Пятничным вечером ко мне пришла зубная боль. Виной ли тому съеденная горка чернослива, или сквозняк, или соматика накануне премьеры и игры, - но я встретил Птаху с зонтом у метро, мы сели смотреть "Догму", и боль перешла пределы выносимого. Отпустило только после целой таблетки, что было раза в четыре больше, чем я съедаю обычно, так что засыпал я под оглушительный грохот собственного сердца - но отыграть спектакль, к счастью, побочка мне позволила. Наутро я был туп, но бодр, мы упаковали прикиды и выехали на Нагатинскую.
Я, конечно, перепутал трамваи с троллейбусами, однако до библиотеки мы добрались одновременно с режиссёром Юлей, оценили пучок шариков над сценическим пространством и допотопные окна, превращающие холод и мрак Гильдероде в яркий свет и духоту, и начали готовиться. Я сбегал за минералкой и не смог пройти мимо этикетки с Дартом Вейдером и надписью "Да пребудет с тобой сила". Нельзя просто так взять и не забыть что-нибудь - я оставил дома ангельский фонарик, так что героическая Кари купила новый.
Также меня периодически приходилось вынимать из полок, ибо там находились такие шедевры, как "Личная жизнь призраков и духов" и "Как не вырастить алкоголика", и очень красиво иллюстрированная советская книжка о краснокнижных животных, которую я теперь хочу. А наверху стопки дожидался Сули журнал с обложкой, предвещающей захват мира енотами.
Постепенно начали стекаться местные зрители - бабушки, из которых не всякая долетела до середины спектакля - и наши друзья. Спасибо Вере, Оливии, Любелии, Тануки и другим за то, что пришли посмотреть! Мне кажется, у нас получилось очень сильно и здорово, "похоронили по первому разряду"(с)). Даже я своим "в-любой-непонятной-ситуации-всё-отрицай"-актёром доволен. И матушку, бывалого театрала, проняло. Обняла меня, обняла Птаху, наказала труппе меня кормить (когда, на репетициях?), сказала, что мы превзошли все её ожидания, что у нас прекрасные драматург и призрак, и отпустила меня обратно в закулисье. Там мы с Птахой и Кэтой подхватили Веру и поехали обедать перед игрой в Марукамэ на Третьяковской.
Там-то меня и догнало откатом в побочку - пульс колоколом в чугунной голове, так что глаза открыть больно. В одиночку я бы не рискнул ехать. А так - мы впечатлились декорацией под Кустодиева на площади (московские сезонные ярмарки - всё ещё чемпионы по желанию развидеть), доехали втроём до Черёмушек, купили Птахе белых роз, а у Дёгред я упал отлёживаться до парада, и мне стало хорошо.
/О персонаже/
В течение долгого времени меня не отпускало привычным уже ощущением того, что я прочитал и знаю недостаточно для того, чтобы сыграть историческое лицо. А потом я вчитался в мастерскую вводную, перечитал сказание о предложенном мифологическом архетипе, сказал себе, что мы играем AU, сложил персонажа из этих трёх - вместе с биографией - составляющих, и мне полегчало. Я смог написать квенту и записку, текст которой выложу отдельно. И то, что я играл, то, что будет в отчёте, - это фанфик, прошу читателей поиметь это в виду.
Архетипом для Эамона Кеннта стал Диармайд, и я впечатлился тем, сколько между ними общего. Глубоко преданный своему пути, но не теряющий связи с реальностью. Способный превзойти противника смекалкой, но не терпящий бесчестной борьбы. Он был толерантен к людям с противоположными взглядами, не искал врагов и не стремился им мстить - он оборонялся, неся полную ответственность за свои действия и не отступаясь от желаемой цели. Для него огромное значение имели долг и данное слово - ради обязательств перед кем-либо он мог поступиться некоторыми своими принципами и интересами.
Но есть проблема: Эамон - христианин. Собираясь на игру по Пасхальному Восстанию, я знал, что его расстреляют, но совершенно не задумывался о том, что на игре с мифологическим пластом персонажу верующему придётся столкнуться с Хаосом. И, более того, - узнать, что всё это время он сражался не за богоданную Ирландскую Землю, а на стороне Хаоса. Что путь, который он считал благословением, - когда твоя страна выбирает тебя в свои защитники, и ты не можешь отказать, - обернулся проклятием. Это всё отыгралось очень красиво, правильно и больно; раньше все мои персонажи - Маркус Кейн, граф N. и те, что были до них - погибали с осознанием того, что всё было не зря, а Кеннт - наоборот. Ему не за что было цепляться в последние мгновения перед арестом.
Теперь мне с новой силой захотелось поиграть в ИРА и конфликт 70-х. Да, в это никто играть не возьмётся, да, там нет поэтов, а только террористы, - но мне было бы проще играть персонажа изначально "выжженного"(с)Дёгред, без высоких идеалов, чем персонажа, сверзнувшегося даже не с небес на землю, а с земли в свою персональную преисподнюю. Мне немного смешно с доставшейся мне перед игрой карты, на которой белокрылый Король Кубков взмывает из пламени, деловито прихватив золотую чашу с собой, - хотя значение карты совпало во многом, и за это, как и за Диармайда, отдельное спасибо мастерам.
От игрока: впервые вписался в игру с макрокартой и, кажется, всё слил - каждую секунду кого-то слушал или с кем-то говорил, но практически никем не был замечен и своё присутствие не оправдал. На пожизнёвое самочувствие тут не спишешь - чувствовал я себя отлично, - разве только на то, что батальон Кеннта стоял в значительном отдалении и никуда выдвинуться не мог, а до последнего ждал, когда остальные силы окажутся поблизости. Зато, как обычно, - много важного сыграл у себя в голове и очень пропитался атмосферой. На том передаю эстафету персонажу.
/От персонажа/
Мёртв. Проклят. Эамон Кеннт.
Воспоминания перед казнью
Вскоре после приказа Пирса о сборе на военный совет нам с заместителем Каталом Бру удалось отбить захваченных людей, в числе которых была офицер Хелена Молоней. Она сопроводила нас в штаб в Почтамте. Бру был ранен, поэтому его передали в руки Винни Карни. Люди продолжали прибывать и сдержанно радоваться, видя друг друга живыми. Но в каждом докладе повторялось: кончаются боеприпасы. Также разнеслась новость, что Джеймс Коннолли серьёзно ранен, командование Восстанием принял на себя Патрик Пирс, командование силами ИГА - Майкл Маллин. У Майкла О'Ханрахана был пленный офицер Королевского Флота, и он немедленно приступил к допросу - или беседе, поскольку, казалось, рассказывал больше, чем смог вызнать.
Де Валера привёл с собой некую девушку из гражданских, у которой была с собой корзинка белых роз, таких свежих, словно их только что сорвали в оранжерее. Она заглядывала каждому в лицо и повторяла "Не ты, не ты", словно искала кого-то, а затем подошла ко мне и спросила, не могу ли я ей помочь. Когда я поинтересовался, что ей нужно, она взяла меня за руки и увела на кухню. Она была очень напугана и хотела, чтобы я проводил её в некое безопасное место и побыл там с ней. Задавая ей вопросы, я выяснил, что у неё нет ни дома, ни родных, которые могли бы о ней позаботиться - либо она потеряла память от страха, попав под обстрел, - и что это место находится за пределами города. Я спрашивал, почему ей нужен именно я, ведь я офицер, и я должен быть со своими людьми, а она только умоляла, чтобы я дал ей слово, даже пыталась целовать мне руки и начинала было плакать о том, что все оставили её.
Я был совершенно обескуражен, и ком вставал в горле при виде этого беспомощного существа. Но я не мог дать ей слова уйти с ней, куда ей вздумается - Почтамт был сейчас самым безопасным местом для неё, а за то, что изменится к рассвету, я поручиться не мог. Я говорил, что если бои окончатся, я исполню её просьбу - но совершенно не верил в то, что это случится. Взять её с собой на позиции было бы совершенно невозможно, а от того, чтобы я отправил с ней доверенных людей, она отказывалась; отлучиться же с позиций означало бы неоправданный риск и выглядело бы как бегство. Я так и не смог ничего придумать и обещал присмотреть за ней и ни за что не оставлять в случае опасности. Кажется, это её немного утешило, и она пожелала остаться на кухне в одиночестве.
Когда я вернулся в самую освещённую комнату Почтамта на верхнем этаже, где располагалась ставка и карта, военный совет уже начался, и обсуждалось несколько возможных планов действия: взять Тринити-колледж, где можно было пополнить боеприпасы и захватить пулемёт, взять Замок, ведущийся из коего обстрел изрядно мешал передвижению разведчиков Томаса МакДонаха, и, наконец, избавиться от главной помехи - "Хельги". Как из-под земли перед картой вырос Джон МакБрайд, чьего возвращения из Парижа никто не мог ожидать и который присоединился, абсолютно ничего не зная о происходящем, но уже критикуя ранее предпринятые шаги. Сперва он предложил отступить из города и перегруппироваться, соединившись с другими повстанческими силами, но многие, включая меня, высказались против дробления сил. Можно было запросто потерять и город, и людей ради мифических союзников, сообщений от которых не поступало.
Тогда МакБрайд принялся продавливать решение консолидировать силы и начать с захвата Замка. Замок хорошо оборонялся и не нёс никакой пользы, кроме тактической, но то, что на захват и удержание этой точки придётся бросить немало сил, МакБрайда, видимо, не смущало. Я ничего не мог с собой поделать - я ему не доверял и даже подозревал, что Замок перевербовал его, воспользовавшись его обидой на Пирса и других организаторов Восстания, которую он открыто высказывал. Его отстранили от подготовки к Восстанию как видного националиста, объявленного британцами в розыск, чтобы не привлечь излишнее внимание администрации, - а он считал, что, будучи военным, сможет лучше распорядиться силами повстанцев. Я не думал, что участие в войне с бурами на стороне англичан означала, что он понимал, ради чего сражались мы сейчас, но у меня нашлись другие дела.
Бру поговорил с Шоном Хьюстоном, командиром бригады второго батальона де Валеры. Дела Хьюстона были совсем плохи - у него оставалось 14 человек, и их окружили британцы с гранатами. Мы с Бру единодушно решили оказать ему помощь и направить часть своих сил на попытку одновременного прорыва кольца с двух сторон. С дозволения Пирса я написал приказ и отправил посыльного. Когда я вернулся на совет, дела приобретали всё более серьёзный оборот. МакБрайд предложил избрать главнокомандующим его, и Пирс просто ушёл. Большинство командиров не желало менять коней на переправе, однако некоторые остались слушать МакБрайда. Я хотел как-то высказать Пирсу свою поддержку и попросить не отходить от дел, но он вернулся сам, и всё, что я мог сделать при всех, - шепнуть: "Вы доверяете ему?", стоя у него за спиной. Я не мог вслух подозревать МакБрайда в намерении завести нас в ловушку или отвлечь. К тому же я сам был на крючке.
Да, люди Замка наведывались ко мне перед началом Восстания - и у них были весьма убедительные аргументы. Я вынужден был признать, что целостность и безопасность моей семьи и меня самого важнее, нежели красивая поза, арест и неучастие в Восстании как таковом. Я не выдал и половины того, что знал, руководствуясь тем, что начальные шаги восставших и так будут очевидны, а имена лидеров - и так обречены на публичность. Я балансировал на грани, позволяющей мне продолжать сражаться, не будучи уничтоженным ни той, ни другой стороной, и передавал информацию под кодовым именем Гранит. Мне сообщили, что в кругах, близких к командованию, также действует агент Мел, который выдаст меня не задумываясь, если я надумаю открыться, - но его имени я не знал. Видимо, это и превращало меня в параноика.
С позиций Хьюстона пришли трагические новости. Большие потери, выжившие схвачены, Королевские казармы потеряны и перешли под контроль англичан. И не было времени оплакать людей, чьи имена стояли за этими короткими строчками. Оставалось сообщить об этом Пирсу, и одна точка на карте перекрасилась из зелёного в красный. Тем временем стягивание сил уже началось, сестринство Cumann na mBan передавалось под командование Томаса МакДонаха, и это было отрадно; но лекция о важности захвата Замка в исполнении МакБрайда продолжалась. Де Валера, графиня Маркевич и почти потерявший голос после операции на горле Планкетт тщетно доказывали, что из Замка даже не видно реки, он не является главенствующей точкой, хоть и кажется таковой на карте, и мы не выиграем столько, сколько потеряем. Я держался в стороне, в дверях, и с грустью сообщил Маргарет Скиннайдер, что у нас происходит неофициальная смена командования. МакБрайду удалось отстоять свой план - приказы именем Пирса о штурме Замка писались прямо на разбросанных по полу листовках и обрывках прокламаций и рассылались на позиции.
Ещё и наша гражданская девушка - она назвала себя Кэтлин - говорила, что нам не хватает короля. Я понимал, что она имеет в виду не британского монарха, а просто руководителя, и выражается тем сказочным языком, который был ей ближе. Многие, попадая в критическую ситуацию, как бы впадают в детство, чтобы реальная опасность, превратившись в игрушечную, выглядела не такой страшной. Должно быть, она тоже ждала волшебного героя, который спасёт её и всех. Когда я услышал, как Вилли Пирс говорит ей, что исполнит своё обещание, я стал спокойнее на её счёт: конечно, она обращалась за помощью не ко мне одному, и если в нужный момент меня не будет рядом, о ней позаботится кто-нибудь другой. Некоторые, впрочем, называли её сумасшедшей, но де Валера вступался за неё - и говорил, что с ней следует пообщаться, чтобы вернуть веру и перестать бояться. Казалось, будто мы с ним видели двух разных девушек: со мной она не выказывала никакого бесстрашия, и я не спешил беседовать с ней снова.
Впрочем, я и не боялся, и не впадал в отчаяние. Ожидание было томительно, но и только. Время от времени кого-то подстреливали на крыше, и все наперебой звали и искали Винни - бедняжка засыпала прямо в коридоре, когда выдавалась свободная минутка; ранили в плечо и Пирса, что немало напугало его брата. Майкл Коллинз намеревался захватить британские мундиры, чтобы устроить диверсию на "Хельге", а де Валера - "бегать и орать", чтобы больше не позволить МакБрайду навязывать рискованные решения, и он же сожалел, что Планкетт вовремя не залез на стол и не остановил Пирса. Я же воспользовался паузой для того, чтобы перекусить - на кухне оставался картофельный пирог. Кэтлин задремала, положив голову на кухонный стол, - лучше спать, чем бояться. Кто-то сказал, что она - сама Ирландия. Вот так ношу взвалили на девочку! Я возразил, что Ирландия есть в каждом из нас - и также в ней, и во всех гражданских за пределами Почтамта.
Там же, на кухне, у меня было несколько минут разговора с Маргарет. Маргарет Скиннайдер. Я тогда ещё не знал, почему меня так неудержимо притягивала женщина, которая вовсе не была предназначена хранить очаг, а считалась лучшим взрывотехником и снайпером во всех повстанческих силах и, будучи раненой в ногу, скрывала это от графини и всё время рвалась что-то разведывать или взрывать. Мне регулярно приходилось бояться, что её не смогут удержать, ведь ей было скучно сидеть в Почтамте без дела. Казалось, этот разговор должен был отпечататься в моей памяти, но я помню только, что мы отчего-то заговорили о своих родных, и я уверял её, что рано или поздно они будут нами гордиться. Снаружи слышались выстрелы, шумел пожар, разгоравшийся от снарядов, который пока удавалось сдерживать; Маргарет сказала, что это похоже на музыку - и при этом говорила, что она не поэт. А я думал, что это высшая степень поэзии, которая мне недоступна.
- Вы сейчас удивитесь, но я не люблю выстрелы. Даже в театре...
- Отчего же, я понимаю.
Штурм Замка, как и следовало ожидать, оказался безуспешным, но МакБрайд не терял бодрого настроя - и теперь солдатам трёх объединённых сил, утомлённым и разочарованным неудачей, предстояло брать Тринити-колледж. Одновременно обсуждалась подготовка диверсии на "Хельге" - пленного решено было не использовать, чтобы он нас не выдал - и взятие транспортных точек: доков и вокзала. Мне хотелось быть полезным, но если бы мои люди начали пробиваться в центр через позиции англичан, до Почтамта не дошёл бы не один. Они должны были пригодиться, когда остальные силы двинутся на казармы Портобелло. Томас МакДонах и Эд Дэйли возвращались к своим батальонам, чтобы вести их лично, и пожали руки остающимся. МакБрайд был ранен, но не переставал командовать даже теми, кто оказывал ему помощь, и сам себя назначил прикрывать отступление из здания Почтамта. Было очевидно, что оно не продержится долго, и новый штаб командования можно было обустроить в Тринити-колледже, который, как доносили, был почти взят.
Это обманчивое "почти"! Мы ещё не знали, что найдём внутри колледжа, но штурм шёл успешно, практически без потерь, и мы заранее отметили Тринити на карте зелёным. Но Пирс желал эвакуировать всех, а МакБрайд спорил, что нужно заранее выделить группу молодых, которая должна будет спастись любой ценой, уйти в леса, партизанить, - что угодно, только продолжить наше дело. Быть может, на войне командир действительно выбирал, кому жить, кому умирать, - но мы были не на войне. МакБрайд так и не понял, что нам некуда отступать, и что наше знамя всё равно будет кому поднять, даже если погибнем мы все. В его устах "поэт" было ругательством, но только поэты могли слышать музыку в том пламени, которое их пожирало. В одном я был с ним согласен: кто-то должен был прикрывать отход. Те, кто уже не мог идти, но ещё мог стрелять. И всё равно проклятая подозрительность нашёптывала, что он не боялся оставаться, потому что был уверен, что британцы его не тронут. Глупо, конечно, - ведь сам я остаться не мог.
И не потому, что я боялся. В какой-то момент я начал чувствовать, что обязательства, которыми я был связан, душат меня, как нерасторжимые путы. Я должен был оставаться в живых - ценой чьих-то жизней - ради моего батальона, ради моей семьи, ради данного Кэтлин слова. А героями могли стать только те, кому нечего было терять, кто мог умереть. Вот де Валера ходил с белой розой - видимо, Кэтлин всё же выбрала своего короля. Может, он и притащил девушку сюда только потому, что она напророчила ему великие подвиги, а он поверил и решил использовать её как живой амулет. Мне было всё равно - я, как и другие, слепо цеплялся за мираж успеха. Прошла информация, что доки почти не охраняются, и их тоже заочно отметили зелёным. А потом к нам добрался раненный и рухнул в коридоре - во тьме его было не узнать. Он сказал, что на мосту через Лиффи - британское подкрепление и пробиться невозможно. Нас отрезали от Тринити и всего другого берега.
Кажется, я первым передал его слова ставке. А когда раненого перенесли на диван, стало видно, что это Эд Дэйли. Одним раненым командиром больше, военное положение в городе - сначала оно было отрадным знаком того, что британцы испугались - и свободно прибывающие на вокзал войска. Время играло против нас, и де Валера, в очередной раз встретив меня в коридоре, предложил решение, которое даже не приходило мне в голову: сдаться. Стать мучениками. По его словам, "она" - его пророчица Кейтлин - обещала, что мы не пострадаем и она выведет нас из тюрьмы. Над этой нелепой надеждой можно было бы посмеяться, если бы это не было так печально. Я отвечал, что Кейтлин - не святая, чтобы разрешить наши узы, и что я не хотел бы складывать оружие к ногам англичан, а хотел бы, чтобы они сами попытались забрать оружие из моих рук. Но одну мысль де Валера всё же в меня заронил: даже если я продолжал сопротивляться, люди больше не должны были гибнуть за меня. Мою позицию больше не было смысла удерживать.
Бру был со мной согласен. Он своей рукой - его почерк был яснее - написал распоряжение волонтёрам переодеваться в гражданское и расходиться. По последним сведениям, англичан в том районе было немного, и им ничего не грозило. Когда письмо было отправлено, у меня словно цепи спали с сердца. Я не желал больше потерь, и теперь я мог вслед за де Валерой задуматься о том, чтобы выкупить жизни простых повстанцев собой. Сдаться, но не отречься - не бежать, а встретить преследователя, взглянуть ему в глаза и продемонстрировать твёрдость своих убеждений. Я не мечтал снискать себе терновый венец и, признаться, хотел и хочу жить, - но понимал, что свои обязательства перед Замком мне не удастся сбросить так легко, как командование батальоном. Если я выживу - я знал, мне придётся держать перед Замком ответ, и мне снова предложат жизнь ценой чьей-то смерти. А значит, лучше мне было бы умереть - или хотя бы дать знать, на чьей я стороне.
Для МакБрайда это было самоубийством. Он ещё твердил, что де Валера и другие погибнут под обвалившейся крышей, когда дым от пожара начал проникать повсюду, и все начали собираться в единственном ещё безопасном нижнем зале. Я вспомнил про Кэтлин, о которой, казалось, в суматохе все забыли, - её тоже нужно было привести и эвакуировать. Протолкавшись к дверям мимо сестричек, раздававших влажные маски, я нашёл её на кухне вместе с Томом Кларком, весь вечер загадочно мерцавшим стёклами своих очков и не вмешивавшимся в планирование. Я протянул ей руку и пригласил пройти к остальным. Она встала мне навстречу, вновь взяла меня за руки и спросила, исполню ли я своё обещание и пойду ли вместе с ней. Я ответил, что надо идти к людям, что там безопасно, а она всё спрашивала, останусь ли я с ней ненадолго, так что это начинало звучать непристойно. Чего она хотела? Воображала, что я буду жить с ней на какой-нибудь ферме?
Я предпринял последнюю попытку внести ясность - сказал, что у меня есть семья, которой я уже обещал вернуться, если буду жив, но если у неё никого нет и некуда идти, я смогу приютить её, семья будет не против. Но она только повторяла, даю ли я слово, и вела меня к выходу из Почтамта. То, как настойчиво она требовала моего слова снова и снова, не слыша моих доводов, не замечая ничего вокруг, было пугающим - я растерялся и понятия не имел, как обращаться с настолько напуганным человеком, бывшим явно не в себе. Промелькнула мысль, не подослана ли она англичанами для того, чтобы соблазнить де Валеру сдаться и привести ещё кого-нибудь из командования прямо в их лапы, но я тут же отмёл это подозрение - настолько убедительно притворяться попросту невозможно. Стараясь успокоить Кэтлин, я говорил, что уже обещал ей быть с ней и защищать её, но она не останавливалась и на вопросы, куда мы идём, не отвечала.
Мы подошли к самым дверям. Там уже никого не оставалось, было темно и дымно. Дальше - прямиком под пули англичан - я идти не мог и остановился. Нужно было вернуть Кэтлин в общий зал, даже если придётся делать это силой. Но она неожиданно отскочила от меня, расхохоталась безумным смехом и стала называть меня трусом, говорить, что я уже мёртв. В этот момент у дверей возникли Майкл О'Ханрахан и некоторые другие - под масками было не разобрать лиц. Они надеялись сбежать, держа на мушке пленного офицера флота - наш бесполезный козырь, который, по словам Маргарет, только украшал зал, в центре которого был привязан к стулу, а по моему мнению, не украшал нас, - но помедлили, наткнувшись на меня. Я холодно произнёс, что их не задерживаю, Кэтлин честила их вслед крысами, а затем снова обернулась ко мне.
Раз я уже мёртв, говорила она, то было не важно, вернусь ли я к своим или останусь здесь - я всё равно умру. Я рассмеялся: она что, угрожала мне?.. Я должен был воспринимать это как шутку, бред несчастной девушки, возомнившей, будто может играть нами, как солдатиками, - но нервы были слишком напряжены. Не каждый день тебя называют покойником. Несмотря на это, я ещё пытался уговорить её эвакуироваться вместе со всеми, звал с собой, - тщетно: Кэтлин больше не желала иметь со мной дела, раз я, по её мнению, не справился с чем-то, чего она от меня ожидала. Пришлось возвращаться одному, надеясь, что её не достанет шальная британская пуля и она не сунется туда, где могли обрушиться горящие балки. В зале, когда я вошёл, все были уже в сборе. С пленным, как говорили, сбежало четверо. Решали, кто понесёт раненных - Коннолли и Дэйли, кто останется прикрывать отступление вместе с МакБрайдом. Когда я вызвался остаться и МакБрайд поблагодарил меня, я впервые почувствовал, что могу ему доверять. Он не мог быть предателем. Он готов был умереть - чтобы жили поэты, которых он так недолюбливал.
Бру принялся было убеждать меня, что я важнее, чем он, и просил навестить его родных, но я требовал, чтобы он уходил. Мы простились, остальные стали двигаться к выходу, а он всё оставался рядом, как всегда был рядом на баррикадах. Я повторял свой приказ, торопил его, но понимал, что он тоже сделал свой выбор. Рядом с де Валерой я заметил как ни в чём ни бывало примостившуюся Кэтлин и спросил, почему её не эвакуировали, - а де Валера ответил, что она остаётся с нами. Это было совсем уж абсурдом. Из-за экзальтированного язычника, сочинившего себе живое воплощение Ирландии, которая спасёт его от британского правосудия, могла погибнуть невинная девушка... Или нет? Я чувствовал с предсмертной ясностью, что это не просто девушка. Это демон, принимавший самое привлекательное для каждого обличье, заманивший в свои сети, из которых было уже не вырваться. Она шла позади меня, когда мы вышли на крыльцо, и сказала, что моя смерть будет лёгкой, что это всё, что она могла мне обещать. Я усмехнулся сквозь слёзы - снисхождение демона было мне не нужно.
Да, сквозь слёзы. Ведь не зазорно плакать, когда где-то тебя не дождётся твоя семья, твои дети, - в тот миг я думал только о них, обо всём, чего лишался навсегда, когда лопались последние узы, давая мне свободу, которой я распорядиться не смогу. Мы выходили из-под душных сводов Почтамта, кто-то ещё расстреливал последние патроны, отвлекая на себя внимание от эвакуирующихся, де Валера шёл впереди и сжимал белую розу, как белый флаг, а я смотрел над крышами на рассвет.

И над чёрными клубами дыма от Почтамта, исчезающего в пламени, которое гудело за нашими спинами как орган, под ясным пасхальным небом вставал стеной грозно шумящий горный лес, куда уходили от преследователей волшебной тропой Диармайд и Грайне. Родившиеся в иные времена, успевшие вкусить своей свободы.
/Благодарности/
Спасибо мастерам за возможность прожить эту историю до конца, за кропотливо воссозданную атмосферу, позволяющую ощутить себя настолько глубоко в игровых реалиях, насколько это вообще достижимо.
Спасибо игротеху Тианит за неустанную работу и терпение.
Спасибо всем игрокам - вы были невозможно настоящими, каждый образ отпечатался в памяти, и не хватит слов описать, насколько они прекрасны. Спасибо поэтам и солдатам, спасибо девушкам, чей светлый смех то и дело оживлял темноту Почтамта, спасибо тем, с кем я говорил, и тем, кем любовался со стороны.
Спасибо Марте за Маргарет-Грайне, за тёплый отблеск пронзительно-неслучившегося, короткий как выдох момент узнавания, когда останавливается время и пространство и можно побыть собой.
Спасибо Птахе за Ирландию-Эриу, это было сильно и впечатляюще - "хтоническая хрень"(с) Кэтлин вызывала у Кеннта оторопь от одновременности желания укрыть и защитить и иррационального предчувствия опасности и предопределённости. Рок во плоти.
Спасибо всем причастным и всем сочувствовавшим - это свершилось Теперь это часть нас, и можно двигаться дальше. Может, я ещё что-нибудь сформулирую буквами. Но не сегодня.)