туман никогда не появляется днём, поэтому ночью ходить небезопасно, и то, что взрослые наверняка забрали всё с собой, и то, что разбить окна стульями будет недостаточно, чтобы проникнуть внутрь. Бенджамин постановил, что мнению большинства нужно подчиняться. Надежды оставалось всё меньше, но я ещё находил её осколки. Дом был недостаточно герметичен, чтобы быстро заполнить его газом; да и нужна ли была уехавшим взрослым наша смерть, или они просто про нас забыли? Всё, что я хотел, - поскорее покинуть приют. Казалось, мы все в нём сойдём с ума прежде, чем внешний мир вспомнит о нас вновь. Кто-то говорил, что видел дневник отца Кормака, в котором стояла дата - 1943 год - и фраза "При Вильгельме было лучше". Значит, отец Кормак тоже сходил с ума, если только не писал роман о будущем. Но за пару месяцев нашего пребывания в приюте мы никак не могли пропустить почти тридцать лет. А если и могли - не всё ли равно? Казалось, все обращают слишком большое внимание на мелочи и забывают о главной цели - выжить. А потом пришёл красный туман. И мы с Брайаном, по-прежнему держась за руки, побежали наверх.
Сначала он бросился к нашей комнате, но больше никто за нами не побежал, потому что комната Бенджамина была ближе. Мы решили, что вместе с другими будет не так страшно, и тоже ворвались к Бенджамину. В его комнате было три кровати, как и в нашей, поэтому одной из них мы задвинули дверь и сели на пол на случай, если будут стрелять по окнам. Бенджамин сказал, чтобы никто даже не пытался открыть дверь или откликнуться, если снаружи будут стучаться или звать близкие и дорогие им люди, и чтобы при выстрелах все быстро прятали головы под кровати. Мы готовы были сидеть так до самого утра, но ожидание и неизвестность выматывали. За окном было красное марево. Я крепко обнимал вздрагивающего Брайана, который ронял горячие слёзы мне за шиворот и шептал, как молитву: "Я тебя люблю, я тебя люблю...", - и я отвечал, что тоже люблю его, и было неважно, кто ещё это слышал, раз конец был так близок. Я говорил, что если бы я мог оказаться где угодно ещё, я ни на что не променял бы эти минуты с ним рядом. Я сжал его ещё крепче, когда внизу послышались стук, словно кто-то колотил в стены, шаги и голоса. Мучительно долго никто не поднимался наверх. И вдруг из-за двери раздался голос Фиби и голоса других девчонок. Они говорили, что Тени ушли и больше нечего бояться. Мы просили не открывать им, Бенджамин тоже осторожничал и сказал, чтобы девчонки просунули под дверь записку или рассказали что-нибудь. Наконец, кровать была отодвинута, дверь открыта, и все вышли наружу.
Это было лишь короткой отсрочкой. Мы остались вдвоём в опустевшей комнате, нас просто не заметили и забыли, и не хотелось возвращаться вниз. У Брайана возникла идея. Он сказал мне закрыть дверь, заметил, что Бенджамин его убьёт, и начал расстёгивать ремень. Я был не против такого способа сбросить напряжение. Но я опешил, когда Брайан повернулся ко мне спиной, оперся коленями на кровать Бенджамина и проговорил: "Будь нежен со мной". Конечно, нам мог больше никогда не представиться случай это попробовать, но я не был сверху ни разу в жизни. Я страшно боялся причинить Брайану боль, хотя понимал, что это неизбежно. Я обещал быть осторожным - и я был осторожен, я прислушивался к нему, увещевал его потерпеть, словно доктор, и толком не продвинулся, когда на этаже послышались шаги. Я замер. Шаги приближались. Брайан велел мне прекращать, но я не мог сделать это резко. В итоге мы раскатились по разные стороны кровати в самый последний момент, судорожно натягивая брюки. Кто-то из девчонок зашёл за забытой вещью, и в полной темноте, где не горело ни одной свечи, она так и не поняла, что между нами происходило. Но продолжать было слишком рискованно, и Брайан предложил уйти в туалет, где нас точно никто не потревожит. Банально и грязно? Пусть так. Но когда в запертой освещённой кабинке Брайан встал к стене лицом и расставил ноги, это было совершенно иначе, нежели ночью в постели, и возбуждало куда быстрее. Я двигался медленно и ритмично, слыша, как мы громко дышим в унисон; Брайан доверялся мне, такой нежный и горячий внутри, направлял мою руку. Когда мы закончили, он сказал, что это действительно непривычно - понимать кого-то хотя бы на уровне физических ощущений. На его ладони остался краснеющий след от зубов.
Время не текло, пока мы были вместе. Смерть была где-то далеко, пока мы были вместе, и если бы она застигла нас в этот момент, мы бы её даже не заметили. Но стоило нам выйти обратно в полумрак коридора, как осадное положение обрушилось на нас снова. Мы встретили Бенджамина. Он сообщил нам и ещё нескольким, остававшимся наверху, что остающиеся внизу к нам не придут, чтобы не сбивать нас с толку, а на крайний случай - назвал пароль и отзыв. Всё казалось понятным. Мы снова устроились в комнате Бенджамина, но не успели толком закрыть дверь, как внизу снова послышались шум и голоса, и кто-то подошёл к нашей двери. Вместо пароля они стали говорить, что уплывшие вернулись и хотят сказать нам что-то очень важное. При этом вернувшиеся не желали сами прийти к нам, а ожидали, что мы все соберёмся внизу и рассядемся по местам. Это было более чем подозрительно. Наши друзья могли вернуться уже не теми, какими мы их помнили. Откуда нам было знать, что с ними сделали, и не сделают ли они после этого то же самое с нами? Было очевидно, что по тем, кто сядет в ряд за столом, проще стрелять. Но Бенджамин, который больше других говорил, что не может рисковать людьми, поверил и ушёл среди первых. А когда раздался свисток Джонатана, вниз потянулись и остальные. Довольно жутко было представлять, как дети идут на смерть по свистку, словно послушные куры, привыкшие, что после сигнала их кормят. И снова мы с Брайаном остались одни. Я рассудил, что если внизу действительно были отец Кормак и остальные, то ничего страшнее порки за отсутствие нам не грозило. А если нет... то, быть может, о нас забудут?..
Но приют как будто ожил. Слышался голос Джерри. Нас со смехом называли параноиками и звали вниз. Это веселье было абсурдно, и абсурдно было думать, что все уплывавшие просто совершили короткую морскую прогулку и после их возвращения всё будет по-прежнему: отбой и утренняя молитва, каша на завтрак и звонок на урок... Брайан сказал, что он устал прятаться. Что если всех захотят убить, то нас всё равно найдут. Я колебался мгновение и согласился с ним, что умирать со всеми вместе - не так страшно, как забиваться в тёмный угол и считать приближающиеся шаги. Мы взялись за руки и спустились вниз. Там Джерри обнимала измученную Огасту, за преподавательским столом сидел Джонатан, и никаких взрослых не было. Мы заняли свободные места и приготовились слушать. Джонатан сообщил, что мы действительно были частью эксперимента. Нас всех отбраковали и должны были уничтожить, но создатели приюта перевезли нас сюда, на пустоши, чтобы продолжить исследования. Теперь же они покидали нас на произвол судьбы. Он зачитал нам сентиментальное послание мисс Линч, сводящееся к тому, что мы стали взрослые и отныне сами управляем своей жизнью. Также вернувшиеся сказали, что отец Кормак был смертельно ранен в живот, но сумел забрать последнюю лодку и уплыть с острова. Я не желал ему смерти и даже почувствовал к нему уважение за то, что он избавил нас от резни за обладание лодкой. Но я не был благодарен этим взрослым. Они спасли нас и помогали нам вспомнить прошлое, но всё равно относились к нам как к своей собственности.
Затем нам сообщили, что мы действительно находимся в 1945-м году, и зачитали настоящие имена наших преподавателей из их досье - кроме мистера Доу, который будто растворился в небытии. Все они были немцами. Джонатан и Джерри раздали наши личные дела. На обложке папки я прочитал чужое имя: Вальтер Лабри. Внутри значилось, что я был французским немцем, а мой отец был дипломатом. Мы с Брайаном оба принадлежали к проекту "Гении". Он посмеялся над фразой из моего досье: "эмоционально заморожен", - но я действительно не умел испытывать эмоции, пока общался только с книгами. Всё остальное в папках было непонятным. Непонятные символы, непонятные звания. Мы прочитали в одном из личных дел: "Третий Рейх", - значит, со Вторым успело что-то случиться? Отец Кормак, мисс Линч, миссис Вуд были офицерами и рядовыми - значило ли это, что снова была война? Мне не хотелось запоминать всех по новым именам - я только успел выучить прежние! Что бы ни было написано, а я был Джейсоном Ризом, англичанином. Брайан попросил меня найти досье миссис Вуд. Я спросил, какое ему до неё дело. Она была его первой женщиной - что ж, я догадывался, с какой целью он наведывался к ней в медблок. Но он ничего не чувствовал - он предположил, что пока он может чувствовать только очень сильные эмоции вроде страха смерти. А я не ревновал. Всё осталось в прошлом. И пока все бурно обсуждали своё немецкое или иное происхождение, нам следовало решать, как жить дальше в изменившемся - но едва ли в лучшую сторону - мире.
- А я жид, - сказал Брайан, глядя в своё личное дело, в котором он был назван евреем по имени Яков Гирш.
- Не обрезан - не жид, - откликнулся я и показал ему язык.

Длина сообщения превышена, поэтому постигровое и благодарности - в следующем посте

@темы: соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты

До крайности за...долбали пересечения всего со всем.( Нытья кусокНо выбор между Ревизором и ещё не анонсированной барраяркой, как и выбор между Нуменором и Компьеном, - при равном интересе будет сделан в пользу более ранних договорённостей. И если в определении дат, которые "устраивают всех", я не вхожу в число этих всех, - несложно понять, насколько я на игре нужен. Впрочем, игр, на которых я нужен, не существует в природе.
Так что в компанию к Шарлю де Гизу присоединяется очень дорогой и интересный мне Роман Фортунатов (да, я не устоял перед шалостью с фамилией), и их мне едва ли ещё удастся сыграть.
И надо перестать искать девственно свободные даты для своей игры, потому что так или иначе совпадений не избежать. Попробую понять, насколько моя аудитория пересекается с кастом Наследия. Дорогие потенциальные игроки! Если я поставлю Онегина на 8/9 июля - будет ли это удобно?
А после Онегина, чуется мне, я буду ставить Зойкину квартиру...

Пока офис переезжал, Птаха работала из дома, я под боком пилил отчёт, и периодически мы взаимно реморализовывались об Старгейт.
Во вторник мы поймались на Китае с Эйрле и коварно затащили в Loving Hut. Пицца-маргарита на троих, чайник моего любимого "белого пса" с лавандой и тирамису, который мы разделили с Птахой, были хороши, а Эйрле рассказала нам интересного за богов Морровинда. Я наконец-то уложил в голове, кто из них на ком стоял, кто об кого закончился и какая каша мировоззрений заварилась к началу событий игры. Спасибо за увлекательный вечер! Хочу раба. Каджита.
Вчера поужинал с матушкой в Тануки, показал фотки с бала. За столом неподалёку собралась большая компания, и когда до меня долетела фраза, в которой были слова "СБ" и "враг народа", мой мозг немножко хрустнул.
А Имболк удался, я неожиданно продуктивно поработал с Таро - и людям зашло, и мне. Подумываю о том, чтобы продолжить практиковать онлайн, но пока не знаю, на каких заборах предлагаться.
Не успели вернуться с одной игры - выезжаем на другую: с сегодняшнего вечера и до воскресенья играем Пустоши. Уже собираюсь и стою на низком старте.

Из рубрики "и тут постучали": в шекспировском поезде метро "сонет" пишут с двумя Н. А в Ашане я видел консервы для хомячков с курицей. Вы можете представить себе хомячка, перегрызающего курице горло? Я не могу.

@темы: moments of life, не вырубишь топором, friendship is magic, скурим древние свитки, да, волк жуёт траву, ролевиков приносят не аисты, гнездование пернатых, осьминоги выходят в открытый космос, дайте, что ли, карты в руки

В понедельник ходил в ашан. Птаха сказала взять еды для себя - взял пива и шоколадку.
В среду устроил расхламление и отмыв холодильника. И отколол зуб об ореошку - кажется, не родной, а реставрированный, но не болит - и ладно.

Во вторник сдуру наткнулся, листая ленту, на птахин пост с ДиС, зато осознал, почему перечитывание оной истории мгновенно выбивает из колеи мою не самую чувствительную нервную систему. Всё дело в старом как мир этическом противоречии "солженицын vs шаламов". Пояснение
Согласно первому, человек становится человеком БЛАГОДАРЯ унижениям, лишениям и прочим нечеловеческим условиям, следовательно, если ты кого-то считаешь "тряпкой", то ему просто необходимо пройти через вот это вот всё, иначе будет баобабом тыщу лет.
Согласно второму, человек остаётся человеком ВОПРЕКИ всему вышеперечисленному, и если тот, кого долго сапогами втаптывали в грязь, не сломался, то это говорит о его прочном внутреннем стержне, но никак не о том, что он заслужил такую проверку на прочность.
Наверное, не стоит уточнять, какой стороны батона я придерживаюсь.

В среду же вечером заехал в Ваби-Саби на Третьяковке, где заседали Гавани, забрать у Тас медицинский халат для Птахи на Террор. Добрые мастера пообещали утопить меня на втором часу игры ради соблюдения традиций (для неофитов: на Море меня на втором часу съели волки).
Оттуда отправился в Беверли Хиллз на Арбате праздновать Йори. Были незнакомые - кроме Геста, Сакуры, Мэв, Сех и Ликс - люди, лампы в виде тёрок (что добавляло ламповой атмосфере особый смысл) и "лёгкий дух Гробовщика"(с). Странно, что в дайнере не было адекватного пива, зато я видел молоко банты с вишенкой, и мы с Сакурой заказали очень годный эрл грей. Поговорили о разных ролевых играх на разных концах стола, а потом Макс провёл со всеми "тест про лошадь". После оного, в одиннадцатом часу, я погрёб домой и дома испытал тест на Птахе.
Спасибо Йори за то, что все мы здесь!
Снилось
Снилось, что я собираюсь на какой-то ролевой бал играть Рокэ Алву - ищу прикид, чёрную шёлковую рубашку, и всё такое. Мама и бабушка (покойная) при этом отчаянно меня торопят, потому как ждать снаружи холодно, а ждать в квартире, видимо, не спортивно. Еду на метро и уже на полпути узнаю, что на балу некоторым персонажам предстоит не только танцевать, но и петь. Отвечаю, что никаких песен не помню, разве что "Ворона" (песня Алексея Страйка). Хотя на самом деле я и её целиком не знаю.

С лёгкой птахиной руки додумался до фурри!AU по Барраяру, для которого достаточно изменить одну букву. Фурратьеры, Фуркосиганы и Фурбарра.
А поскольку из-за переноса Гамлета я таки попадаю на Обратный отсчёт на Форконе, молодой крокобетанский герм ищет друзей. Впишется в любую компанию туристов и прочих проходимцев.

На Осень Средиземья я, видимо, таки пас, лучше в эти даты поеду на Дом. И ещё с несколькими пунктами календаря надо определиться. А завтра стартует Террор, и мы с Птахой спорим, кого из нас раньше поставят к стенке.)

@темы: moments of life, friendship is magic, moments of dream, радио Marcus FM, соседи по разуму, прикладное марковедение, барраяр и барраярцы

Ассоциативное на Джес/Изабель, фото найдены Птахой во вконтаче.
Тем, кто предпочитает раззнать эту сторону отношений персонажей, по-прежнему советую не открывать!
Никакой порнографии, просто барочно и порочно.

Not safe for work

Светлых взоров тихий пламень
Стал душе моей пожаром;
Сладкошепчущие речи
Стали сердцу бурным вихрем;
И она - младое утро -
Стала мне грозой могучей;
Я помчался, я ударил -
И ничто не устояло.
(c) Жуковский

@темы: радио Marcus FM, соседи по разуму, стихи не ведают стыда, барраяр и барраярцы

В понедельник нищеброд шиканул - заварил два роллтона в одном котелке.)
Потом доехал до сбора к Делу и Слову, обширно растёкшийся по двум залам неизменной Мумы на Лубянке и смешавший свои воды со сбором к Дворецкому. Поговорили за скрещивание оборотней и корзинку пажей, представились по кругу, завязались до кого дотянулись. Я пробыл недолго, чтобы других посмотреть и себя показать, начальства не дождался, вернулся домой к Птахе.
Арахнофобам не открывать!Дома в какой-то момент вытряхнул из головы паука. Что он там делал, тараканов ловил? Определённо пора стричься. %)

Во вторник я не смог попасть на сбор барраярского блока к Оккупации, потому что не наскрёб мелочи на проезд. А нефиг было жрать роллтон.
Правда, я уже не знаю, хочу я завязок на Оккупацию или боюсь. Барраяр такой Барраяр, почувствуй себя почти Галеном Эрсо, только без диверсий.

Пока Птаха собирала цетагандийский блок, я провёл вечер у матушки. После чего мы с Птахой задались вопросом "What does the fox say?" и смотрели на ютубе клипы, в которых лисы урчали, тявкали и орали дурниной. На следующий день я попытался найти лисью маску в Ашане или в книжном, но не преуспел и вечером поехал во всё ту же Муму на сбор королевского двора к Тёмной сестре.
Повидал людей, послушал про короля и старшего принца. Одного из принцев мы обрели непосредственно во время сбора - Ники зашла забрать что-то у Сех и узнала, что ей дали роль, её согласия уже никто особо не спрашивал.) Потом я ангажировал Астэру и выяснил мастерские пожелания, после ДиС буду писать квенту. Хорошо быть мейстером
А поскольку в ЦДМ масок также не оказалось, я сегодня метнулся в Артэ. За неимением лисьей выбрал красивую маску с рыжими перьями. "Это рысь", - строго сказали мне. Но нашим произволом будет лись!

Запоздало узнал, что мой родной факультет (а значит, профессию театрального критика - и театрального историка - как таковую) уничтожает новый ректор. Я ожидал, что он будет вытеснять профессоров, говорящих со студентами о контекстных параллелях с современным миром, но закрытие всего рассадника свободного мышления - это уже стук со дна.

И ещё один стук: солидный господь для солидных господ. Без комментариев.

@темы: moments of life, friendship is magic, дорогая, я купил тебе хуйню, соседи по разуму, гоголь или моголь, гнездование пернатых, барраяр и барраярцы

Вернувшись от Дёгред под утро, напасть на меня с папильотками мы уже не успели. А поскольку щипцы мы с собой не забрали, а Дёгред до бала не доехала, я остался не завитый, но всё равно обросший как никогда.
Побрился @ замёрз. Простите за интимные подробности, но видеть собственные лысые ноги - так же странно, как, наверное, видеть в зеркале собственный голый череп.
Птаха ещё завершала работу над платьем, поэтому, чтобы не опоздать, поехали на такси (к счастью, через центр, а не огородами). Уже на месте укорачивали подол - решили, что Джес обрезал его прямо в карете форским кинжалом. И у меня даже было время, чтобы привыкнуть в платье ходить, особенно по лестницам. Зал в Перово мне очень понравился - во-первых, просторный, во-вторых, в нём был кислород, и даже было отдельное помещение для отдыха с диванами.
Ачивка распечатана: первый бал дамской партией, танцевал с императором, танцевал с принцем. Вальсировать по-прежнему не умею, так что своим кавалерам сочувствую - и очень им благодарен за то, что не давали стоять у стенки. Когда подборка музыки так хороша - все любимые вальсы! - не танцевать решительно невозможно.

Выехать двойняшками-Форратьерами сначала казалось задорной авантюрой с целью развеяться, а вылилось в то, что Изабель получилась очень живым и цепляющим персонажем.
Немного предыстории - осторожно, горизонтальный инцестДа, на момент бала они с Джесом уже год как были любовниками - с прошлого Зимнепраздника. Иза не искала близости как таковой - любые другие мужчины её не привлекали. Просто она очень любила брата и безгранично ему доверяла: человек, который всегда оберегал и защищал, единственный имел право к ней прикасаться, и он по умолчанию не мог сделать ей что-то плохое. Поэтому ей было с ним хорошо, а то, что это приходилось держать в секрете, нисколько её не смущало.
А ещё Изабель помнила последние годы оккупации, знала об обстоятельствах гибели дяди, не любила оружие - и рисовала акварелью цветы, пейзажи, зверьё. В общем, была немножко такой:


Отчёт отперсонажный. Дневник Изабель Форратьер, Зимнепраздник 2843 года. Ворнинг тот же, но легче.
Интересно, в графстве Форкосиган всегда такая погода зимой? Мы с тётушкой Анной и братом ехали через метель. Когда мы добрались, в зале было уже множество гостей. Удивительно было видеть столько незнакомых и нарядных дам и офицеров. Последним прибыл сам император Эзар с супругой Еленой. Тётушка представила нас принцессе Соне, дочери принца Ксава.
Когда объявили гранд-марш, брат куда-то убежал, и я подумала, что он уже выбрал себе даму. Поэтому, когда он вернулся, я успела дать согласие одному офицеру, который также остался без дамы, и могла только извиниться. Было ужасно стыдно перед братом, ведь он так торопился к началу бала, чтобы не пропустить гранд-марш, а я бросила его одного. За окнами загрохотало, я вздрогнула, а принцесса Соня сказала, что это фейерверк. Но я так и не поняла, для чего нужен гранд-марш, когда тебя просто водят, как лошадь. По окончании марша офицер проводил меня к брату, и он объяснил, что вынужден был исправить оплошность хозяина дома и позаботиться об императрице. За это он получил от императрицы похвалу, а от императора выговор - но принцесса Соня сказала, что это лучше, чем наоборот.
В следующем танце удалось вальсировать почти со всеми кавалерами. Его Величество оказались кавалером очень внимательным. Граф Пётр танцевал уверенно и сосредоточенно, словно в атаку шёл, и я немного побаивалась его - и говорил он громко, как человек, привыкший командовать, и шутки его были грубые, солдатские. Но у него был сын, Эйрел. Джес тоже обратил на него внимание, спросил у принцессы Елены, кто тот болтливый молодой человек, что разговаривал со светловолосым офицером, - и ответил: "Так это и есть Эйрел-цареубийца?". Эйрел болтал даже во время гранд-марша - я и запомнила его потому, что он стоял в паре впереди меня. Вскоре Эйрел с Джесом разговорились - они были примерно одного возраста.
Эйрел, как и Джес, мечтал служить в космофлоте - все мечтают, но не все становятся адмиралами, а мой брат обязательно станет, ведь кому, как не ему, смотреть на звёзды? А ещё у Эйрела был флаер, и он хвастался, сколько флаеров он разбил и как висел в застрявшем флаере над расщелиной. Звал нас в гости прокатиться, обещал научить Джеса водить флаер и всё думал, будто мы испугаемся. Но наш замок стоит на высокой скале - с какой стати Форратьерам бояться высоты? Летать на стремительном флаере сквозь ущелья Дендарийских гор - наверняка захватывает дух.
С Эйрелом было легко и интересно - даже не верилось, что такой человек вырос в таком холодном и мрачном месте, как замок Форкосиган-Сюрло. Но он сказал, что по осени там очень красиво, и особенно красивы знаменитые дендарийские клёны. Я уже представила, как нарисую букет рыжих кленовых листьев - волосы Эйрела отливали примерно тем же цветом. Когда они с Джесом удалялись вдвоём, я оставалась на попечении тётушки или принцессы Сони. Они вводили меня в круг дам, но я совершенно не знала, о чём с этими дамами разговаривать. Они то и дело пытались выдать меня замуж, даже императрица. Принцесса Соня сказала, что это заговор, вроде военного планирования - как только дама сама выйдет замуж и родит детей, она начинает заниматься устройством брака всех родных и знакомых девушек.
Но я отвечала, что не буду спешить. Я не сомневалась, что отец и брат подскажут мне самого лучшего жениха, когда придёт время. И не боялась, сколько ни пугала меня принцесса Соня, что меня похитят прямо с бала - ведь у меня был самый храбрый защитник, бдительный, как лев. В перерывах между танцами Джес успевал поухаживать за мной и за тётей, наливал нам сок и газированную воду, подбадривал меня и выпускал надолго из виду. В кружевных перчатках невозможно было есть, поэтому Джес кормил меня с рук мандаринами, бананом и ароматным форкосигановским пряником.
С принцессой Соней тоже было легко, ей можно было рассказывать об акварелях и картонных домиках. На взрослом балу все были такими серьёзными и чопорными, но она всё же была искренней и теплей, хотя даже она нашла предосудительной идею, что дамы могли бы приглашать дам. А в один момент мы с Джесом и Эйрелом сбежали от взрослых в коридор, прихватив бутылку шампанского. Там оказалось, что бутылка уже пуста, и Эйрел умчался добыть чего-нибудь другого. Мы остались вдвоём наедине, Джес поцеловал меня - мы прерывались от каждого шороха; ему не терпелось вернуться с бала и продолжить. Прошло несколько минут, прежде чем мы узнали быстрые шаги Эйрела. Он принёс флягу, которую, по его словам, ему лично отдал капитан Негри с наказом "угостить даму". Во фляге оказалось что-то сладкое, но вкусное, и вскоре она опустела.
Потом Эйрел хвастался своим форским кинжалом. Кинжал выглядел очень старым - быть может, именно этим кинжалом Эйрел когда-то убивал императора Юрия? А может, этим кинжалом граф Пётр убивал дядю Доно? Джес прикоснулся к лезвию и порезал палец. Я испугалась, но он сказал, что это пустяки. Никогда не пойму, какое удовольствие люди находят в оружии, стрельбе и прочем. Эйрел даже упоминал, и как будто не в шутку, что его отец развешивает на чердаке гирлянды из скальпов цетагандийцев. Это ведь ужасное варварство... К счастью, вовремя послышались первые аккорды Форбарр-Султанского менуэта. Эйрел и Джес пустились бегом, чтобы успеть на танец, но я в узком платье бежать не могла. Тогда Эйрел вернулся, подхватил меня на руки и донёс до дверей зала. Мы не опоздали и встали в танец крайней парой. Джес стоял в стороне и смотрел на нас обоих.
В довершение знакомства мальчишки - Джес и Эйрел - сговорились подраться. В первый раз им это не удалось - их привёл назад тот самый капитан Негри, которого дамы почему-то очень любили сообща смущать до тех пор, пока он не приобретал оттенок своих красных обшлагов. Он возмущённо заявил, что эти двое чуть не подрались, на что я ответила, что "чуть не" - это не похоже на моего брата. На второй раз они всё же осуществили свой замысел. Эйрел всё подбивал Джеса поступить к ним в школу, хотя мне совсем не хотелось, чтобы Джес покидал наш дом ещё до Академии. Джес в ответ подбивал его развлечься в Караван-Сарае. В итоге они поспорили - раз в пятый за день, - что они отправятся в Караван-Сарай, если Джесу удастся пробраться в школу мимо охранников.
Настала очередь танца-игры, в котором кавалеры выбирали случайную даму из пары, и так же дамы - случайных кавалеров. Джес и принц Ксав положили ладони мне на плечи, и я коснулась перчатки принца. Во время вальса он рассказал, как на своём первом балу наступил даме на подол и оторвал его, дама рыдала, а ему было очень неловко. Я удивилась, как можно расстраиваться из-за платья, тогда как такое приключение запомнится надолго, а оторванный подол сохранится на память. И так ли важно, что подол был оторван именно принцем?
Но некоторые танцы были похожи на ту ещё геометрию, которой увлекался Эйрел, и их приходилось пропускать, только если император не велел присоединяться всем без исключения; очень помогала графиня Фордроза, напоминавшая схемы танцев - без её подсказок было бы не справиться. А один раз, когда Эйрел и Джес в очередной раз меня покинули, в каждом кругу в зале говорили о лошадях - даже дамы стремились блеснуть своими познаниями. Мне сделалось не по себе, я извинилась перед принцессой Соней и отошла в дальний угол зала. Но и там, едва объявили новый танец, меня пригласил молодой офицер прежде, чем подоспели Джес и Эйрел.
Граф Пётр удалился решать какие-то дела, и Эйрел остался за главного - встречать запоздавшего гостя, графа Фордрозу, чьи жена и сестра прибыли на бал раньше. Затем танцы продолжились. С графом Фордрозой я столкнулась в танце только раз, и мы незамедлительно запутались - казалось, мыслями он был далеко от бального зала.
Танец-игра, в котором каждая дама поочерёдно вела за собой колонну кавалеров, а каждый кавалер - колонну дам, заставляя их при этом повторять некое движение, мне тоже понравился. Фантазии гостей породили нечто вроде прогулки арестантов (с заложенными за спину руками) и танца под бомбардировкой (прикрывая руками голову), так что я не могла не добавить ко всему этому танец СБ. А танец отражений - импровизация - принадлежал, конечно, Джесу, и только ему. Его одного я понимала с полувзгляда, и можно было держаться за руки и просто кружиться под музыку, без всяких правил. Так же и во время польки - мы взялись за руки и побежали вокруг пустого зала вприпрыжку, любуясь друг другом. Иначе для чего ещё нужны балы, если бы нельзя было радоваться?
В тот вечер было столько прекрасных вальсов, что я немножко замучила Джеса, прося его потанцевать со мной, ведь жаль было бы пропускать такую музыку, под которую невозможно стоять на месте. Когда после особенно быстрого вальса мы сели перевести дух на скамью, у Джеса заболело сердце. Он велел мне никому об этом не говорить и попросил проводить его на балкон. Он дошёл, легко опираясь на мою руку, и никто ничего не заметил; позаботился о том, чтобы я не стояла на сквозняке, а мгновения спустя уже проводил ладонью по прозрачной ткани платья, пользуясь тем, что никто не смотрит. Но это не было предлогом остаться со мной наедине. Я слишком хорошо знала Джеса - притворяться он бы не стал. Поэтому я заранее боялась отпускать его в Академию.
Больше я не приставала к нему с танцами - ему стоило немного отдохнуть в комнате для гостей, а меня снова выручил император Эзар. Неутомимый танцор, терпеливый учитель и просто галантный кавалер - в его годы он мог дать фору многим молодым. Как и принц Ксав, он непринуждённо беседовал во время вальса. Он сказал, что если сейчас я волнуюсь, то когда-нибудь наступит день, когда балы мне наскучат. Я ответила, что надеюсь, что мне никогда не станет скучно.
Джес заметил, что тётя Анна чем-то удручена; она явно плакала недавно. Она отказывалась от приглашений на танцы и оставалась в гостевой комнате. Джес предположил, что у меня лучше получится поговорить с ней, как женщине с женщиной. Я попыталась спросить, что с ней произошло, - я не могла и представить, что кто-то мог обидеть тётушку, которая никогда ни с кем не ссорилась. Но она ответила, что просто устала, а один из офицеров пообещал о ней позаботиться, и я оставила их вдвоём и вышла в зал. Там ко мне сразу же подошёл Джес, и вечер продолжился. Но начали твориться странные вещи: дверные замки заклинило, так что мы оказались запертыми в зале. Я беспокоилась за тётушку, которая по-прежнему была снаружи. Чтобы заглушить доносившиеся из соседних комнат голоса, оркестр стал играть громче. Танцы больше никто не объявлял, и гости были предоставлены сами себе. Принцесса Тереза, жена Ксава, закружила в вальсе одну из дам. Принцесса Соня последовала её примеру.
Это было бы весело, но веселиться не получалось, когда мы были вроде заложников. Мы с Джесом и принцессой Соней хотели попробовать выйти из зала через главную дверь, но несмотря на то, что та была закрыта, к нам подошёл принц Ксав и настоятельно рекомендовал вернуться и держаться на виду. Неужели взрослые даже в праздник играли в заговор? Эйрел спросил у императора дозволения взломать внутреннюю дверь, которую охранял один из офицеров СБ и никого, даже собственно Эйрела, к ней не подпускал. Император позволил, и Эйрел принялся отжимать замок тем самым форским кинжалом, которым порезался Джес. Мы подошли взглянуть, но Джеса попросили меня увести, потому как там могло быть опасно. Это и спасло Джеса от взрыва.
Взрыв сотряс зал, выбил тяжёлую дверь, прокатился эхом, пронзая слух острыми отголосками. Когда осела серая пыль и растёкся по углам едкий дым, я увидела двух лежащих на полу офицеров - и Эйрела, прислонившегося к стене. На его белой рубашке темнели багровые пятна. Джес бросился к нему. Принцесса Соня помогла мне сесть, я сжала её руку, дрожа от страха. Я никогда прежде не видела взрывов и раненых так близко - и никак не могла ожидать, что это случится на балу, что волшебная сказка разобьётся, как упавший с полки стеклянный шар, пойдут трещинами зеркала и померкнут свечи. Принцесса Соня хотела меня утешить, но обмолвилась, что такие вещи никогда не забываются. И я подумала о том, что многие на этом балу видели и помнят гораздо больше меня. Оккупация, война, Резня... Я вспомнила о дяде Доно и других. Почему на Барраяре все всё время пытаются друг друга убить? На Барраяре, где каждый кого-то потерял...
В замке не было врача, за ним послали, а раненым оказали первую помощь. У меня самый храбрый на свете брат: он во мгновение ока был рядом с Эйрелом и перевязал его шарфом принцессы Терезы. Двое других офицеров также встали на ноги. К счастью, никто серьёзно не пострадал. Джес вернулся ко мне, взял мои руки в свои, надёжный и сильный, и постепенно я перестала думать о страшном и грустном. В памяти должна остаться только музыка и стремительный полёт вальса, улыбки брата и Эйрела, танцующие дамы и кавалеры. Мы дождались появления хозяина дома. Оказалось, что Эйрел нечаянно предотвратил покушение на императора. На этот раз всё сложилось благополучно: Эйрел спас императора Эзара, а Джес спас Эйрела. И я уезжала, тихо гордясь тем, что знаю обоих героев.
Постигровое и благодарности
Изабель Форратьер канонично проживёт 21 год. Она любила мужа и, конечно, не изменяла ему - не переставая при этом любить брата. По моим представлениям убить себя - из-за людей, которых едва знала - она не могла, и уж точно её не мог убить Эйрел; а вот Пётр - мог бы вполне. В реалиях минувшего бала это вышло бы красиво - хоть это и был бы не тот самый кинжал, которым убивали её дядю. Впрочем, в реалиях бала брак может вовсе не состояться (всё зависит от воли Петра и самого Эйрела), или они с Джесом смогут договориться на тройничок.
Спасибо Эри и Кервену за организацию бала! Спасибо Птахе и Вере за то, что выезд Форратьеров состоялся и короткая строчка в кастинге превратилась в полноценную историю! Спасибо Нинкве за Эйрела Спасибо Эри и Оливии за то, что решались танцевать и отвлекали разговорами от паники, спасибо всем кавалерам! Спасибо Волчонке за общение и прочим, с кем довелось и не довелось пересечься. Спасибо Форкону за приглашение, очень хочется, но не можется( Но Барраяра много не бывает!

После бала мы узнали, во что все играли - ибо у нас вводных не было, - сиречь про неудавшийся теракт авторства графа Фордрозы; напали на шоколад - я впервые попал на игру, где интим по старинке отыгрывался шоколадом, и ел его только после игры, я ли не неудачник; выковыряли меня из платья и уже своим ходом отправились домой. На афтерпати нас бы уже не хватило, особенно по нежаркой погоде и безденежью. Мы с Птахой проводили Нинкве до остановки и погрузились в метро. Теперь можно радостно сказать "большеникагда", но платье сохранить на всякий случай

@темы: moments of life, friendship is magic, радио Marcus FM, соседи по разуму, ролевиков приносят не аисты, барраяр и барраярцы