Я никогда не загадывал быть любимым, Но я загадал любить - и дано просящим. (с)Субоши
...waterОднажды Элькар стоял на краю скалы, далеко выдающейся в море, подобно гигантскому окаменевшему зверю с тупым носом и плоской спиной, пришедшему на водопой. Под ним и вокруг него с рёвом кипел шторм, как загнанное в узкую бухту стадо с крутыми взмыленными холками, бьющее лбами в камень. Элькар стоял, как на палубе корабля, которого у него уже не было, волны неслись ему навстречу, и казалось, что он тоже несётся вперёд, вглядываясь в маслянисто-светлый росчерк раскачивающегося горизонта.
Вдруг прямо перед ним из бутылочного горлышка бухты одна волна поднялась зеркальной чёрной стеной, вырастая, заслоняя собой набитое всклокоченными тучами небо. Вода, похожая на полированный агат в оправе пёстрой кружевной пены, сияла, поглощая свет солнца, и надвигалась с бесшумной, смертельной неотвратимостью, неся на бурлящем гребне опутанные водорослями обломки, как торчащие из кровоточащей раны гарпуны.
Вода нависала над ним падающей башней, грозя раздавить о мокрые камни, а он смотрел, задрав голову, желая увидеть, на что способно море, которому он принёс в жертву свой корабль и людей. Но волна ударилась о скалу и разбилась вдребезги, его окатило ледяными брызгами, царапающими лицо, словно осколки, едва не сбив с ног, и ветер утащил мимо него обрывки пены, как лоскуты парусов.
В детстве каждую рябь прибоя легко было вообразить огромной волной, отбрасывающей назад вырезанное из щепки судёнышко, которое он упрямо подгонял, впервые сражаясь с морем, побеждавшем его по-отечески бережно. Теперь же каждую волну, встающую на дыбы выше мачт и опрокидывающуюся к своему же пенящемуся подножию, можно было представить всего лишь рябью, которую ревущий ветер бросал на неприступные берега, достаточно высокие для того, чтобы её остановить, и на борта капитанов, умеющих смотреть без страха в ничего не отражающее зеркало чёрной воды.
Однажды Элькар, первым бросившись на абордаж, остался один на чужой палубе, когда корабли расцепились. Его увидели живым после того, как корабли сошлись вновь, и он вернулся на «Кошачий Глаз», с головы до ног залитый чужой и собственной кровью. Не слыша выкриков остальной абордажной команды в его честь, он ушёл, чтобы вылить на себя бочонок морской воды, крепко зажмурившись и подставляя ей лицо, как подставлял – доверчиво – в детстве приветливо катящимся к нему волнам.
Потом ему казалось, что он лежит спиной на медово-густом песке, как тогда, когда его корабль погиб, и, как тогда, уже не может пошевелиться, а холодные волны ласково укрывают его ноги, грудь, лицо. И он может только пытаться дышать, с каждым вдохом глотая солёное, горькое, оседающее пузырьками на губах, не в силах отвернуться, избежать дотягивающегося до самых волос прибоя, и захлёбывается, заново, неумело привыкая жить.
А затем он открыл глаза, ожидая увидеть ослепительно близкое небо, но увидел потолок целительской каюты, и вместо липнущих колких крупиц песка была жёсткая простынь, а вместо моря, лижущего раны, были повязки, смоченные крепким вином. Он понял, что пьёт не воду, а кровь, стекавшую по лицу, и что не нужно вставать на ноги и куда-то идти, потому что над ним уже колдуют чужие умелые руки.
Вновь закрывая глаза, он чувствовал с отчётливостью вспышки, ради чего выживал снова и снова – вокруг него был корабль, которому он был нужен, который был нужен ему, нужен, как вода, не поглощающая, а поддерживающая, вода, которой он мог бы дышать, если бы иного не оставалось. Он чувствовал, что нет смысла искать и ждать той самой, самой высокой своей волны, которая обрушится и сметёт без остатка, или же вознесёт над морем и разом покажет, как ракушки на ладони, все горизонты и чудеса. Эта волна уже была в нём – с детства, возрастая и набирая силу, от мелкой звенящей ряби, перебирающей солнечные блики, как монетки со стола в маминой таверне, до вскипевшего шторма, способного крушить без злобы слабые корабли и биться хоть о железо, хоть о камень, не разбиваясь.
И вода была его кровью, а кровь была его водой, и она поднималась в сердце, заслоняя небо, стоящее перед глазами в своей равнодушной пустоте, готовая литься за этот корабль, за капитана, за всю команду. Элькар улыбался, слизывая солёные капли с запёкшихся губ, и ему казалось – солёный ветер бросает ему в лицо брызги волн, падающих на скалы к его ногам.
(с) здесь был Элькар
Вдруг прямо перед ним из бутылочного горлышка бухты одна волна поднялась зеркальной чёрной стеной, вырастая, заслоняя собой набитое всклокоченными тучами небо. Вода, похожая на полированный агат в оправе пёстрой кружевной пены, сияла, поглощая свет солнца, и надвигалась с бесшумной, смертельной неотвратимостью, неся на бурлящем гребне опутанные водорослями обломки, как торчащие из кровоточащей раны гарпуны.
Вода нависала над ним падающей башней, грозя раздавить о мокрые камни, а он смотрел, задрав голову, желая увидеть, на что способно море, которому он принёс в жертву свой корабль и людей. Но волна ударилась о скалу и разбилась вдребезги, его окатило ледяными брызгами, царапающими лицо, словно осколки, едва не сбив с ног, и ветер утащил мимо него обрывки пены, как лоскуты парусов.
В детстве каждую рябь прибоя легко было вообразить огромной волной, отбрасывающей назад вырезанное из щепки судёнышко, которое он упрямо подгонял, впервые сражаясь с морем, побеждавшем его по-отечески бережно. Теперь же каждую волну, встающую на дыбы выше мачт и опрокидывающуюся к своему же пенящемуся подножию, можно было представить всего лишь рябью, которую ревущий ветер бросал на неприступные берега, достаточно высокие для того, чтобы её остановить, и на борта капитанов, умеющих смотреть без страха в ничего не отражающее зеркало чёрной воды.
Однажды Элькар, первым бросившись на абордаж, остался один на чужой палубе, когда корабли расцепились. Его увидели живым после того, как корабли сошлись вновь, и он вернулся на «Кошачий Глаз», с головы до ног залитый чужой и собственной кровью. Не слыша выкриков остальной абордажной команды в его честь, он ушёл, чтобы вылить на себя бочонок морской воды, крепко зажмурившись и подставляя ей лицо, как подставлял – доверчиво – в детстве приветливо катящимся к нему волнам.
Потом ему казалось, что он лежит спиной на медово-густом песке, как тогда, когда его корабль погиб, и, как тогда, уже не может пошевелиться, а холодные волны ласково укрывают его ноги, грудь, лицо. И он может только пытаться дышать, с каждым вдохом глотая солёное, горькое, оседающее пузырьками на губах, не в силах отвернуться, избежать дотягивающегося до самых волос прибоя, и захлёбывается, заново, неумело привыкая жить.
А затем он открыл глаза, ожидая увидеть ослепительно близкое небо, но увидел потолок целительской каюты, и вместо липнущих колких крупиц песка была жёсткая простынь, а вместо моря, лижущего раны, были повязки, смоченные крепким вином. Он понял, что пьёт не воду, а кровь, стекавшую по лицу, и что не нужно вставать на ноги и куда-то идти, потому что над ним уже колдуют чужие умелые руки.
Вновь закрывая глаза, он чувствовал с отчётливостью вспышки, ради чего выживал снова и снова – вокруг него был корабль, которому он был нужен, который был нужен ему, нужен, как вода, не поглощающая, а поддерживающая, вода, которой он мог бы дышать, если бы иного не оставалось. Он чувствовал, что нет смысла искать и ждать той самой, самой высокой своей волны, которая обрушится и сметёт без остатка, или же вознесёт над морем и разом покажет, как ракушки на ладони, все горизонты и чудеса. Эта волна уже была в нём – с детства, возрастая и набирая силу, от мелкой звенящей ряби, перебирающей солнечные блики, как монетки со стола в маминой таверне, до вскипевшего шторма, способного крушить без злобы слабые корабли и биться хоть о железо, хоть о камень, не разбиваясь.
И вода была его кровью, а кровь была его водой, и она поднималась в сердце, заслоняя небо, стоящее перед глазами в своей равнодушной пустоте, готовая литься за этот корабль, за капитана, за всю команду. Элькар улыбался, слизывая солёные капли с запёкшихся губ, и ему казалось – солёный ветер бросает ему в лицо брызги волн, падающих на скалы к его ногам.
(с) здесь был Элькар